In his Opera (Strasbourg, 1646; vol. 2, p. 553), Paracelsus describes in detail how the monks from the Cloister near Kärnter Ossiach healed patients from the surrounding areas by letting them gaze at a crystal ball until they fell asleep. He was much interested too in the phenomenon of “moon-struck” behavior, and in spontaneous and artificially induced somnambulism as well. He quotes examples of this: e.g. the hostess of a tavern near Basel had accused her servants for many months of stealing the daily takings. One day she found blood on her bedclothes and on the table, where there were also pieces of broken glass. It then came out that her “second self” as a sleep-walker pilfered her own money, which her “original self” later found intact, hidden away in the roof. The “original self” remembered nothing of this activity.

https://en.wikipedia.org/wiki/History_of_pain_theory
In his 1664 Treatise of Man, René Descartes theorized that the body was more similar to a machine, and that pain was a disturbance that passed down along nerve fibers until the disturbance reached the brain. This theory transformed the perception of pain from a spiritual, mystical experience to a physical, mechanical sensation meaning that a cure for such pain could be found by researching and locating pain fibers within the bodies rather than searching for an appeasement for god. This also moved the center of pain sensation and perception from the heart to the brain. Descartes proposed his theory by presenting an image of a man's hand being struck by a hammer. In between the hand and the brain, Descartes described a hollow tube with a cord beginning at the hand and ending at a bell located in the brain. The blow of the hammer would induce pain in the hand, which would pull the cord in the hand and cause the bell located in the brain to ring, indicating that the brain had received the painful message. Researchers began to pursue physical treatments such as cutting specific pain fibers to prevent the painful signal from cascading to the brain.

https://en.wikipedia.org/wiki/Julien_Offray_de_La_Mettrie
Julien Offray de La Mettrie (November 23, 1709 – November 11, 1751) was a French physician and philosopher, and one of the earliest of the French materialists of the Enlightenment. He is best known for his work L'homme machine ("Machine Man" or "The Human Mechanism").
<….>
Man and the animal
Prior to Man a Machine he published The Natural History of the Soul in 1745. He argued that humans were just complex animals. A great deal of controversy emerged due to his belief that "from animals to man there is no abrupt transition". He later built of that idea claiming that humans and animals were composed of organized matter. He believed that humans and animals were only different in regards to the complexity that matter was organized. He compared the differences between man and animal to those of high quality pendulum clocks and watches stating: "[Man] is to the ape, and to the most intelligent animals, as the planetary pendulum of Huygens is to a watch of Julien Le Roy". The idea that essentially no real difference between humans and animals existed was based on his findings that sensory feelings were present in animals and plants. While he did recognize that only humans spoke a language, he thought that animals were capable of learning a language. He used apes as an example, stating that if they were trained they would be "perfect [men]". He further expressed his ideas that man was not very different from animals by suggesting that we learn through imitation as do animals.

His beliefs about humans and animals were based on two types of continuity. The first being weak continuity, suggesting that humans and animals are made of the same things but are organized differently. His main emphasis however was on strong continuity, the idea that the psychology and behavior between humans and animals was not all that different.

Man a Machine
La Mettrie believed that man worked like a machine due to mental thoughts depending on bodily actions. He then argued that the organization of matter at a high and complex level resulted in human thought. He did not believe in the existence of God. He rather chose to argue that the organization of humans was done to provide the best use of complex matter as possible.

La Mettrie arrived at this belief after finding that his bodily and mental illnesses were associated with each other. After gathering enough evidence, in medical and psychological fields, he published the book.

Some of the evidence La Mettrie presented was disregarded due to the nature of it. He argued that events such as a beheaded chicken running around or a recently removed heart of an animal still working proved the connection between the brain and the body. While theories did build off La Mettrie's, his works were not necessarily scientific. Rather, his writings were controversial and defiant.

https://en.wikipedia.org/wiki/Man_a_Machine
Man a Machine (French: L'homme Machine) is a work of materialist philosophy by the 18th-century French physician and philosopher Julien Offray de La Mettrie, first published in 1747. In this work, de La Mettrie extends Descartes' argument that animals were mere automatons or machines to human beings, denying the existence of the soul as a substance separate from matter.

https://en.wikipedia.org/wiki/Luigi_Galvani
Luigi Aloisio Galvani (Latin: Aloysius Galvanus; 9 September 1737 – 4 December 1798) was an Italian physician, physicist, biologist and philosopher, who discovered animal electricity. He is recognized as the pioneer of bioelectromagnetics. In 1780, he discovered that the muscles of dead frogs' legs twitched when struck by an electrical spark. This was one of the first forays into the study of bioelectricity, a field that still studies the electrical patterns and signals from tissues such as the nerves and muscles.

https://en.wikipedia.org/wiki/Balloonist_theory
In 1791, Luigi Galvani learned that frogs' muscles could be made to move by the application of electricity. This finding provided a basis for the current understanding that electrical energy (carried by ions), and not air or fluid, is the impetus behind muscle movement.

“A young man in this town” (says the Doctor), “some years since, was in consequence of bathing in water, visited with a peculiar kind of disorder, which operated by paroxisms. When a fit seized him he would at first fall down; but in a moment or two rise, possessed of an agility far superior to what was natural. In two or three hours, and sometimes sooner, the fit would pass off and leave him in his usual state, and, to appearance, in health. But what was most remarkable in his case, was the state of his mind. While he was in a fit, he perfectly remembered things which had occurred in the preceding fits, but nothing which had happened in the intervals, or in the time prior to his disorder. In the intervals, all his fits, and everything which had passed in them, were totally obliterated; but he could distinctly recollect the occurrences of the former intervals. The time of his fits appeared to him in continuity, as did also his healthful periods — when one was perfect the other was lost. If in the time of a fit, he took up any business, he would drop it when the fit ceased, without any recollection of the matter; and when the fit returned he would resume the business without any idea of his having discontinued it. The case was the same, if he undertook anything in the intervals of his disorder. In short, he seemed to have two distinct minds which acted by turns independently of each other. In the space, I think, of about two years, in the use of a particular remedy, his fits left him, and he was reduced to a simple consciousness. The remedy which cured him, or deprived him of one of his souls, I have not been able to learn, the family having lost the recipe.
“The above account I received from his father, and from others of the family.”[1]

[1] Clipped from an unidentified newspaper.

I shall hereafter mention the case of a lady, nearly similar to the one I have read, induced by derangement. The motions in the somnambulists, and in the patient whose case I have read to you, appear indeed as if they depended upon two minds; but they may be explained, by supposing they were derived from preternatural or excessive motions in different parts of the brain, inhabited by one and the same mind.
Recollect I said, when treating upon the mind, that every act of memory was produced, by a renewal of motions in the brain, exactly the same in degree and situation, with the motions which first produced the idea or thought which is the object of memory. Now, may not the reason why the actions performed in sleep and in the paroxysms of the disease which I have described are not remembered be, because a sufficient force of impression is not applied to reexcite them; or may not this force be directed to a part of the brain, which is not the seat of that part of the mind, from whence the action or ideas that are forgotten, are derived? [- Or shall we ascribe it to all the mind being, according to Dr. Gall, like vision a double organ, occupying the two opposite hemispheres of the brain, produce the phenomena which have been mentioned? -]

Наконец, я должен упомянуть странный вид сна. Во сне появляются актеры, их роли распределены; из них сновидец берет только одну роль, которую он связывает со своей собственной личностью. Все остальные актеры для него столь же чужие, как и незнакомцы, хотя они и все их действия являются созданием собственной фантазии сновидца. Он слышит людей, говорящих на иностранных языках, восхищается талантом великого оратора, поражен глубокой мудростью учителя, который объясняет нам то, о чем мы не помним, чтобы когда-либо слышали.

[оригинал на немецком языке]
Endlich muss ich noch einer sonderbaren Art der Träume erwähnen. Die Schauspieler treten auf, die Rollen werden verheilt von denselben nimmt der Träumer nur eine, die er mit feiner Persönlichkeit verbindet. Alle andere Akteurs find ihm so fremd, wie fremde Menschen, ob sie gleich, so wie alle ihre Handlungen, Geschöpfe feiner eignen, also der nämlichen Phantasie sind. Man hört Menschen zu, die in fremden Sprachen reden, bewundert die Talente eines großen Redners und erstaunt über die tiefe Weisheit eines Lehrers, der uns über Gegenstände ausgärt, von denen wir uns nicht besinnen jemals etwas gehört zu haben.

Repository.
Double consciousness, or duality of person in the same individual.

Extract of a letter from the Rev. Joseph Lathrop, of West Springfield, to the President of Vale College, dated July 18, 1791, published in the American Museum, Vol. X. p. 151.

“A curiosity of a different kind, relating to the human species, I will take the liberty to mention. A young man in this town, some years since, was, in consequence of bathing in water, visited with a peculiar kind of disorder, which operated by paroxysms. When a fit seized him, he would at first fall down; but in a moment or two rise, possessed of an agility far superior to what was natural. In two or three hours, and sometimes sooner, the fit would pass off, and leave him in his usual state, and to appearance in health. But what was most remarkable in this case, was the state of his mind. While he was in a fit, he perfectly remembered things which had occurred in all preceding fits, but nothing which had happened in the intervals, or in the time prior to his disorder. In the intervals, all his fits, and every thing which had passed in them, were totally obliterated; but he could distinctly recollect the occurrences of former intervals. The time of his fits appeared to him in continuity, as did also his healthful periods ; when one was present, the other was lost. If, in the time of a fit, he took up any business, he would drop it, when the fit ceased, without any recollection of the matter ; and when the fit returned, he would resume the business without any idea of his having discontinued it. The case was the same if he undertook any thing in the intervals of his disorder. — In short, he seemed to have two distinct minds, which acted by turns, independently of each other. In the space, I think, of about two years, by the use of a particular remedy, his fits left him, and he was reduced to a simple consciousness. The remedy which cured him, or deprived him of one of his souls, I have not been able to learn, the family having lost the receipt.
“The above account I received from his father, and from others of the family.”


A communication made by Dr. Mitchill to the Rev. Dr. Nott, dated January, 1816, published in the Medical Repository.

Where I was employed early in December, 1815, with several other gentlemen, in doing the duty of a visiter to the United States’ Military Academy at West Point, a very extraordinary case of double consciousness, in a woman, was related to me by one of the professors. Major Ellicott, who so worthily occupies the mathematical chair in that seminary, vouched for the correctness of the following narrative, the subject of which is related to him by blood, and an inhabitant of one of the western counties of Pennsylvania :—
“Miss R—— possessed naturally a very good constitution, and arrived at adult age without having it impaired by disease. She possessed an excellent capacity, and enjoyed fair opportunities to acquire knowledge. Besides the domestic arts and social attainments, she had improved her mind by reading and conversation, and was well versed in penmanship. Her memory was capacious, and stored with a copious stock of ideas. Unexpectedly, and without any forewarning, she fell into her profound sleep, which continued several hours beyond the ordinary term. On waking, she was discovered to have lost every trait of acquired knowledge. Her memory was tabula rasa — all vestiges, both of words and things, were obliterated and gone. It was found necessary for her to learn every thing again. — She even acquired, by new efforts, the arts of spelling, reading, writing and calculating, and gradually became acquainted with the persons and objects around, like a being for the first time brought into the world. In these exercises she made considerable proficiency. But after a few months, another fit of somnolency invaded her. On rousing from it, she found herself restored to the state she was in before the first paroxysm; but was wholly ignorant of every event and occurrence that had befallen her afterwards. The former condition of her existence she now calls the old state, and the latter the new state; and she is as unconscious of her double character as two distinct persons are of their respective natures. For example, in her old state she possesses all her original knowledge; in her new state only what she acquired since. If a gentleman or lady be introduced to her in the old state, and vice versa, and so of all other matters; to know them satisfactorily, she must learn them in both states. In the old state she possesses fine powers of penmanship; while in the new, she writes a poor and awkward hand, having not had time or means to become expert. During four years and upwards, she has undergone periodical transitions from one of these states to the other. The alterations are always consequent upon a long and sound sleep. Both the lady and her family are now capable of conducting the affair without embarrassment. By simply knowing whether she is in the old or new state, they regulate the intercourse, and govern themselves accordingly. A history of her curious case is drawing up by the Rev. Timothy Aldin, of Meadville.”

<...> the mind is essentially dual, like the organs by which it is exercised.

I shall in future speak of the two cerebra instead of the two hemispheres
<…>
I believe myself then able to prove –
1. That each cerebrum is a distinct and perfect whole, as an organ of thought.
2. That a separate and distinct process of thinking or ratiocination may be carried on in each cerebrum simultaneously.
3. That each cerebrum is capable of a distinct and separate volition, and that these are very often opposing volitions.
4. That, in the healthy brain, one of the cerebra is almost always superior in power to the other, and capable of exercising control over the volitions of its fellow, and of preventing them from passing into acts, or from being manifested to others.
5. That when one of these cerebra becomes the subject of functional disorder, or of positive change of structure, of such a kind as to vitiate mind or induce insanity, the healthy organ can still, up to a certain point, control the morbid volitions of its fellow.
6. That this point depends partly on the extent of the disease or disorder, and partly on the degree of cultivation of the general brain in the art of self-government.
7. That when the disease or disorder of one cerebrum becomes sufficiently aggravated to defy the control of the other, the case is then one of the commonest forms of mental derangement or insanity; and that a lesser degree of discrepancy between the functions of the two cerebra constitutes the state of conscious delusion.
8. That in the insane, it is almost always possible to trace the intermixture of two synchronous trains of thought, and that it is the irregularly alternate utterance of portions of these two trains of thought which constitutes incoherence.
9. That of the two distinct simultaneous trains of thought, one may be rational and the other irrational, or both may be irrational; but that, in either case, the effect is the same, to deprive the discourse of coherence or congruity.
Even in furious mania, this double process may be generally perceived; often it takes the form of a colloquy between the diseased mind and the healthy one, and sometimes even resembles the steady continuous argument or narrative of a sane man, more or less frequently interrupted by a madman; but persevering with tenacity of purpose in the endeavour to overpower the intruder.
10. That when both cerebra are the subjects of disease, which is not of remittent periodicity, there are no lucid intervals, no attempt at self-control, and no means of promoting the cure; and that a spontaneous cure is rarely to be expected in such cases.
11. That however, where such mental derangement depends on inflammation, fever, gout, impoverished or diseased blood, or manifest bodily disease, it may often be cured by curing the malady which gave rise to it.
12. That in cases of insanity, not depending on structural injury, in which the patients retain the partial use of reason (from one of the cerebra remaining healthy or only slightly affected), the only mode in which the medical art can promote the cure beyond the means alluded to is by presenting motives of encouragement to the sound brain to exercise and strengthen its control over the unsound brain.
13. That the power of the higher organs of the intellect to coerce the mere instincts and propensities, as well as the power of one cerebrum to control the volitions of the other, may be indefinitely increased by exercise and moral cultivation; may be partially or wholly lost by desuetude or neglect; or, from depraved habits and criminal indulgence in childhood, and a general vicious education in a polluted moral atmosphere, may never have been acquired.
14. That one cerebrum may be entirely destroyed by disease, cancer, softening, atrophy, or absorption; may be annihilated, and in its place a yawning chasm; yet the mind remain complete and capable of exercising its functions in the same manner and to the same extent that one eye is capable of exercising the faculty of vision when its fellow is injured or destroyed; although there are some exercises of the brain, as of the eye, which are better performed with two organs than one. In the case of vision, the power of measuring distances for example, and in the case of the brain, the power of concentrating the thoughts upon one subject, deep consideration, hard study; but in this latter case, it is difficult to decide how far the diminished power depends on diminution of general vigour from formidable and necessarily fatal disease.
15. That a lesion or injury of both cerebra is incompatible with such an exercise of the intellectual functions, as the common sense of mankind would designate sound mind.
16. That from the apparent division of each cerebrum into three lobes, it is a natural and reasonable presumption that the three portions have distinct offices, and highly probable that the three great divisions of the mental functions laid down by phrenologists, are founded in nature; whether these distinctions correspond with the natural divisions is a different question, but the fact of different portions of the brain executing different functions, is too well established to admit of denial from any physiologist.
17. That it is an error to suppose the two sides of the cranium to be always alike, that on the contrary, it is rarely found that the two halves of the exterior surface exactly correspond; that indeed, in the insane, there is often a notable difference – still more frequent in idiots, and especially in congenital idiots.
18. That the object and effect of a well-managed education are to establish and confirm the power of concentrating the energies of both brains on the same subject at the same time; that is, to make both cerebra carry on the same train of thought together, as the object of moral discipline is to strengthen the power of self-control; not merely the power of both intellectual organs to govern the animal propensities and passions, but the intellectual antagonism of the two brains, each (so to speak) a sentinel and security for the other while both are healthy; and the healthy one to correct and control the erroneous judgments of its fellow when disordered.
19. That it is the exercise of this power of compelling the combined attention of both brains to the same object, till it becomes easy and habitual, that constitutes the great superiority of the disciplined scholar over the self-educated man; the latter may perhaps possess a greater stock of useful knowledge, but set him to study anew subject, and he is soon outstripped by the other, who has acquired the very difficult accomplishment of thinking of only one thing at a time; that is, of concentrating the action of both brains on the same subject.
20. That every man is, in his own person, conscious of two volitions, and very often conflicting volitions, quite distinct from the government of the passions by the intellect; a consciousness so universal, that it enters into all figurative language on the moral feelings and sentiments, has been enlisted into the service of every religion, and forms the basis of some of them, as the Manichsæan.

One hemisphere was entirely gone – that was evident to my senses; the patient, a man about fifty years of age, had conversed rationally and even written verses, within a few days of his death; <...>

Dr. Conolly mentions the case of a gentleman who, from applying St. John Long's embrocation to the cheek for some ailment in the part, established so serious a disease that it spread through the orbit into the cerebrum, and by very slow degrees destroyed his life. He was a man of family and independence, <…>. On examining the skull, one brain was entirely destroyed – gone, annihilated – and in its place (in the narrator's emphatic language) “a yawning chasm”. All his mental faculties were apparently quite perfect. <…> his mind was clear and undisturbed to within a few hours of his death.

Dr. James Johnson mentions to me another example of a gentleman under his care, who retained the entire possession of his faculties to the last day of his existence, yet on opening the skull, one cerebrum was reduced by absorption to a thin membrane – the whole solid contents of the one-half of the cranium, above the tentorium, absolutely gone. The gentleman was subject to epileptic fits, but had no other indication of cerebral disturbance.
The above cases are more than enough to shew that one cerebrum is alone sufficient as an organ of thought.

If, for example, as I have so often stated, and now again repeat, one brain be a perfect instrument of thought – if it be capable of all the emotions, sentiments, and faculties, which we call in the aggregate, mind – then it necessarily follows that man must have two minds with two brains; and however intimate and perfect their unison in their natural state, they must occasionally be discrepant, when influenced by disease, either direct, sympathetic, or reflex.

Полипсихизм
По-видимому, это слово было введено магнетизером Дюраном (де Гро). Он утверждал, что человеческий организм состоит из анатомических сегментов, каждый из которых имеет свое собственное психическое эго, и все они подчиняются общему верховному эго или Эго-во-Главе (Ego-in-Chief), которое является нашим обычным сознанием. В этом легионе каждое субэго обладает своим собственным сознанием, в состоянии различать и хранить воспоминания и производить сложные психические операции. Вся сумма этих субэго составляет нашу бессознательную жизнь. Дюран (де Гро) зашел настолько далеко в своих предположениях, что заявил, что во время хирургической операции под анестезией некоторые из этих субэго жестоко страдают, хотя сознательное эго пребывает в полном неведении относительно этих страданий. В гипнозе верховное эго отстранялось, и гипнотизер получал прямой доступ к целому ряду этих субэго.

[перевод с помощью Google Translate]
Экспериментальная физиология обладает определенными фактами, которые, как мне кажется, весьма решительно подтверждают тезис, который я предпринял в поддержку, и которые, следовательно, я мог бы обойтись без подробного опровержения противоречащих друг другу, если бы не страх Оставив за собой некоторую безвестность.
176. Строение низших животных, которые являются видовым представлением низких степеней органической эволюции высших животных, содержит четкое доказательство того, что несколько разных душ могут быть связаны с одной и той же жизненной работой и сожительствуют в одном теле, но не в одном теле. не то, чтобы они там были объединены под единым направлением, но без ущерба для сферы спонтанности, специфической для каждого из них, и возможности быть изолированными в определенных случаях и быть ограниченными в четко определенных пределах. Это ясно показывает нам опыт, который, увы, дает им невежественная жестокость детей! слишком знакомо.
Улитка, разрезанная поперечно корсетом, здесь две половинки насекомого, как два целых насекомых, хотя и полностью отделены друг от друга, но двигаются отдельно; и эти движения, рационально согласованные и направленные на заметной цели, показывают очень бесспорное действие два чувствительности, два разумов и два воль, в настоящее время осуществлять в абсолютной взаимной независимости. Таким образом, Живот стремительно убегает на своих четырех лапах, словно подчиняясь чувству страха и желанию убежать от преследования врага, в то время как Голова, кажется, набирается храбрости от отчаяния и, опираясь на свои две амбулатории, гордо стоит против агрессора и противостоит ему угрожающей хваткой, чьи объятия еще не перестали быть грозными.
177. Поскольку невозможно предположить, что простой факт разделения тела жесткокрылых создал, è nihilo и мгновенно, животный центр в его брюшной части, мы должны признать, что этот центр жизни уже существовал в этом органе. при её соединении с головой; мы должны признать, что тело животного, вместо того, чтобы быть простым инструментом в распоряжении изолированной души в пустыне, представляет собой многочисленный оркестр, музыканты которого исполняют под руководством единственного дирижера гармоничный концерт жизненно важных функций.
Чтобы опровергнуть законность применения ко всей животности закона, который мы только что наблюдали у некоторых видов насекомых, можно указать мне, что экспериментальный феномен, который раскрывает его нам, встречается только в низких степенях царства животных , а воск нельзя получить на более совершенных животных. Я отвечаю:
178. Множество центров животных существует как в организациях высшего, так и в низших организациях; но из-за степени их совершенства вторичные центры там более тесно и более строго подчиняются столичному центру. Их действия полностью основаны на действии этого, когда оно прекращается, все прекращается. Таким образом, здание, построенное с простыми вертикальными стенами, может потерять свой венец без обрушения сторон и без сотрясения основания; но если это относится к более научному строительству хранилищ, пусть краеугольный камень упадет, и все рухнет одновременно.

Резюме.
179. Аналитические соображения, строгая, но простая последовательность которых мы только что выполнили, привели нас к следующим выводам:
1-е. Все жизненно важные функции имеют в качестве основного двигателя силу живой сущности, ДУШУ;
2-е. Каждая душа по существу состоит из набора неотделимых свойств, её ФАКУЛЬТЕТОВ;
3-е. Каждая конкретная жизненная функция приводится в действие определенной животной способностью, от которой она получает весь свой импульс, от которой она заимствует все свои характеры и атрибуты, из которых она является чисто и просто объективным выражением и которую мы называем её жизненной силой. способность, Душа и Жизненная сила, обозначающие отныне для нас один и тот же принцип, рассматриваемый в первом случае индивидуально, а во втором – по существу;
4-е. Душа вступает в связь с миром материи посредством материальных органов;
5-е. Каждый из его факультетов имеет свой особый орган;
6-е. Самый непосредственный орган души, существование которого Анатомия может установить, – это нерв;
7-е. Разумная физиология показывает, что нерв – это всего лишь оболочка, проводящий канал активного и действительно непосредственного органа души, который является жизненным электричеством;
8-е. Каждой душе служит нервная система, состоящая из такого количества элементов, то есть из такого количества видов волокон, сколько у нее возможностей для упражнений;
9-е. Душа занимает центр нервной системы, и из её атомного фокуса, как из сияющей точки с разноцветным излучением, её различные способности запускают свою конкретную деятельность, в лучах электричества, посредством множества различных волокон, оба одушевленных. и нервные очаги, и их электрические и фиброзные расширения, таким образом предлагая нам графическое изображение двух точно совпадающих систем;
10-е. Каждому волокну соответствует анимистическая способность;
11-е. Отличительные свойства жизненных действий, центром которых является каждое волокно, восходят к самой анимистической способности, и исключительно ей они принадлежат абсолютно внутренним образом;
12-е. «Эффективное воздействие внешнего мира на жизненно важные функции», которое мы впервые привели, чтобы дать определение «возбуждение волокон, с помощью которых эти функции выполняются», в конечном счете описывается в этом крайнее и неприводимое выражение:
Эффективное воздействие внешнего мира на жизненные функции – это стимуляция жизненно важных способностей посредством промежуточной стимуляции соответствующих волокон.


[оригинал на французском языке]
La Physiologie Expérimentale possède certains faits qui me semblent prêter un appui tout à fait décisif à la thèse que j’ai entrepris de soutenir, et dont, par conséquent, j’aurais pu me dispenser de réfuter en détail les contradicteurs, n’eût été la crainte de laisser quelque obscurité derrière moi.
176. La constitution des Animaux inférieurs, qui sont la représentation en espèces des bas degrés de l’évolution organique des Animaux supérieurs, renferme la preuve manifeste que plusieurs âmes distinctes peuvent être associées à une même œuvre vitale et cohabiter dans un même corps, non point qu’elles n’y soient réunies sous une direction unitaire, mais cela sans préjudice d’une sphère de spontanéité propre à chacune, et pouvant s’isoler dans certains cas et se circonscrire dans des limites nettement tranchées. C’est ce qui nous est montré bien clairement par une expérience que l’ignare cruauté des enfants leur rend, hélas! trop familière.
Un escarbot étant coupé transversalement par le corselet, voilà que les deux moitiés de l’insecte, telles que deux insectes complets, et quoique entièrement détachées l’une de l’autre, se meuvent séparément; et ces mouvements, rationnellement coordonnés cl dirigés vers un but marqué, accusent l’action bien incontestable de deux sensitivités, de deux intelligences et de deux volontés, s’exerçant actuellement dans une indépendance réciproque absolue. Ainsi l’Abdomen fuit précipitamment sur ses quatre pattes, comme obéissant au sentiment de la frayeur cl au désir de se soustraire à la poursuite de l’ennemi, tandis que la Tête semble puiser le courage dans le désespoir, et, soutenue sur ses deux ambulacres, se redresse fièrement contre l’agresseur cl lui oppose une pince menaçante dont l’étreinte n’a pas encore cessé d’être redoutable.
177. Comme il est impossible de supposer que le simple fait de la division du corps du Coléoptère ait créé, è nihilo et instantanément, un centre animique dans son tronçon abdominal, force nous est bien d’admettre que ce centre de vie existait déjà dans cet organe pendant son union avec la tête; force nous est bien d’admettre que le corps de l’animal, au lieu d’être un simple instrument à la disposition d’une âme isolée dans un désert, est un orchestre nombreux dont les musiciens exécutent, sous la direction d’un chef unique, le concert harmonieux des fonctions vitales.
Pour infirmer la légitimité de l’application à l’Animalité entière de la loi que nous venons de constater chez une espèce d’insectes, on pourra me faire observer que le phénomène expérimental qui nous la révèle ne se produit que dans les bas degrés du Règne Animal, et ne peut cire obtenu sur les animaux plus parfaits. Je réponds:
178. La multiplicité des centres animiques existe dans les organisations supérieures comme dans les organisations inférieures; mais, en raison du degré de perfection de celles-là, les centres secondaires y sont plus étroitement et plus rigoureusement subordonnés au centre capital. Leurs actions s’appuyant tout entières sur l’action de celui-ci, quand elle cesse, toutes cessent. Ainsi un édifice construit en simples parois verticales peut perdre son couronnement sans que ses flancs s’effondrent et sans que sa base en soit ébranlée; mais s’il appartient à la construction plus savante des voûtes, que la clef de la voûte tombe, et tout s’écroule au même instant.

Résumé.
179. Les considérations analytiques dont nous venons de suivre l’enchaînement rigoureux, mais facile, nous ont conduits aux conclusions suivantes:
1° Toutes les fonctions vitales ont pour moteur premier une force d’essence animique, une AME;
2° Toute âme est essentiellement constituée par un ensemble de propriétés inséparables, ses FACULTES;
3° Toute fonction vitale particulière est mise en jeu par une faculté animique particulière dont elle reçoit toute son impulsion, dont elle emprunte tous ses caractères cl attributs, dont elle est purement et simplement l’expression objective, et que nous nommons sa faculté vitale, Ame et Vitalité désignant pour nous désormais un seul et même principe, considéré, dans le premier cas, individuellement, et, dans le second, substantiellement;
4° L’âme entre en relation avec le monde de la matière au moyen d’organes matériels;
5° Chacune de ses facultés possède son organe spécial;
6° L’organe le plus immédiat de l’âme, dont l’Anatomie puisse constater l’existence, c’est le nerf;
7° La Physiologie Raisonnée démontre que le nerf n’est que le fourreau, le canal conducteur, de l’organe actif el véritablement immédiat de l’âme, lequel est l’électricité vitale;
8° Toute âme est servie par un système nerveux composé d’autant d’éléments, c’est-à-dire d’autant d’espèces de fibres, qu’elle a de facultés à exercer;
9° L’âme occupe le centre du système nerveux, et, de son foyer atome, comme d’un point radieux au rayonnement multicolore, ses facultés diverses dardent leurs activités spécifiques, en rayons d’électricité, par autant de fibres distinctes, les deux foyers animique cl nerveux, et leurs expansions électrique et fibreuse, nous offrant ainsi la représentation graphique de deux systèmes exactement coïncidents;
10° A toute fibre correspond nue faculté animique;
11° Les propriétés distinctives des actions vitales dont chaque fibre est le siège remontent jusqu’à la faculté animique elle-même, el à elle exclusivement elles appartiennent d’une manière absolument intrinsèque;
12° «L’action effective du monde extérieur sur les fonctions vitales», que nous avions amenée d’abord à se laisser définir «l’excitation des fibres par lesquelles s’accomplissent ces fonctions», se trouve circonscrite, en analyse finale, dans celle expression extrême et irréductible:
L’action effective du monde extérieur sur les fonctions de la vie, c’est l’excitation des facultés vitales par l’excitation intermédiaire des fibres correspondantes.

[перевод с помощью Google Translate]
230. Множественность душ – это не факт, свойственный растительной жизни: жизнь отношений, помимо своей Старшей столицы, обладает еще несколькими другими на подчиненной основе, число и нервный центр которых еще очень неполно известны. Нормальное сокращение непроизвольных мышц, спазматическое напряжение произвольных мышц и, прежде всего, важная категория несущественных движений жизни отношений, физиологию которых я ранее набросал (188), свидетельствуют о существовании в некоторых частях спинного мозга, самодвижущиеся силы, первичные двигатели и, наконец, Души, действующие отдельно и как будто в силу частичного делегирования полномочий верховной души.
Специальная сравнительная анатомия (in, in; разновидности) – под этим названием я подразумеваю различение науки об анатомическом сравнении различных органов одного и того же тела, в отличие от линии анатомического сравнения организмов, принадлежащих к различных видов, которые я назову, исходя из этого определения, Межспециальная сравнительная анатомия (inter, entre; виды, виды), показывая нам поразительными сравнениями, что каждый позвонок является прерванной эраниумом, мы, кажется, указываем, что часть спинного мозга, который соответствует каждому позвонку, должен выполнять функцию своего рода рудиментарного мозга. Мы также знаем, что принцип интеллектуальной подвижности, характерный для брюшной полости Esearbot, который раскрывается в эксперименте, который я прокомментировал выше (211.3), обязательно имеет свое место в точке пуповины, в спинном мозге насекомых.

[оригинал на французском языке]
230. La multiplicité des âmes n’est pas un fait particulier à la vie végétative: la vie de relation, en outre de son Aine Capitale, en possède plusieurs autres à titre subalterne dont le nombre et le siège nerveux ne sont eneore que très-imparfaitement eonnus. La contraction normale des muscles involontaires, la eontraetion spasmodique des muscles volontaires, et, surtout, l’importante catégorie des mouvements ineonseientels de la vie de relation, dont j’ai précédemment esquissé la physiologie (188), attestent l’existence, dans certaines parties de la moelle épinière, de forces automotrices, de moteurs premiers, d’Ames enfin, agissant séparément, et comme en vertu d’une délégation partielle des pouvoirs de l’âme suprême.
L’Anatomie Comparée inspécielle (in, dans; species, espèce), — j’entends distinguer par eette dénomination la science de la comparaison anatomique des différents organes d’un même eorps, par opposition à la seienee de la comparaison anatomique des organismes appartenant aux diverses espèces, laquelle j’appellerai, en raison de eette définition, l’Anatomie Comparée interspécielle (inter, entre; species, espèce), — en nous montrant, par des rapprochements frappants, que chaque vertèbre est un erâne avorté, semble nous indiquer que la portion de la moelle épinière qui correspond à chaque vertèbre doit remplir la fonction d’une sorte de cerveau rudimentaire. Nous savons en outre que le principe de la motilité intelligente propre à l’abdomen de l’Esearbot, qui se révèle dans l’expérience que j’ai commentée eidessus (211. 3°), a nécessairement son siège sur un point du Cordon Sous-intestinal, la moelle épinière des Insectes.

[перевод на русский]
Под влиянием внешних возбуждений или на основании воспоминаний, наши умственные способности образуют в нас определенные идеи или мысли. Наше сознание или внутреннее чувство доводит их до нашего сведения, а наша воля или способность действовать на нас самих дает нашему сознанию идею о личности, о нашем „я”. Остается установить связь между всем этим. Благодаря действию воли на интеллект, которое называется вниманием, идея или мысль утверждается в своем отношении к „я” и связывается с ним. Вот что происходит в нормальном состоянии...

[оригинал на французском языке]
Incitées par le monde extérieur, ou fécondant les matériaux déjà conquis, nos facultés intellectuelles forment en nous des idées ou des pensées; la conscience ou sens intime nous en donne connaissance; notre volonté ou faculté de réagir sur nous-mêmes fournit en même temps à la conscience l’idée de notre personnalité, l’idée du moi. Reste à établir le lien. Par ce mouvement de la volonté sur l’intelligence qu’on appelle l’attention, l’idée ou pensée est affirmée dans sa relation avec le moi, rapportée, unie à lui. Voilà ce qui se passe dans l’état ordinaire normal ...

[перевод на русский]
Сон — такое состояние, при котором воля, интеллект и организм, расслабляя соединяющие их связи, потихоньку восстанавливают силы, истощенные дневным трудом. Является ли сон абсолютным и всегда неизменным состоянием? Далеко нет: сон и бодрствование являются цепью состояний, которые путем последовательных изменений, с одной стороны, спускаются к полному сну, неподвижности и разъединению воли, интеллекта и организма, а с другой — поднимаются до состояния полного бодрствования — высшего напряжения воли, умственных способностей и организма, направленных к одной и той же цели. При этом любое изменение является результатом разлития в степени деятельности и более или менее тесной связи между волей, интеллектом и организмом, каждый из которых живет своей собственной жизнью...

[оригинал на французском языке]
Le sommeil, c’est la période pendant laquelle la volonté, les facultés intellectuelles et l’organisme, s’affaissant sur eux-mêmes, relâchant les liens qui les unissent, réparent en silence les forces épuisées par le travail du jour. Le sommeil est-il cependant un état absolu et toujours le même? Loin de là.... sommeil et veille ne constituent qu’une seule et même hiérarchie d’états qui, par modifications successives, d’une part, descendent vers le sommeil parfait, immobilité et disjonction presque complète de la volonté, de l’intelligence et de l’organisme, et, de l’autre, s’élèvent vers l’état parfait de veille, tension suprême de la volonté, des facultés intellectuelles et de l’appareil physique dirigés vers un but ardemment poursuivi, chaque modification résultant du degré différent d’activité et du rapport plus ou moins étroit de la volonté, de l’intelligence et de l’organisme doués chacun d’une certaine vie propre ...

[перевод на русский]
У некоторых лиц органическая жизнь, чувствительность и интеллект по той или иной причине перевозбуждаются и экзальтируются, в то время как воля остается слабой и вялой. Не естественно ли в таком случае предположить временный и частичный разрыв цепи состояний? В самом деле, занимающие нас явления (говорящие столы) вызываются не чем иным, как более или менее полным и длительным прекращением влияния воли на организм, чувствительность и интеллект, которые, однако, не перестают функционировать. При этом различные степени этого разъединения, как и различные формы, в которые оно выливается, естественно следуют друг за другом...

[оригинал на французском языке]
Chez certains individus, pour une cause ou pour une autre, la vie organique, la sensibilité, l’intelligence se surexcitent, s’exaltent, pendant que la volonté demeure en un état de faiblesse, de mollesse, d’intermittence. Qu’y aura-t-il alors de plus naturel, de plus simple, de plus facile à concevoir que la rupture momentanée et partielle du lien hiérarchique? Le phénomène qui nous occupe (les tables parlantes) n’est autre chose en effet que cette suspension plus ou moins complète, plus ou moins prolongée, de l’action de la volonté sur l’organisme, sur la sensibilité, sur l’intelligence conservant toute leur activité, et les divers degrés de cette disjonction comme les formes différentes qu’elle revêt, se succèdent fort naturellement les unes aux autres ...

[перевод на русский]
В опытах с говорящими столами девушка слышит вопрос и сочиняет ответ в своей психике, которая уже знакома с условными знаками для выражения всяких мыслей и идей с помощью движения ножек стола. Такова сущность явлений, при которых могут наблюдаться различные состояния или разные степени одного и того же состояния:

1. Девушка не только сознает образующийся в её психике ответ, но приписывает его себе самой: это обычное положение в психологии. Но ненормальность заключается в том, что ответ выражается движениями мебели без участия свободной и сознательной воли... Воля отделилась от физического аппарата, который становится теперь независимым (это мы наблюдали в случае с чудесным маятником).

2. Когда воля начинает отделяться от интеллекта, девушка только наполовину сознает ответ, который становится в то же время полнее, пространнее и даже излагается в других словах. Словом, психика находится в полунормальном состоянии. Наоборот, организм функционирует в тех же условиях, что и раньше, руководимый интеллектом без вмешательства воли (мы видели несколько подобных случаев при исследовании чтения мыслей).

3. Третья степень этого состояния наблюдается, главным образом, при автоматическом письме и непроизвольном разговоре, но, вероятно, наступает также в связи с явлениями говорящих столов. Молодая девушка знает ответ, который создается в её психике, но сознает его так, как будто он исходит не от нее. Сознание улавливает его, не устанавливая связи между этой мыслью и собственным „я” девушки (эта степень соответствует, мне кажется, одержимости и импульсивному безумию, о котором мы будем говорить ниже).

4. Наконец, девушка совершенно не осознает ответа, который слагается в её психике за пределами её личного „я” и узнает о нем только тогда, когда ножки стола выстукивают его. В данном случае умственное расслоение является полным. Отколовшаяся мысль увеличивает в то же время сферу своего влияния. Теперь уже не обращаются с вопросами к столу. Наоборот, последний сам задает вопросы присутствующим лицам, касается того или иного предмета и ведет беседу в том или ином направлении. Всплывают отдаленные воспоминания, которых сама девушка не сознает, романтические вымыслы, сентиментальные фантазии — словом, все, что могут создать интеллект и воображение, предоставленные самим себе, и все, что разыгрывается в наших сновидениях. С той только разницей, что в обычных сновидениях мы одни принимаем участие, тогда как об этих фантастических вымыслах мы узнаем вместе с другими. Такова, на первый взгляд, сущность явления говорящих столов...


[оригинал на французском языке]
Dans les expériences des tables parlantes, la jeune fille entend la question et forme bien la réponse dans son esprit où doit être préalablement déposée la connaissance du mode convenu pour traduire, au moyen des mouvements de la table, toutes les idées et pensées possibles: tels sont les premiers éléments du phénomène: mais ici se présentent plusieurs états ou degrés différents du même état.

1º Non seulement la jeune fille a conscience de la réponse formée dans son esprit, mais elle la rapporte à ses propres facultés: c’est la situation psychologique ordinaire. Mais voici en quoi consiste l’anormalité, c’est que la réponse est exprimée par les mouvements du meuble sans l’intervention de la volonté libre et réfléchie... La volonté, le moi ne s’est séparé que de l’appareil physique qui se trouve seul dans une situation d’indépendance (c’est, comme nous savons, le cas du pendule enregistreur).

2º La volonté ayant commencé à faire scission avec l’intelligence, la jeune personne n’a qu’une demi-connaissance de la réponse qui est plus complète, plus étendue ou même exprimée en d’autres termes; l’esprit, en un mot, est dans une situation semi anormale. L’organisme au contraire opère dans les mêmes conditions que précédemment, dirigé par l’intelligence sans l’intervention de la volonté (nous avons vu quelques cas de ce genre dans l’étude du willing game).

3º Ce degré coïncide surtout avec l’écriture et la parole involontaire, mais il doit S’observer aussi dans le phénomène des tables parlantes. La jeune fille sait la réponse qui se forme dans son intelligence, mais elle la connaît en elle comme si elle ne venait pas d’elle; l’attention la recueille, mais sans établir de lien entre cette pensée et le moi (ce degré me paraît correspondre aux possessions et aux folies impulsives dont nous parlerons plus loin).

4º La jeune fille n’a aucune connaissance interne de la réponse qui s’est formulée dans son intelligence en dehors du moi; elle n’en est instruite qu’à mesure que les mouvements de la table l’expriment: la division intellectuelle est complète. La pensée dissidente agrandit en même temps son domaine. Il n’est plus adressé de questions à la table et c’est elle au contraire qui, spontanément, interroge l’une après l’autre des personnes présentes, aborde tel ou tel sujet, se jette dans tel ou tel ordre d’idées. souvenirs lointains réveillés sans que la jeune fille en ait conscience, inventions romanesques, fantaisies sentimentales, divagations, tout ce que peuvent produire l’intelligence et l’imagination abandonnées à elles-mêmes, tout ce qui se joue dans nos rêves, avec cette différence que nous assistons à nos rêves ordinaires et que ceux-là, quoique également formés en nous, ne nous sont cependant révélés qu’au moment où ils le sont à tout le monde. Tel est, en premier aperçu psychologique, le phénomène de la table parlante ...

[перевод на русский]
Что нужно для того, чтобы перо могло быть заменено речью? Необходимо, чтобы импульс передался другим нервам... Обычно это сопровождается серьезным нарушением иннервации, и в этом нет ничего удивительного. Человек, у которого только рука освобождается от влияния воли, не так лишен самого себя, как тот, у которого и язык — этот непосредственный инструмент мысли и воли — освобождается из-под власти личного „я". У наших мирных пишущих медиумов психика остается обычно спокойной, но когда физический кризис наступает в бурной форме, внутреннее расслоение становится полным, длительным и абсолютным. Вторая личность, экзальтированная, пылкая и необузданная, подавляет первую личность и овладевает всей психикой и организмом находящейся в бреду прорицательницы. Deus ессе Deus...

[оригинал на французском языке]
Que faut-il pour que la plume soit remplacée par la parole que l’impulsion se communique à d’autres nerfs... Cela est accompagné ordinairement d’un grave désordre de l’innervation: il n’y a rien d’étonnant à cela. L’homme dont la main seulement se dérobe à l’action de la volonté n’est pas enlevé à lui-même comme celui dont la langue, la parole, cet instrument si direct de la pensée, de la volonté, s’affranchit de l’autorité du moi... Chez nos paisibles writings médiums, la pensée ordinaire persiste calme, mais quand la crise physique revêtait un caractère violent, oh! alors la division interne était complète, absolue, persistante; bien plus, la seconde personnalité exaltée, ardente, effrénée, étouffait l’autre pour un moment anéantie et, sous les noms de Jupiter ou d’Apollon, possédait seule toute l’intelligence et tout l’organisme de la prêtresse en délire. Deus, ecce Deus...

[перевод на русский]
В одном и том же лице мы наблюдаем два течения мыслей: одно характеризует обычную личность, другое — развивается за её пределами. Теперь мы имеем дело только со второй личностью (в сомнамбулизме). Первая погружена в глубокий сон, почему и не может вспомнить после пробуждения, что произошло во время припадка.

[оригинал на французском языке]
Nous avons vu dans le même individu deux courants simultanés de pensées, l’un qui constituait la personne ordinaire, l’autre qui se déroulait en dehors d’elle. Nous sommes maintenant en présence de la seconde personne seule (dans le somnambulisme), l’autre restant anéantie dans le sommeil, d’où dérive cette impossibilité pour la personne ordinaire de se rien rappeler à son réveil de ce qui s’est accompli pendant son accès. Tel est le somnambulisme ou sybillisme parfait...

[перевод на русский]
Говорящие столы, непроизвольное письмо и не произвольная речь — таковы различные формы умственного расслоения, которое можно было бы обозначить именем ведовства. Последнее является наивысшей формой психического расслоения и, без сомнения, сыграло огромную роль во всем мире, так как, превратившись в общественный институт, оно в течение веков служило основанием и оправданием всех религий.

[оригинал на французском языке]
Table parlante, écriture involontaire, parole involontaire, rappings ou knockings médiums, somnambulisme, telles sont les différentes formes que revêt le phénomène de scission intellectuelle qu’on pourrait peut-être convenablement désigner sous le nom de sybillisme, d’après son mode de manifestation le plus élevé et celui sans aucun doute qui a joué dans le monde le rôle le plus important, puisque, transformé en institution publique, il a été pendant des siècles la base et la sanction des religions.

[перевод с помощью Google Translate]
Как и предвидели некоторые ученые в прошлом, истинная организация беспозвоночных была полностью раскрыта современной наукой. Был выявлен важный факт, значение которого раньше не было понято; было признано, что животное этой категории не является простым и неделимым животным, но представляет собой соединение, собранное из отдельных животных, образующих между собой некое общество жизненного сотрудничества и объединенное друг с другом, в соответствии со степенью организации этого множества, по более или менее близкой солидарностью, по более или менее сложному и совершенному систематическому единству. Разве вы не видите, к чему привело бы такое открытие, если бы этот удивительный закон организации беспозвоночных, полизоизм, был бы распространен на позвоночных и на человека?... Что! каждый из нас больше не был бы простым человеком, но представлял бы целый легион реальных живых единиц, реальных индивидумов в физиологическом и моральном смысле! Конечно, такая новизна расстроила бы идеи многих, и мы можем с уверенностью сказать, что все самые разнообразные или самые противоречивые доктрины, предметом которых является человек – медицина, психология, этика, юриспруденция, теология, спиритизм, материализм и позитивизм, впервые будет иметь только один импульс и только один голос для протеста.

[оригинал на французском языке]
Entrevue par quelques anciens, la véritable organisation des invertébrés a été mise pleinement à découvert par la science contemporaine. Un fait immense, dont la portée ne fut pas d’abord saisie, a été révélé; il a été reconnu que l’animal de cette catégorie n’est pas un animal simple et indivisible, mais un composé, une réunion d’animaux distincts formant entre eux une sorte de société de coopération vitale, et unis les uns aux autres, suivant le degré d’organisation de cet ensemble, par une solidarité plus ou moins étroite, par une unité systématique plus ou moins compliquée et parfaite. Ne voyez-vous pas où une pareille découverte mènerait si cette loi surprenante de l’organisation des invertébrés, le polyzoïsme, allait s’étendre, aux vertébrés et à l’homme!... Quoi! chacun de nous ne serait plus une simple personne, mais représenterait toute une légion de véritables unités animées, de véritables individus au sens physiologique et au sens moral? Certes une pareille nouveauté bouleverserait les idées de plusieurs, et l’on peut affirmer sans crainte que toutes les doctrines les plus diverses ou les plus contraires dont l’homme fait le sujet, médecine, psychologie, morale, jurisprudence, théologie, spiritualisme, matérialisme et positivisme, n’auraient, pour la première fois, qu’un même élan et qu’une seule voix pour protester.

[перевод с помощью Google Translate]
Теперь посоветуемся с доктором Карпентером, знаменитым профессором физиологии в Лондонском университете:
«Мозг и спинной мозг человека, - говорит он, - в котором заканчивается очень большая часть афферентных нервов и из которого рождаются почти все двигательные нервы, могут рассматриваться как образованные агломерацией определенного количества отдельных ганглиозных центров, каждый из которых имеет свои атрибуты и привязан к нервным стволам, которые свойственны ему. Начиная со спинного мозга, мы обнаруживаем, сравнивая его с ганглиозной цепью сочлененных животных, что она действительно состоит из ряда ганглиев, расположенных по продольной линии, которые привариваются друг к другу, и каждый из них составляет центр нервной системы, соответствующий любому позвоночному сегменту туловища». (Руководство по физиологии человека.)

[оригинал на французском языке]
Consultons maintenant le docteur Carpenter, l’illustre professeur de physiologie de l’Université de Londres: «Le cerveau et la moelle épinière de l’homme, dit-il, dans laquelle se termine la très-grande partie des nerfs afférents, et de laquelle naissent presque tous les nerfs moteurs, peuvent être considérés comme formés par l’agglomération d’un certain nombre de centres ganglionnaires distincts, dont chacun a ses attributions propres et se rattache à des troncs nerveux qui lui sont particuliers. Commençant par la moelle épinière, nous trouvons, en la comparant à la chaîne ganglionnaire des animaux articulés, qu’elle consiste réellement en une série de ganglions disposés suivant une ligne longitudinale, et qui se sont soudés l’un à l’autre, et dont chacun constitue le centre du circuit nerveux propre à tout segment vertébral du tronc.» (Manual of human Physiology.)

[перевод с помощью Google Translate]
И, в данном случае, если движения, порождаемые нижними ганглионарными центрами ракообразных, или позвоночными центрами земноводных, имеют чисто механическую природу и происхождение, следовательно, почему же движения порождаемые импульсами из головного нервного центра этих животных не являются чисто механическими движениями тоже? Одно только сходство свидетельствует об обратном! Почему весь рак, почему целая лягушка, двигающуюся под действием объединенного импульса её энцефального центра и её позвоночных центров, почему они не будут являться чистыми машинами, когда они движутся под действием изолированного импульса от их вторичных нервных центров? Одним словом, почему бы не вернуться полностью к «чистому автоматизму животных»? Это было бы проще и более рациональным.
Да, если автоматизм так называемых рефлекторных движений – это правда, то автоматизм всего животного – это тоже правда; и если автоматизм животных – это только ложь, то автоматизм центров костного мозга также является ложью. Две автоматизмы являются взаимозависимыми; оба должны быть отброшены или оба признаны: альтернатив нет.
Физиология и медицина, психология и мораль до сих пор рассматривали человека как живую, чувственную и мыслительную единицу, полностью компактную и нечленимую, как единое и простое живое тело; и на этом общем убеждении были сформированы все их догматические и практические институты. Сегодня появляются новые факты, которые показывают нам, что эта вера является ошибочной; что человек на самом деле представляет собой совокупность организмов, совокупность отдельных жизней, и что его кажущееся единство целиком и полностью находится в гармоничной иерархической иерархии, элементы которой объединены тесной координацией и подчинением, тем не менее, несут в себе все необходимые атрибуты, все примитивные признаки отдельного животного.
Такой принцип, несомненно, угрожает всей обширной системе устоявшихся идей и вещей; но давайте будем рассматривать последствия этого принципа, и мы убедимся в том, что, если этот принцип разрушает, то он также и создаёт, и что его результаты, все позитивные истины, тысячи раз предпочтительнее по сравнению с поддержанием иллюзий, которых этот принцип заменит в будущем.

[оригинал на французском языке]
Et, dans l’espèce, si les mouvements déterminés par les centres ganglionnaires inférieurs d’un crustacé, ou par les centres spinaux d’un batracien, ont une nature et une origine purement mécaniques, pourquoi donc les mouvements dus l’impulsion du centre nerveux céphalique de ces animaux ne seraient-ils point des mouvements purement machinaux aussi? L’apparence seule témoigne du contraire! Pourquoi l’écrevisse tout entière, pourquoi la grenouille encore dans son intégrité et se mouvant par l’impulsion combinée de son centre encéphalique et de ses centres spinaux, pourquoi ne seraient-elles pas de pures machines, comme lorsqu’elles se meuvent sous l’impulsion isolée de leurs centres nerveux secondaires? En un mot, pourquoi ne pas revenir tout uniment au «pur automatisme des bêtes» ? Ce serait plus simple et ce ne serait pas plus irrationnel.
Oui, si l’automatisme des mouvements dits réflexes est une vérité, l’automatisme de la bête entière est aussi une vérité; et si l’automatisme des bêtes n’est qu’un mensonge, l’automatisme des centres de la moelle est aussi un mensonge. Les deux automatismes sont solidaires; il faut les rejeter tous deux ou les admettre tous deux: cette alternative est inévitable.
La physiologie et la médecine, la psychologie et la morale se sont accordées jusqu’à ce jour à regarder l’homme comme une unité vivante, sentante et pensante, entièrement compacte et irréductible, comme, un corps animé un et simple; et, sur celte première et commune croyance, toutes leurs institutions dogmatiques et pratiques se sont formées. Or, de nouveaux faits semblent venir aujourd’hui nous démontrer que cette croyance est une erreur; que l’être humain est, en réalité, une collection d’organismes, une collection de vies et de moi distincts, et que son unité apparente est tout entière dans l’harmonie d’un ensemble hiérarchique dont les éléments, rapprochés par une coordination et une subordination étroites, portent néanmoins, chacun en soi, tous les attributs essentiels, tous les caracres primitifs de l’animal individuel.
Un tel principe est sans doute menaçant pour tout un vaste système d’idées et de choses établies; mais suivons-le dans ses conséquences, et nous serons convaincus que, s’il vient détruire, il vient aussi édifier, et que son œuvre, toute de vérités positives, est préférable mille fois à l’échafaudage d’illusions auquel cette œuvre sera substituée.

[перевод с помощью Google Translate]
Как и предвидели некоторые ученые в прошлом, истинная организация беспозвоночных была полностью раскрыта современной наукой. Был выявлен важный факт, значение которого раньше не было понято; было признано, что животное этой категории не является простым и неделимым животным, но представляет собой соединение, собранное из отдельных животных, образующих между собой некое общество жизненного сотрудничества и объединенное друг с другом, в соответствии со степенью организации этого множества, по более или менее близкой солидарностью, по более или менее сложному и совершенному систематическому единству. Разве вы не видите, к чему привело бы такое открытие, если бы этот удивительный закон организации беспозвоночных, полизоизм, был бы распространен на позвоночных и на человека?... Что! каждый из нас больше не был бы простым человеком, но представлял бы целый легион реальных живых единиц, реальных индивидумов в физиологическом и моральном смысле! Конечно, такая новизна расстроила бы идеи многих, и мы можем с уверенностью сказать, что все самые разнообразные или самые противоречивые доктрины, предметом которых является человек – медицина, психология, этика, юриспруденция, теология, спиритизм, материализм и позитивизм, впервые будет иметь только один импульс и только один голос для протеста.

[оригинал на французском языке]
Entrevue par quelques anciens, la véritable organisation des invertébrés a été mise pleinement à découvert par la science contemporaine. Un fait immense, dont la portée ne fut pas d’abord saisie, a été révélé; il a été reconnu que l’animal de cette catégorie n’est pas un animal simple et indivisible, mais un composé, une réunion d’animaux distincts formant entre eux une sorte de société de coopération vitale, et unis les uns aux autres, suivant le degré d’organisation de cet ensemble, par une solidarité plus ou moins étroite, par une unité systématique plus ou moins compliquée et parfaite. Ne voyez-vous pas où une pareille découverte mènerait si cette loi surprenante de l’organisation des invertébrés, le polyzoïsme, allait s’étendre, aux vertébrés et à l’homme!... Quoi! chacun de nous ne serait plus une simple personne, mais représenterait toute une légion de véritables unités animées, de véritables individus au sens physiologique et au sens moral? Certes une pareille nouveauté bouleverserait les idées de plusieurs, et l’on peut affirmer sans crainte que toutes les doctrines les plus diverses ou les plus contraires dont l’homme fait le sujet, médecine, psychologie, morale, jurisprudence, théologie, spiritualisme, matérialisme et positivisme, n’auraient, pour la première fois, qu’un même élan et qu’une seule voix pour protester.

[перевод с помощью Google Translate]
Теперь посоветуемся с доктором Карпентером, знаменитым профессором физиологии в Лондонском университете:
«Мозг и спинной мозг человека, - говорит он, - в котором заканчивается очень большая часть афферентных нервов и из которого рождаются почти все двигательные нервы, могут рассматриваться как образованные агломерацией определенного количества отдельных ганглиозных центров, каждый из которых имеет свои атрибуты и привязан к нервным стволам, которые свойственны ему. Начиная со спинного мозга, мы обнаруживаем, сравнивая его с ганглиозной цепью сочлененных животных, что она действительно состоит из ряда ганглиев, расположенных по продольной линии, которые привариваются друг к другу, и каждый из них составляет центр нервной системы, соответствующий любому позвоночному сегменту туловища». (Руководство по физиологии человека.)

[оригинал на французском языке]
Consultons maintenant le docteur Carpenter, l’illustre professeur de physiologie de l’Université de Londres:
«Le cerveau et la moelle épinière de l’homme, dit-il, dans laquelle se termine la très-grande partie des nerfs afférents, et de laquelle naissent presque tous les nerfs moteurs, peuvent être considérés comme formés par l’agglomération d’un certain nombre de centres ganglionnaires distincts, dont chacun a ses attributions propres et se rattache à des troncs nerveux qui lui sont particuliers. Commençant par la moelle épinière, nous trouvons, en la comparant à la chaîne ganglionnaire des animaux articulés, qu’elle consiste réellement en une série de ganglions disposés suivant une ligne longitudinale, et qui se sont soudés l’un à l’autre, et dont chacun constitue le centre du circuit nerveux propre à tout segment vertébral du tronc.» (Manual of human Physiology.)

[перевод с помощью Google Translate]
И, в данном случае, если движения, порождаемые нижними ганглионарными центрами ракообразных, или позвоночными центрами земноводных, имеют чисто механическую природу и происхождение, следовательно, почему же движения порождаемые импульсами из головного нервного центра этих животных не являются чисто механическими движениями тоже? Одно только сходство свидетельствует об обратном! Почему весь рак, почему целая лягушка, двигающуюся под действием объединенного импульса её энцефального центра и её позвоночных центров, почему они не будут являться чистыми машинами, когда они движутся под действием изолированного импульса от их вторичных нервных центров? Одним словом, почему бы не вернуться полностью к «чистому автоматизму животных»? Это было бы проще и более рациональным.
Да, если автоматизм так называемых рефлекторных движений – это правда, то автоматизм всего животного – это тоже правда; и если автоматизм животных – это только ложь, то автоматизм центров костного мозга также является ложью. Две автоматизмы являются взаимозависимыми; оба должны быть отброшены или оба признаны: альтернатив нет.
Физиология и медицина, психология и мораль до сих пор рассматривали человека как живую, чувственную и мыслительную единицу, полностью компактную и нечленимую, как единое и простое живое тело; и на этом общем убеждении были сформированы все их догматические и практические институты. Сегодня появляются новые факты, которые показывают нам, что эта вера является ошибочной; что человек на самом деле представляет собой совокупность организмов, совокупность отдельных жизней, и что его кажущееся единство целиком и полностью находится в гармоничной иерархической иерархии, элементы которой объединены тесной координацией и подчинением, тем не менее, несут в себе все необходимые атрибуты, все примитивные признаки отдельного животного.
Такой принцип, несомненно, угрожает всей обширной системе устоявшихся идей и вещей; но давайте будем рассматривать последствия этого принципа, и мы убедимся в том, что, если этот принцип разрушает, то он также и создаёт, и что его результаты, все позитивные истины, тысячи раз предпочтительнее по сравнению с поддержанием иллюзий, которых этот принцип заменит в будущем.

[оригинал на французском языке]
Et, dans l’espèce, si les mouvements déterminés par les centres ganglionnaires inférieurs d’un crustacé, ou par les centres spinaux d’un batracien, ont une nature et une origine purement mécaniques, pourquoi donc les mouvements dus l’impulsion du centre nerveux céphalique de ces animaux ne seraient-ils point des mouvements purement machinaux aussi? L’apparence seule témoigne du contraire! Pourquoi l’écrevisse tout entière, pourquoi la grenouille encore dans son intégrité et se mouvant par l’impulsion combinée de son centre encéphalique et de ses centres spinaux, pourquoi ne seraient-elles pas de pures machines, comme lorsqu’elles se meuvent sous l’impulsion isolée de leurs centres nerveux secondaires? En un mot, pourquoi ne pas revenir tout uniment au «pur automatisme des bêtes» ? Ce serait plus simple et ce ne serait pas plus irrationnel.
Oui, si l’automatisme des mouvements dits réflexes est une vérité, l’automatisme de la bête entière est aussi une vérité; et si l’automatisme des bêtes n’est qu’un mensonge, l’automatisme des centres de la moelle est aussi un mensonge. Les deux automatismes sont solidaires; il faut les rejeter tous deux ou les admettre tous deux: cette alternative est inévitable.
La physiologie et la médecine, la psychologie et la morale se sont accordées jusqu’à ce jour à regarder l’homme comme une unité vivante, sentante et pensante, entièrement compacte et irréductible, comme, un corps animé un et simple; et, sur celte première et commune croyance, toutes leurs institutions dogmatiques et pratiques se sont formées. Or, de nouveaux faits semblent venir aujourd’hui nous démontrer que cette croyance est une erreur; que l’être humain est, en réalité, une collection d’organismes, une collection de vies et de moi distincts, et que son unité apparente est tout entière dans l’harmonie d’un ensemble hiérarchique dont les éléments, rapprochés par une coordination et une subordination étroites, portent néanmoins, chacun en soi, tous les attributs essentiels, tous les caracres primitifs de l’animal individuel.
Un tel principe est sans doute menaçant pour tout un vaste système d’idées et de choses établies; mais suivons-le dans ses conséquences, et nous serons convaincus que, s’il vient détruire, il vient aussi édifier, et que son œuvre, toute de vérités positives, est préférable mille fois à l’échafaudage d’illusions auquel cette œuvre sera substituée.

[перевод Google Translate]
Рефлекторный эффект исчезает и повторяется с внешним раздражителем, но он не может принять решение, к которому он стремится долгое время в изменившихся внешних обстоятельствах с соответствующими изменениями средств. Например, если обезглавленная лягушка, которая долгое время оставалась лежать без движения после операции, внезапно начинает делать плавательные движения или отпрыгивать, можно по-прежнему считать это простым физиологическим рефлекторным воздействием на раздражение воздуха на отрезанном участке тела. нервных окончаний, но если Фрош в разных экспериментах преодолевает разные препятствия с одним и тем же раздражителем кожи в одном и том же месте по-разному, но одинаково целесообразно, когда он принимает определенное направление и, выведенный из этого направления, всегда пытается победить то же самое с помощью Редкое упорство, когда он оказывается под шкафчиками и заползает в другие углы, очевидно, чтобы искать защиты от преследователей, есть явно неотражающие акты воли, относительно которых даже физиолог Гольц справедливо заключает из своих тщательных экспериментов, что можно предположить что один не привязан к головному мозгу, а скорее для различных функций к различным центральным органам (например, для утверждения равновесия на четырех холмах) связанный разум не мог справиться.
Из этого примера с обезглавленной лягушкой и волей всех беспозвоночных (например, насекомых) следует, что для возникновения воли не требуется никакого мозга. Поскольку глоточные ганглии заменяют мозг у беспозвоночных, мы должны предположить, что их также достаточно для волевого акта, и у этой лягушки мозжечок и спинной мозг должны были занять место головного мозга. Но нам также не позволят ограничить волю глоточными ганглиями беспозвоночных животных, поскольку, если передняя часть отрезанного насекомого продолжает акт поедания, а у другого отрезанного насекомого задняя часть продолжает акт совокупления, даже если Таким образом, кузнечики с отрезанными головами, которые ищут своих самок в течение нескольких дней, находят и спариваются с их головами так же, как если бы они были целы, ясно, что желание есть - это действие горлового кольца, воля к спариванию, при реже всего в этих случаях действуют другие ганглиозные узлы ствола. Мы видим одинаковую независимость воли в различных ганглиях одного и того же животного в том факте, что обе половинки отрезанной уховертки часто, а половинки австралийского муравья регулярно поворачиваются друг к другу и под безошибочным воздействием злость и боевой дух, друг друга щипцами для кормления соответственно. Яростно сражайтесь с жалом до смерти или истощения. Но даже в ганглиях мы не должны ограничивать волевую активность, поскольку мы находим акты воли даже у тех глубоко заселенных животных, у которых под микроскопом анатома все еще нет следов ни мышечного фибрина, ни нервов, а вместо обоих только фиброины Малдера (сейчас называется протоплазмой), и где предположительно полужидкое слизистое тело животного, а также на первых стадиях развития эмбриона, отвечает условиям, которым нервное вещество обязано своей раздражительностью, проводимостью и посредничеством для активности воли. , а именно легкость, с которой молекулы могут перемещаться и поляризоваться. Если у человека есть полип в стакане с водой, и он расположен таким образом, что часть воды освещается солнцем, полип немедленно перемещается из темноты в освещенную часть воды. Более того, если ввести живое животное, которое вводит настой, и он проходит в пределах нескольких линий от полипа, то он воспринимает это, Бог знает как, и возбуждает водоворот руками, чтобы проглотить его. Если, с другой стороны, к нему на таком же расстоянии приближается мертвое животное, похожее на растение, маленькое растение, похожее на растение, или участок плотины, ему все равно. Полип воспринимает животное как живое, делает вывод, что оно пригодно для еды, и принимает меры, чтобы поднести его ко рту. Нередко можно увидеть два полипа в ожесточенной борьбе за добычу. Никто не сможет вызвать волю, мотивированную таким тонким чувственным восприятием и столь ясно проявляющуюся как физиологический рефлекс в обычном смысле слова; быть рефлексом, если садовник наклоняется к ветке дерева, чтобы получить спелые плоды. Поэтому, если мы все еще видим волевые акты у лишенных нервов животных, нам, конечно, не позволят набраться смелости, чтобы распознать их в ганглиях.
Этот результат также подтверждается сравнительной анатомией, которая учит, что мозг представляет собой конгломерат ганглиев, соединенных с проводящими нервами, а спинной мозг в его сером центральном веществе также представляет собой серию взаимосвязанных ганглиозных узлов. Сочлененные животные сначала демонстрируют слабый аналог головного мозга в виде двух узелков, соединенных глоткой и спинным мозгом в так называемом брюшном мозге, а также узлов, которые связаны нитями, и один из которых соответствует конечности. и пара ног животного. Аналогичным образом физиологи предполагают, что независимых центральных точек в спинном мозге столько же, сколько пар спинных нервов, отходящих от него. Среди позвоночных до сих пор встречаются рыбы, головной и спинной мозг которых состоит из ряда ганглиев, расположенных друг за другом в ряд. Состав центрального органа из нескольких ганглиев при метаморфозе насекомых получает более чем идеальную, полную истину в том, что там определенные ганглии, которые разделены в личиночном состоянии животного, кажутся слитыми в единое целое в высшем состоянии. стадия развития.
Этих фактов должно быть достаточно, чтобы засвидетельствовать, что мозг и ганглии, воля мозга и воля ганглиев идентичны. Но если ганглии низших животных обладают своей независимой волей, если она есть в спинном мозге обезглавленной лягушки, то почему гораздо более высокоорганизованные ганглии и спинной мозг высших животных и человека не должны также иметь своей воли? Если у насекомых желание есть находится в передних ганглиях, а воля к спариванию - в задних ганглиях, почему бы не обеспечить такое разделение труда по воле и у людей? Или возможно, чтобы то же самое природное явление в более несовершенной форме показало большой эффект, которого ему совершенно не хватает в более совершенной форме? Или проводимость у людей была бы настолько хорошей, что каждая ганглиозная воля немедленно направлялась бы в мозг и становилась бы неотличимой от воли, генерируемой в мозгу? В определенной степени это может быть верно для верхних отделов спинного мозга, но, конечно, не для всех остальных, поскольку линии ощущений от брюшных ганглиев тусклые до точки исчезновения. Таким образом, ничего не остается, кроме как предоставить человеческим ганглиям и спинному мозгу независимую волю, выражения которой мы должны только подтвердить эмпирически. Хорошо известно, что у высших животных мышечные движения, влияющие на внешние воздействия, все больше и больше подчиняются маленькому мозгу и, таким образом, централизованы; поэтому мы найдем меньше фактов в этом отношении, и это также является причиной того, что до сих пор независимость от ганглиозная система у высших животных мало изучена физиологами, хотя самые последние исследователи отстаивают ее. С другой стороны, те акты воли, которые на самом деле приписываются ганглиям, обычно представлялись как рефлекторные эффекты, стимул которых должен лежать в самом организме, и эти стимулы затем принимались произвольно, когда их нельзя было продемонстрировать. Отчасти эти предположения могут быть оправданы, тогда они уместны в главе о рефлекторных эффектах; но это в любом случае небольшая часть, и, более того, не может быть вреда рассмотрение даже того, какие рефлекторные эффекты здесь присутствуют с точки зрения воли, поскольку позже будет показано, что каждый рефлекторный эффект содержит бессознательную волю.


[оригинал на немецком языке]
Die Reflexwirkung verschwindet und wiederholt sich mit dem äussern Reiz, aber sie kann nicht einen Vorsatz fassen, den sie unter veränderten äusseren Umständen mit zweckmässiger Aenderung der Mittel längere Zeit hindurch verfolgt. Z.B. wenn ein geköpfter Frosch, der lange nach der Operation ruhig liegen geblieben ist, plötzlich anfängt Schwimmbewegungen zu machen, oder fortzuhüpfen, so könnte man noch geneigt sein, dies als blosse physiologische Reflexwirkungen auf Reizungen der Luft an den durchschnittenen Nervenenden anzusehen, wenn aber der Frosch in verschiedenen Versuchen verschiedene Hindernisse bei gleichem Hautreiz an gleicher Stelle auf verschiedene Weise, aber gleich zweckmässig überwindet, wenn er eine bestimmte Richtung einschlägt und, aus dieser Richtung herausgebracht, mit seltenem Eigensinn dieselbe stets wieder zu gewinnen sucht, wenn er sich unter Spinde und in andere Winkel verkriecht, offenbar um vor den Verfolgern Schutz zu suchen, so liegen hier unverkennbar nichtreflectorische Willensacte vor, in Bezug auf welche sogar der Physiologe Goltz mit Recht aus seinen sorgfältigen Versuchen schliesst, dass man die Annahme einer nicht am Grosshirn haftenden, sondern für die verschiedenen Functionen an verschiedene Centralorgane (z.B. für die Behauptung des Gleichgewichts an die Vierhügel) gebundenen Intelligenz nicht umgehen könne.
Aus diesem Beispiel vom geköpften Frosch und dem Willen aller wirbellosen Thiere (z.B. der Insecten) geht hervor, dass zum Zustandekommen des Willens durchaus kein Gehirn erforderlich ist. Da bei den wirbellosen Thieren die Schlundganglien das Gehirn ersetzen, werden wir annehmen müssen, dass diese zum Willensact auch genügen, und bei jenem Frosch muss Kleinhirn und Rückenmark die Stelle des Grosshirns vertreten haben. Aber auch nicht bloss auf die Schlundganglien der wirbellosen Thiere werden wir den Willen beschränken dürfen, denn wenn von einem durchschnittenen Insect das Vordertheil den Act des Fressens, und von einem anderen durchschnittenen Insect das Hintertheil den Act der Begattung fortsetzt, ja wenn sogar Fangheuschrecken mit abgeschnittenen Köpfen noch gerade wie unversehrte, Tage lang ihre Weibchen aufsuchen, finden und sich mit ihnen begatten, so ist wohl klar, dass der Wille zum Fressen ein Act des Schlundringes, der Wille zur Begattung aber wenigstens in diesen Fällen ein Act anderer Ganglienknoten des Rumpfes gewesen sei. Die nämliche Selbstständigkeit des Willens in den verschiedenen Ganglienknoten eines und desselben Thieres sehen wir darin, dass von einem zerschnittenen Ohrwurm häufig, von einer australischen Ameise regelmässig, sich beide Hälften gegen einander kehren und unter den unverkennbaren Affecten des Zorns und der Kampflust sich mit Fresszange resp. Stachel bis zum Tode oder zur Erschöpfung wüthend bekämpfen. Aber selbst auf die Ganglien werden wir die Willensthätigkeit nicht beschränken dürfen, denn wir finden selbst bei jenen tiefstehenden Thieren noch Willensacte, wo das Mikroskop des Anatomen noch keine Spur weder von Muskelfibrin, noch von Nerven, sondern statt beider nur die Mulder'sche Fibroine (jetzt Protoplasma genannt) entdeckt hat und wo vermuthlich die halbflüssige, schleimige Körpersubstanz des Thieres ebenso wie in den ersten Stadien der Embryoentwickelung die Bedingungen selbst schon in untergeordnetem Maasse erfüllt, welchen die Nervensubstanz ihre Reizbarkeit, Leitungsfähigkeit und Mittlerschaft für die Bethätigung der Willensacte verdankt, nämlich die leichte Verschiebbarkeit und Polarisirbarkeit der Molecule. Wenn man einen Polypen in einem Glas mit Wasser hat, und dieses so stellt, dass ein Theil des Wassers von der Sonne beschienen ist, so rudert der Polyp sogleich aus dem dunkeln nach dem beschienenen Theile des Wassers. Thut man ferner ein lebendes Infusionsthierchen hinein und dieses kommt dem Polyp auf einige Linien nahe, so nimmt er dasselbe, weiss Gott wodurch, wahr, und erregt mit seinen Armen einen Wasserstrudel, um es zu verschlingen. Nähert sich ihm dagegen ein todtes Infusionsthier, ein kleines pflanzliches Geschöpf oder ein Stauhöhen auf dieselbe Entfernung, so bekümmert er sich gar nicht darum. Der Polyp nimmt also das Thierchen als lebendig wahr, schliesst daraus, dass es für ihn zur Nahrung geeignet sei, und trifft die Anstalten, um es bis zu seinem Munde heranzubringen. Nicht selten sieht man auch zwei Polypen um eine Beute in erbittertem Kampfe. Einen durch so feine Sinneswahrnehmung motivirten und so deutlich kundgegebenen Willen wird niemand mehr physiologischen Reflex im gewöhnlichen Sinne nennen können, es müsste denn auch Reflex sein, wenn der Gärtner einen Baumast niederbeugt, um die reifen Früchte erlangen zu können. Wenn wir somit in nervenlosen Thieren noch Willensacte sehen, werden wir gewiss nicht Anstand nehmen dürfen, dieselben in Ganglien anzuerkennen.
Dies Resultat wird auch durch die vergleichende Anatomie unterstützt, welche lehrt, dass das Gehirn ein Conglomerat von Ganglien in Verbindung mit Leitungsnerven, und das Rückenmark in seiner grauen Centralsubstanz ebenfalls eine Reihe mit einander verwachsener Ganglienknoten sei. Die Gliederthiere zeigen zuerst ein schwaches Analogen des Gehirnes in Gestalt zweier durch den Schlundring zusammenhängenden Knötchen und des Rückenmarks im sogenannten Bauchstrang, ebenfalls Knoten, die durch Fäden verbunden sind, und von denen je einer einem Gliede und Fusspaare des Thieres entspricht. Dem analog nehmen die Physiologen soviel selbstständige Centralstellen im Rückenmark an, als Spinalnervenpaare aus demselben entspringen. Unter Wirbelthieren kommen noch Fische vor, deren Gehirn und Rückenmark aus einer Anzahl Ganglien besteht, welche in einer Reihe gedrängt hinter einander liegen. Eine mehr als ideelle, eine volle Wahrheit erhält die Zusammensetzung eines Centralorgans aus mehreren Ganglien in der Metamorphose der Insecten, indem dort gewisse Ganglien, welche in dem Larvenzustand des Thieres getrennt sind, in der höheren Entwickelungsstufe zur Einheit verschmolzen erscheinen.
Diese Thatsachen möchten genügen, um die Wesensgleichheit von Hirn und Ganglien, von Hirnwille und Ganglienwille zu bezeugen. Wenn nun aber die Ganglien niederer Thiere ihren selbstständigen Willen haben, wenn das Rückenmark eines geköpften Frosches ihn hat, warum sollen dann die soviel höher organisirten Ganglien und Rückenmark der höheren Thiere und des Menschen nicht auch ihren Willen haben? Wenn bei Insecten der Wille zum Fressen in vorderen, der Wille zur Begattung in hinteren Ganglien liegt, warum soll dann beim Menschen nicht auch eine solche Arbeitstheilung für den Willen vorgesehen sein? Oder wäre es denkbar, dass dieselbe Naturerscheinung in unvollkommenerer Gestalt eine hohe Wirkung zeigt, die ihr in vollkommenerer Gestalt gänzlich fehlt? Oder wäre etwa im Menschen die Leitung so gut, dass jeder Ganglienwille sofort nach dem Hirn geleitet würde und uns von dem im Hirn erzeugten Willen ununterscheidbar in's Bewusstsein träte? Dies kann für die oberen Theile des Rückenmarks vielleicht bis zu einem gewissen Maasse wahr sein, für alles übrige gewiss nicht, da ja schon die Empfindungsleitungen aus dem Unterleibsgangliensystem bis zum Verschwinden dumpf sind. Es bleibt also nichts übrig, als auch den menschlichen Ganglien und Rückenmark selbstständigen Willen zuzuerkennen, dessen Aeusserungen wir nur noch empirisch nachzuweisen haben. Dass bei höheren Thieren die Muskelbewegungen, welche die äussern Handlungen bewirken, mehr und mehr dem kleinen Gehirn unterworfen und somit centralisirt werden, ist bekannt, wir werden also in dieser Hinsicht weniger Thatsachen auffinden, und ist dies auch der Grund, warum bis jetzt die Selbstständigkeit des Gangliensystems in höheren Thieren von Physiologen wenig anerkannt worden ist, obwohl die neuesten Forscher sie vertheidigen. Diejenigen Willensacte dagegen, welche wirklich den Ganglien zuzuschreiben sind, hat man sich gewöhnlich als Reflexwirkungen vorgestellt, deren Beize im Organismus selbst liegen sollten, welche Reize dann willkürlich angenommen wurden, wenn sie nicht nachweisbar waren. Zum Theil mögen diese Annahmen berechtigt sein, dann gehören sie eben in das Capitel über Reflexwirkungen; ein grosser Theil ist es aber jedenfalls nicht, und ausserdem kann es auch nicht schaden, selbst dasjenige, was Reflexwirkungen sind, hier vom Standpuncte des Willens zu betrachten, da später nachgewiesen wird, dass jede Reflexwirkung einen unbewussten Willen enthält.

[перевод Google Translate]
Самым верным доказательством независимости системы ганглиев являются эксперименты Биддера с лягушками. При полностью разрушенном спинном мозге животные часто жили шесть, иногда десять недель (с постепенным замедлением сердечного ритма). Если головной и спинной мозг были разрушены при сохранении только удлиненного спинного мозга (для дыхания), они жили еще шесть дней; даже если он был разрушен, сердцебиение и кровообращение можно было наблюдать до второго дня. Лягушки с сохраненным расширенным костным мозгом все еще ели и переваривали своих дождевых червей через двадцать шесть дней, при этом секреция мочи также продолжалась регулярно.

[оригинал на немецком языке]
Die sichersten Beweise für die Unabhängigkeit des Gangliensystems liegen in Bidder's Versuchen mit Fröschen. Bei vollständig zerstörtem Rückenmark lebten die Thiere oft noch sechs, bisweilen zehn Wochen (mit allmälig langsamer werdendem Herzschlage). Bei Zerstörung des Gehirns und Rückenmarkes mit alleiniger Schonung des verlängerten Markes (zum Athmen) lebten sie noch sechs Tage; wenn auch dieses zerstört war, konnte man Herzschlag und Blutkreislauf noch bis in den zweiten Tag hinein beobachten. Die Frösche mit geschontem verlängertem Mark frassen und verdauten ihre Regenwürmer noch nach sechsundzwanzig Tagen, wobei auch die Urinabsonderung regelmässig vor sich ging.

[перевод Google Translate]
Независимость спинного мозга от головного мозга также доказана красивыми физиологическими экспериментами. Курица, которую Флоранс отнял у целого большого мозга, обычно сидела там неподвижно; но когда она спала, она подсовывала голову под крыло, когда она просыпалась, она встряхивалась и чистила клюв. Когда толкали, она бежала прямо, подбрасывала в воздух, она летела. Он не ел сам по себе, а только глотал пищу, которую засунули в нёбо. Войт повторил эти эксперименты на голубях; сначала они погрузились в глубокий сон, от которого они проснулись только через несколько недель; но затем они летали и двигались сами по себе и вели себя так, что нельзя было сомневаться в наличии их ощущений, только в том, что им не хватало ума и они не ели их добровольно. Например, когда голубь ударяет клювом по подвешенной деревянной катушке с нитками, он позволял более часа, пока не вмешался Войт, висящая катушка продолжала биться о его клюв. С другой стороны, такой голубь старается ускользнуть от тянущейся за ним руки, осторожно избегать препятствий при полете и умеет умело устроиться на узких выступах. Кролики и морские свинки, за исключением большого мозга, после операции свободно передвигаются; поведение обезглавленной лягушки было упомянуто выше. Все эти движения, такие как встряхивание и мытье курицы, бег кроликов и лягушек, происходят без каких-либо заметных внешних раздражителей и настолько похожи на те же движения у здоровых животных, что в обоих случаях невозможно. найти различие в принципе, на котором они основаны, могут принять; здесь как есть волеизъявление. Однако теперь мы знаем, что высшее животное сознание обусловлено целостностью большого мозга (см. Главу C.II), и, поскольку он был разрушен, эти животные, как говорят, также лишены сознания, таким образом действуя бессознательно и бессознательно хочу. Однако сознание мозга ни в коем случае не является единственным сознанием у животного, а только высшим и единственным, что приходит к самосознанию у высших животных и человека, следовательно, также единственное, которое я могу назвать своим сознание. Тот факт, что подчиненные нервные центры также должны обладать сознанием, хотя и меньшей ясностью, можно увидеть просто из сравнения постепенно нисходящего ряда животных и ганглиозного сознания беспозвоночных животных с независимыми ганглиями и центральными точками спинного мозга. шнур высших животных.
Несомненно, что млекопитающее с лишенным головного мозга все еще способно чувствовать более отчетливо, чем целое насекомое, потому что сознание его спинного мозга в любом случае еще выше, чем сознание ганглиев насекомого. Соответственно, волю, которая задокументирована в независимых функциях спинного мозга и ганглиев, ни в коем случае нельзя просто представить как бессознательную сама по себе; скорее, мы должны на время предположить, что она, безусловно, станет более ясной или темной. осознает нервный центр, из которого он исходит; с другой стороны, оно бессознательно по отношению к мозговому сознанию, которое человеческое существо признает исключительно как свое сознание, и, таким образом, показано, что бессознательная для нас воля существует в нас, поскольку этот нервный центр находится в нашем центре, телесный организм, то есть в нас, включены.
Кажется необходимым добавить в конце замечание о значении, в котором здесь используется слово воля. Мы предположили, что под этим словом мы подразумеваем сознательное намерение, в котором обычно понимается то же самое. Однако в ходе нашего рассмотрения мы обнаружили, что у одного человека, но в разных нервных центрах могут существовать более или менее независимые сознания и более или менее независимые воли, каждое из которых может в лучшем случае осознавать нервный центр, через который он выражает себя. Тем самым отменяется обычное ограниченное значение самой воли, потому что теперь я также должен признать в себе иную волю, чем ту, которая прошла через мой мозг и, таким образом, стала для меня сознательной. После того, как этот предел смысла упал, мы не можем не понять волю как имманентную причину каждого движения животных, которое не вызвано рефлексом. Также хотелось бы, чтобы это было единственным характерным и безошибочным признаком сознательной воли, что мы являемся причиной воображаемого действия; теперь можно увидеть, что это нечто случайное для воли независимо от того, проходит она через сознание мозга или нет, ее сущность остается неизменной. То, что здесь обозначено словом «воля», есть не что иное, как принцип одной и той же сущности в обоих случаях. Если, однако, кто-то хочет провести различие между двумя типами воли, язык уже предлагает слово для сознательной воли, которое точно охватывает это понятие: произвольность, в то время как слово воля должно быть сохранено для общего принципа. Как известно, воля есть результат всех одновременных желаний; Если эта борьба желаний происходит в сознании, она проявляется как выбор результата или произвол, тогда как проявление бессознательной воли ускользает от сознания, и, следовательно, видимость выбора между желаниями не может возникнуть здесь. По наличию этого слова «произвол» видно, что предчувствие воли бессознательного содержания или цели, действия которой затем представляются сознанию не как свободные, а как внутреннее принуждение, уже давно присутствовало в сознании людей.


[оригинал на немецком языке]
Die Unabhängigkeit des Rückenmarkes vom Gehirn ist ebenfalls durch schöne physiologische Versuche nachgewiesen. Eine Henne, welcher Flourens das ganze grosse Gehirn fortgenommen hatte, sass zwar für gewöhnlich regungslos da; aber beim Schlafen steckte sie den Kopf unter den Flügel, beim Erwachen schüttelte sie sich und putzte sich mit dem Schnabel. Angestossen lief sie geradeaus weiter, in die Luft geworfen flog sie. Von selbst frass sie nicht, sondern verschluckte nur das in den Gaumen geschobene Futter. Voit wiederholte diese Versuche an Tauben; dieselben verfielen zunächst in tiefen Schlaf, aus dem sie erst nach einigen Wochen erwachten; dann aber flogen sie und bewegten sich von selbst, und benahmen sich so, dass man an dem Vorhandensein ihrer Sinnesempfindungen nicht zweifeln konnte, nur dass ihnen der Verstand fehlte, und sie nicht freiwillig frassen. Als z.B. eine Taube mit dem Schnabel an eine aufgehängte hölzerne Fadenspule stiess, liess sie es sich über eine Stunde lang bis zu Voit's Dazwischenkunft gefallen, dass die pendelnde Spule immer von neuem gegen ihren Schnabel stiess. Dagegen sucht eine solche Taube der nach ihr greifenden Hand zu entschlüpfen, beim Fliegen Hindernissen sorgfältig auszuweichen und weiss sich geschickt auf schmalen Vorsprüngen niederzulassen. Kaninchen und Meerschweinchen, denen das grosse Gehirn ausgenommen, laufen nach der Operation frei umher; das Benehmen eines geköpften Frosches war schoß oben erwähnt. Alle diese Bewegungen, wie das Schütteln und Putzen der Henne, das Herumlaufen der Kaninchen und Frösche erfolgen ohne merklichen äussern Reiz, und sind den nämlichen Bewegungen bei gesunden Thieren so völlig gleich, dass man unmöglich in beiden Fällen eine Verschiedenheit des ihnen zu Grunde liegenden Princips annehmen kann; es ist eben hier wie dort Willensäusserung. Nun wissen wir aber, dass das höhere thierische Bewusstsein von der Integrität des grossen Gehirns bedingt ist (siehe Cap. C. II.), und da dieses zerstört ist, sind auch jene Thiere, wie man sagt, ohne Bewusstsein, handeln also unbewusst und wollen unbewusst. Indessen ist das Hirnbewusstsein keineswegs das einzige Bewusstsein im Thiere, sondern nur das höchste, und das einzige, was in höheren Thieren und dem Menschen zum Selbstbewusstsein, zum Ich kommt, daher auch das einzige, welches ich mein Bewusstsein nennen kann. – Dass aber auch die untergeordneten Nervencentra ein Bewusstsein, wenn auch von geringerer Klarheit, haben müssen, geht einfach aus dem Vergleich der allmälig absteigenden Thierreihe und des Ganglienbewusstseins der wirbellosen Thiere mit den selbstständigen Ganglien und Rückenmarkscentralstellen der höheren Thiere hervor.
Es ist unzweifelhaft, dass ein des Gehirns beraubtes Säugethier immer noch klareren Empfindens fähig ist, als ein unversehrtes Insect, weil das Bewusstsein seines Rückenmarkes jedenfalls immer noch höher steht, als das der Ganglien des Insects. Demnach ist der in den selbstständigen Functionen des Rückenmarkes und der Ganglien sich documentirende Wille keineswegs ohne Weiteres als unbewusst an sich hinzustellen, vielmehr müssen wir vorläufig annehmen, dass er für die Nervencentra, von denen er ausgeht, gewiss klarer oder dunkler bewusst werde; dagegen ist er in Bezug auf das Hirnbewusstsein, welches der Mensch ausschliesslich als sein Bewusstsein anerkennt, allerdings unbewusst, und es ist damit gezeigt, dass in uns ein für uns unbewusster Wille existirt, da doch diese Nervencentra alle in unserem leiblichen Organismus, also in uns, enthalten sind.
Es scheint erforderlich, hier zum Schluss eine Bemerkung anzufügen über die Bedeutung, in der hier das Wort Willen gefasst ist. Wir sind davon ausgegangen, unter diesem Wort eine bewusste Intention zu verstehen, in welchem Sinne dasselbe gewöhnlich verstanden wird. Wir haben aber im Laufe der Betrachtung gefunden, dass in Einem Individuum, aber in verschiedenen Nervencentren mehr oder weniger von einander unabhängige Bewusstseine und mehr oder weniger von einander unabhängige Willen existiren können, deren jeder höchstens für das Nervencentrum bewusstsein kann, durch welches er sich äussert. Hiermit hat sich die gewöhnliche beschränkte Bedeutung von Wille selbst aufgehoben, denn ich muss jetzt auch noch anderen Willen in mir anerkennen, als solchen, welcher durch mein Gehirn hindurchgegangen und dadurch mir bewusst geworden ist. Nachdem diese Schranke der Bedeutung gefallen, können wir nicht umhin, den Willen nunmehr als immanente Ursache jeder Bewegung in Thieren zu fassen, welche nicht reflectorisch erzeugt ist. Auch möchte dies das einzige charakteristische und unfehlbare Merkmal für den uns bewussten Willen sein, dass er Ursache der vorgestellten Handlung ist; man sieht nunmehr, dass es etwas für den Willen zufälliges ist, ob er durch das Hirnbewusstsein hindurchgeht oder nicht, sein Wesen bleibt dabei unverändert. Was durch das Wort »Wille« also hier bezeichnet wird, ist nichts als das in beiden Fällen wesensgleiche Princip. Will man aber beide Arten Wille in der Bezeichnung noch besonders unterscheiden, so bietet für den bewussten Willen die Sprache bereits ein diesen Begriff genau deckendes Wort: Willkür, während das Wort Wille für das allgemeine Princip beibehalten werden muss. Der Wille ist bekanntlich die Resultante aller gleichzeitigen Begehrungen; vollzieht sich dieser Kampf der Begehrungen im Bewusstsein, so erscheint er als Wahl des Resultats, oder Willkür, während die Entstehung des unbewussten Willens sich dem Bewusstsein entzieht, folglich auch der Schein der Wahl unter den Begehrungen hier nicht eintreten kann. Man sieht aus dem Vorhandensein dieses Wortes Willkür, dass die Ahnung eines Willens von nicht erkorenem Inhalt oder Ziel, dessen Handlungen dann also dem Bewusstsein nicht als frei, sondern als innerer Zwang erscheinen, im Volksbewusstsein auch schon längst vorbanden war.

[перевод Google Translate]
Следовательно, мы должны рассматривать как фиксированный результат, что каждое движение, независимо от того, насколько оно незначительно, возникло ли оно из сознательного или бессознательного намерения, предполагает бессознательную идею связанных с ним центральных нервных окончаний и бессознательную волю возбуждать их. В то же время мы вышли далеко за рамки результатов первой главы. Там (см. Стр. 59) упоминалось только относительно бессознательное; Читателю следует только привыкнуть к идее, что внутри него (как единого ментально-физического организма) существуют психические процессы, о которых его сознание (то есть его сознание мозга) ничего не подозревает; Но теперь мы столкнулись с психическими процессами, которые, если они не осознаются в головном мозге, определенно не могут осознавать другие нервные центры организма, поэтому мы обнаружили нечто бессознательное для всего человека.

[оригинал на немецком языке]
Wir haben also als feststehendes Resultat zu betrachten, dass jede noch so geringfügige Bewegung, sei dieselbe aus bewusster oder unbewusster Intention entsprungen, die unbewusste Vorstellung der zugehörigen centralen Nervenendigungen und den unbewussten Willen der Erregung derselben voraussetzt. Hiermit sind wir zugleich über die Resultate des ersten Capitels weit hinaus gegangen. Dort (vgl. S. 59) war nur von relativ Unbewusstem die Rede; dort sollte der Leser nur an den Gedanken gewöhnt werden, dass geistige Vorgänge innerhalb seiner (als eines einheitlichen geistig-leiblichen Organismus) existiren, von denen sein Bewusstsein (d.h. sein Hirnbewusstsein) nichts ahnt; jetzt aber haben wir geistige Vorgänge angetroffen, die, wenn sie im Gehirn nicht zum Bewusstsein kommen, für die anderen Nervencentra des Organismus erst recht nicht bewusst werden können, wir haben also etwas für das ganze Individuum Unbewusstes gefunden.

[перевод Google Translate]
Очень странным случаем является регенерация полушарий мозга, наблюдаемая Войтом у одного из голубей, которых он лишил мозга. Спустя пять месяцев, после того как в последнее время у животного явно возросла интеллектуальная активность, на месте удаленных полушарий головного мозга появилась белая масса, которая имела вид и консистенцию белой мозговой массы, а также непрерывно и незаметно переходила в не удаленный головной мозг. Примитивные нервные волокна с двойным контуром были четко различимы, как и ганглиозные клетки.

[оригинал на немецком языке]
Ein sehr merkwürdiger Fall ist die von Voit beobachtete Regeneration der Hirnhemisphären bei einer der von ihm enthirnten Tauben. Nach fünf Monaten zeigte sich, nachdem in letzter Zeit die Verstandesthätigkeit des Thieres offenbar zugenommen hatte, eine weisse Masse an Stelle der fortgenommenen Hirnhemisphären, welche ganz das Ansehen und die Consistenz von weisser Hirnmasse besass, und auch ununterbrochen und unmerklich in die nicht abgetragenen Grosshirnschenkel überging. Doppelt conturirte Nervenprimitivfasern waren deutlich zu erkennen, ebenso Ganglienzellen.

[перевод Google Translate]
3) Мозг (под которым в этом разделе понимается только большой мозг) не имеет прямого значения для органических функций физической жизни. Это показывают эксперименты Флурена, который показал, что животные с удаленным мозгом могут жить и процветать месяцами и годами. Частью этого, конечно же, является то, что сама операция и происходящая потеря крови не должны быть слишком резкими и что сила животного должна быть слишком уменьшена, чтобы эксперимент мог быть полностью успешным только на животных, у которых мозг можно удалить без особого труда, например, у кур. Из этих первых трех пунктов мы уже можем сделать вывод, что мозг, цветок организма и средоточие самой живой деятельности, должен иметь духовную цель, поскольку у него нет физической цели.

[оригинал на немецком языке]
3) Das Gehirn (worunter in diesem Abschnitte immer nur das grosse Gehirn verstanden ist) hat für die organischen Functionen des körperlichen Lebens keine unmittelbare Bedeutung. Dies beweisen die Versuche Flourens, der nachwies, dass Thiere, denen das Gehirn herausgenommen ist, Monate und Jahre lang leben und gedeihen können. Es gehört dazu freilich, dass die Operation selbst und der dabei stattfindende Blutverlust nicht zu heftig sei und die Kräfte des Thieres zu sehr herunterbringt, daher der Versuch nur bei solchen Thieren völlig gelingen kann, wo das Hirn ohne zu grosse Schwierigkeiten entfernt werden kann, z.B. bei Hühnern. Aus diesen drei ersten Puncten lässt sich schon schliessen, dass das Hirn, die Blüthe des Organismus und der Herd der lebendigsten Thätigkeit, eine geistige Bestimmung haben müsse, da es keine leibliche hat.

[перевод Google Translate]
В уже упомянутых экспериментах Флуранса на цыплятах с выпотрошенным мозгом животные оставались сидящими, как будто в глубоком сне, где бы они ни находились; всякая способность получать сенсорные впечатления полностью подавлялась, и поэтому их приходилось поддерживать с помощью искусственного кормления. с другой стороны, рефлекторные движения, производимые спинным мозгом, например, петля, полет, бег, были сохранены. «Если удалить два полушария у млекопитающего слой за слоем, тогда умственная деятельность осядет тем глубже, чем сильнее будет потеря массы. Если кто-то проник в полости головного мозга, то обычно обнаруживается полное бессознательное состояние». (Валентин.) «Какое более сильное доказательство необходимой связи между душой и мозгом можно спросить, чем то, что дает нож анатома по частям? душу режет?» (Бюхнер.)

[оригинал на немецком языке]
Bei den schon erwähnten Flourens'schen Versuchen an Hühnern mit ausgenommenem Gehirne blieben die Thiere, wie in tiefem Schlafe, auf jeder Stelle sitzen, wo man sie hinsetzte, jede Fähigkeit, Sinneseindrücke zu erhalten, war vollkommen erloschen und sie mussten daher durch künstliche Fütterung erhalten werden; dagegen waren die vom Rückenmark ausgebenden Reflexbewegungen, z.B. das Schlingen, Fliegen, Laufen, erhalten. »Trägt man die beiden Hemisphären eines Säugethieres schichtweise ab, so sinkt die Geistesthätigkeit um so tiefer, je mehr der Massenverlust durchgegriffen hat. Ist man zu den Hirnhöhlen vorgedrungen, so pflegt sich vollkommene Bewusstlosigkeit einzufinden.« (Valentin.) »Welchen stärkeren Beweis für den nothwendigen Zusammenhang von Seele und Gehirn will man verlangen, als denjenigen, den das Messer des Anatomen liefert, indem es stückweise die Seele herunterschneidet?« (Büchner.)

[перевод Google Translate]
Следовательно, это фактически сила проводимости, которая физически обусловливает единство сознания и пропорционально ей. Итак, мы устанавливаем это как принцип: отдельные материальные части обеспечивают отдельное сознание, утверждение, которое рекомендуется априори, так же как отдельные индивиды подтверждают это эмпирически. Пока австралийский муравей является животным, его передняя часть и брюшко действуют в едином сознании; как только он разрезан, единство сознания отменяется, и обе части поворачиваются в битве друг против друга.

[оригинал на немецком языке]
Die Leitungsfähigkeit ist es also in der That, welche die Einheit des Bewusstseins physisch bedingt, und mit welcher diese proportional geht. Wir stellen es also als Grundsatz hin: Getrennte materielle Theile liefern getrenntes Bewusstsein, ein Satz, der sich a priori ebenso empfiehlt, als die getrennten Individuen ihn empirisch bestätigen. So lange die australische Ameise Ein Thier ist, handelt ihr Vorder- und Hinterleib mit einheitlichem Bewusstsein, sobald man sie zerschnitten hat, ist die Bewusstseinseinheit aufgehoben, und beide Theile kehren sich kämpfend gegen einander.

[перевод Google Translate]
Сиамские близнецы отказались играть друг с другом в настольные игры, заявив, что это как если бы правая рука играла левой; Говорят, что негритянки, сросшиеся на нижней части спины и замеченные в Берлине в начале 1873 года под именем двуглавого соловья, сочувствуют своим взаимным чувствам в нижних конечностях, т. е. единство сознания в определенной области чувств, несмотря на их двойственность, принадлежащую Людям; – Но если представить себе соединение мозгов двух людей через такой же проводящий мост, как между двумя полушариями одного и того же мозга, то общее и объединенное сознание, охватывающее мысли обоих мозгов, немедленно охватило бы ранее отдельные сознания. обоих людей, каждый больше не сможет отличать свои мысли от мыслей другого, то есть они больше не будут знать друг друга как два я, а только как одно Я, точно так же, как два полушария моего мозга знают друг друга как один я.

[оригинал на немецком языке]
Die Siamesischen Zwillinge weigerten sich, mit einander Bretspiele zu spielen, indem sie meinten, dies wäre so, als ob die rechte Hand mit der linken spielen sollte; die am untern Theile des Rückens zusammengewachsenen Negerinnen, welche sich Anfangs 1873 in Berlin unter dem Namen der zweiköpfigen Nachtigall sehen liessen, sollen in den unteren Extremitäten Mitempfindungen von ihren gegenseitigen Empfindungen haben, d.h. aber eine Einheit des Bewusstseins über ein gewisses Empfindungsgebiet trotz der Zweiheit ihrer Personen besitzen; – dächte man sich aber die Verbindung der Gehirne zweier Menschen durch eine ebenso leitungsfähige Brücke möglich, als die zwischen den beiden Hemisphären desselben Gehirnes ist, so würde hiermit sofort ein die Gedanken beider Gehirne umfassendes gemeinschaftliches und einheitliches Bewusstsein die bisher getrennten Bewusstseine beider Personen umfassen, jeder würde seine Gedanken nicht mehr von denen des anderen unterscheiden können, d.h. sie würden sich zusammen nicht mehr als zwei Ich's, sondern nur noch als Ein Ich wissen, wie meine beiden Hirnhemisphären sich auch nur als Ein Ich wissen.

[перевод Google Translate]
В случае низших животных отдельные органы иногда документируют свою индивидуальность, отделяясь от общего организма, но продолжая жить и должным образом выполняя функцию, ради которой они существуют; Например, у некоторых видов головоногих моллюсков (Argonauta, Philonexis, Tremoctopus) у самцов есть гектокотиль, то есть рука, которая превратилась в половой орган, который вступает в совокупление, отделяясь от самца и проникая в самку. Таким образом, этот гектокотил первоначально принимался за паразита, а затем за рудиментарного самца рассматриваемого кальмара, пока не был признан индивидуализированным органом самца.

[оригинал на немецком языке]
Bei niederen Thieren documentiren einzelne Organe ihre Individualität mitunter dadurch, dass sie sich von dem Gesammtorganismus ablösen, und doch weiterleben und die Function regelrecht vollziehen, behufs derer sie da sind; so z.B. haben bei mehreren Cephalopodenarten (Argonauta, Philonexis, Tremoctopus) die Männchen einen Hectocotylus, d.h. einen zum Geschlechtsorgan ausgebildeten Arm, der die Begattung ausübt, indem er sich vom Männchen ablöst und in das Weibchen eindringt. Dieser Hectocotylus wurde deshalb anfangs für einen Parasiten, später für das rudimentäre Männchen der betreffenden Dintenfische gehalten, bis man ihn als individualisirtes Organ des Männchens erkannte.

[перевод Google Translate]
Что для нас существенно в доктрине Лейбница, так это объединение многих монад или индивидов в комплекс, который подчинен (как тело) монаде или индивиду более высокого порядка (как душа).

[оригинал на немецком языке]
Das Wesentliche für uns an der Leibniz'schen Lehre ist die Aggregation vieler Monaden oder Individuen zu einem Complex, welcher (als Körper) einer Monade oder einem Individuum höherer Ordnung (als Seele) subordinirt wird.

[перевод с помощью Google Translate]
Вышеупомянутая записка была прочитана в Медико-психологическом обществе (собрание 25 ноября 1867 г.), член, доктор Ж. Фурне, раскритиковал её в очень замечательной импровизации, основные отрывки из которой, я считаю, я должен воспроизвести здесь:
«... Микроскопическое открытие двух примитивных церебральных клеток, одна чувствительная, а другая – волевая, кажется, серьезно компрометирует, – говорит М. Дюран, – фундаментальный принцип психологической физиологии, то есть неделимое единство человеческого сознания, до сих пор полученное, как аксиома.
«Единый мозговой центр, единственная клетка, – добавляет Дюран, – позволила психологическое единство, неделимость эго, сознательного эго и добровольного эго.
«Но до тех пор, пока эти две силы души занимают свое отдельное место в двух отдельных ячейках, «внутренние элементы «я» оказываются разделенными материальным разрывом».
«Обеспокоенный «серьезным затруднением», которое может вызвать этот, по крайней мере, очевидный антагонизм анатомии и психологии, г-н Дюран стремится положить этому конец, и он нашел два средства: первое, в радикальном различии и неверном понимании, он говорит, между чувствительным характером нервов и чувствительным характером центральных клеток: нервы обладают только полностью объективной чувствительностью или связью с внешним миром. Только центральные клетки обладают субъективной чувствительностью, которая возникает из-за наличия интимной или психической силы. Другими словами, центральные клетки являются средоточием психических свойств. Это выражение нашего будущего коллеги: нервные волокна являются средоточием физиологических свойств и связей.
Второе означает, что г-н Дюран должен положить конец антагонизму анатомии и психологии и спасти великий принцип единства эго от психической двойственности, которая угрожает анатомической двойственности чувствительных клеток и волевых, это Второе средство состоит из промежуточного волокна, общего для двух клеток, волокна, которое также обнаружено микроскопической анатомией.
«Именно это комиссуральное волокно восстановит нарушенное единство человеческой души.
«Вот, господа, в текстовых цитатах, но сокращенно, записка г-на Дюрана.
«Он представляет вам две одинаково опасные доктрины: первая – это анатомическая доктрина двух клеток головного мозга, одна чувствительная, другая – волевая, то есть одно чувство и понимание, а другое – желание: кельтская доктрина считает, что она разрушает психологию и его великий принцип единства души, то есть самого себя. Второй – доктрина г-на Дюрана, который верит в спасение психологии и её принципа, низведя физиологию до нервов, установив психологию в системе двух центральных ячеек, и её трон, её центр, вместилище единства души. в комиссуральном волокне, объединяющем две клетки.
«Прежде всего, джентльмены, отметим, что эти две доктрины, одна претендующая на уничтожение, а другая претендующая на спасение психологии, являются каждая столь же органична и исключительно органична, как и другая, следовательно, столь же разрушительна для реальной психологии.
«С той разницей, что первый решительно поглощает душу и её жизнь в анатомии и физиологии, в то время как другой, не определившийся между этими двумя противоположными течениями мнений в сегодняшней борьбе, считает, что примирил их, объединив их имена в этих выражениях, которые я подчеркнули «психологическую физиологию», «психические свойства церебральных клеток» и верят, что они объединяют их и заставляют течь в одном ложе, дав им на место нервное вещество: для физиологии – нервное вещество нервов; к психологии нервное вещество клеток мозга и их спаек.
«Мне кажется, что г-н Дюран, желая спасти психологию Харибды и Сциллы, то есть двух ячеек современной анатомии, сумел затопить её только между Гарибдой и Сциллой, в этой ловушке, которую он называет угол двух ячеек. Психология г-на Дюрана, подобная той, которую я недавно представил вам для точного анализа (1), - это всего лишь физиология.
«Что касается меня, джентльмены, то я не беспокоюсь и не смущаюсь в отношении истинной психологии каких-либо открытий, например, анатомии двух клеток его мозга.
«Эти две клетки с их комиссурами, я полагаю, это правда, хотя они еще не были продемонстрированы. Во всех случаях это только органы этого существа, превосходящего организм, церебральный организм как общий организм, субстанциальное существование которого я имел честь несколько раз продемонстрировать перед вами под именем психического существования (2). Я показал вам, что в этом существе нет ничего химерического, как утверждают сегодня, и что оно может быть объектом науки и естествознания, а не сверхъестественным, точно так же, как и органическое существо: ибо я показал ему, как он извлекает из природы вещей элементы своего образования, рожденного от истинного поколения, называемого образованием, питающего себя, как органическое существо, под именем наставления; также имеет свой прогресс, свой апогей под именем моральной мужественности и даже необязательный упадок, и конец своей империи в отчуждении.
«Единство, неделимость этого существа, которое каждый называет меня, своей душой, имеет смысл существования в субстанции, которую мы называем духом, а не в материи. Его неделимость никогда не может заключаться в материи, в каком-либо из материалов тела, которые по существу делимы.
Я согласен с тем, что это неделимое существо и чеснок по преимуществу в мозгу, ближайшая резиденция его империи, анатомическая единица, соответствующая его психической единице, поскольку суверен государства имеет свой трон в столице; но это не причина путать трон с личностью суверена и поглощать эту личность и его величие в кресле, на котором он сидит, качествами или недостатками его слуг, как это делается под выражениями: экстрасенс или волевые клетки, психологическая физиология и психические свойства.
«Что касается этой двойственности нервной системы в волокнах и клетках, называемых чувствительными, и волокнами и клетками, называемыми воливами, я представил её вам в её истинном свете в своей речи в сентябре 1867 года в аспекте двух слуг, которых я называется: одна – информационная система, другая – система выражений: первая отвечает за информирование психического хозяина о том, что происходит в нашем внешнем мире и в самом нашем теле, c то есть снабжает душу элементами её суждения; второй отвечает за выражение воли и исполнение приговоров хозяина. Это две фундаментальные системы любого организма, даже промышленного организма: одна афферентная, которая представляет материалы начальнику, другая эфферентная, которая распространяет продукты мастерской. В государстве они являются министрами законодательной и исполнительной власти, совершенно отличными от лица суверена ...»
Возражения моего очень способного и очень сочувствующего оппонента имеют в качестве единственной основы непонимание смысла доктрины, которую, по его мнению, он опровергал, – ошибку, которую, кроме того, можно объяснить лаконичностью моей заметки. Г-н Фурне слышал, что я составлял единое целое из двух психических центров, анатомически представленных «чувствительными» и «волевыми» клетками, и что я поместил место этого элемента в комиссуральную трубку.
Я не говорил и, прежде всего, не слышал ничего подобного: для меня каждая нервная клетка – это вместилище целой и отдельной психической единицы, объединяющей, по существу, два атрибута чувствительности и воли; ибо, на мой взгляд, вся физиологическая единица, которую мы называем организмом, включает множество элементарных психических единиц, полумножество, соответствующее её бесчисленным нервным центрам. Несомненно, доктор Фурне далек от признания этого принципа, который я поддерживаю под названием полизоизм, но было бы более уместно бороться с этим учением, чем высказывать мне мнения, формальное отрицание которых оно является.
По-прежнему совершенно неправильно, что г-н Фурне упрекает меня в том, что я отождествляю психический центр с нервным центром: сколько страниц я не написал, чтобы разоблачить чудовищность такого заблуждения! однако, не заявляя вместе с моим выдающимся оппонентом о существующей разделимости духа и материи, что я считаю еще одной не менее серьезной ошибкой.


[оригинал на французском языке]
La note qui précède ayant été lue à la Société médico-psychologique (séance du 25 nov. 1867), un membre, M. le docteur J. Fournet, en fit la critique dans une improvisation très-remarquable dont je crois devoir reproduire ici les principaux passages:
« ... La découverte microscopique de deux cellules cérébrales primitives, l’une sensitive, l’autre volitive, semble compromettre sérieusement, nous dit M. Durand, le principe fondamental de la physiologie psychologique, c’est-à-dire l’indivisible unité de la conscience humaine, reçu jusqu’ici comme axiome.
«Un même centre cérébral, une seule et même cellule, ajoute M. Durand, autorisait l’unité psychologique, l’indivisibilité du moi, du moi conscient et du moi voulant.
«Mais du moment que ces deux pouvoirs de l’âme ont leur siège séparé dans deux cellules distinctes, «les éléments intrinsèques du moi se trouvent séparés par un intervalle matériel.»
«Préoccupé de «l’embarras sérieux» que peut causer cet antagonisme au moins apparent de l’anatomie et de la psychologie, M. Durand cherche à le faire cesser, et il en a trouvé deux moyens: le premier, dans une différence radicale et méconnue, dit-il, entre le caractère sensitif des nerfs et le caractère sensitif des cellules centrales: les nerfs n’ont qu’une sensibilité tout objective ou de communication avec le monde extérieur. Les cellules centrales ont seules la sensibilité subjective qui résulte de la présence du pouvoir intime ou psychique. En d’autres termes, les cellules centrales sont siège des propriétés psychiques. C’est l’expression de notre futur collègue: les fibres nerveuses sont siège de propriétés et de connexions physiologiques.
«Le second moyen qu’a M. Durand de faire cesser l’antagonisme de l’anatomie et de la psychologie, et de sauver le grand principe de l’unité du moi de la dualité psychique dont le menace la dualité anatomique des cellules sensitives et volitives, ce second moyen consiste dans une fibre intermédiaire et commune aux deux cellules, fibre que l’anatomie microscopique au- rail aussi découverte.
«C’est cette fibre commissurale qui rétablirait l’unité compromise de l’âme humaine.
«Voilà, messieurs, en citations textuelles, mais abrégées, la note de M. Durand.
«Elle vous présente deux doctrines également dangereuses: la première est la doctrine anatomique des deux cellules cérébrales, l’une sensitive, l’autre volitive, c’est-à-dire l’une sentant et comprenant, l’autre voulant: celte doctrine croit détruire la psychologie et son grand principe de l’unité de l’âme, c’est-à-dire du moi. La seconde, c’est la doctrine de M. Durand qui croit sauver la psychologie et son principe en reléguant la physiologie dans les nerfs, en établissant la psychologie dans le système de deux cellules centrales, et son trône, son centre, le siège de l’unité de l’âme dans la fibre commissurale qui unit les deux cellules.
«Remarquons d’abord, messieurs, que ces deux doctrines, l’une qui prétend anéantir, l’autre qui prétend sauver la psychologie, sont tout aussi organiciennes et exclusivement organiciennes l’une que l’autre, par conséquent tout aussi destructives de la vraie psychologie.
«Avec cette différence que la première absorbe résolument l’âme et sa vie dans l’anatomie et la physiologie, tandis que l’autre, indécise entre ces deux courants d’opinions contraires, en lutte aujourd’hui, croit les concilier en réunissant leurs noms dans ces expressions que j’ai soulignées «physiologie psychologique», «propriétés psychiques des cellules cérébrales», et croit les réunir et les faire couler dans le même lit, en leur donnant pour siège commun la substance nerveuse: à la physiologie, la substance nerveuse des nerfs; à la psychologie, la substance nerveuse des cellules cérébrales et de leur commissure.
«Il me semble que M. Durand, en voulant sauver la psychologie deCharybde et Scylla, c’est-à-dire des deux cellules de l’anatomie moderne, n’a réussi qu’à la faire sombrer entre Gharybde et Scylla, sur cet écueil qu’il appelle la commissure des deux cellules. La psychologie de M. Durand, comme celle que je soumettais dernièrement sous vos yeux à une analyse précise (1), n’est que de la physiologie.
«Pour moi, messieurs, je ne suis ni inquiet, ni embarrassé, pour la vraie psychologie, des découvertes, quelles qu’elles soient, de l’anatomie, par exemple, de ses deux cellules cérébrales.
«Ces deux cellules avec leur commissure, je les suppose vraies, quoiqu’elles ne soient encore rien moins que démontrées. Ce ne sont là, dans tous les cas, que les organes de cet être supérieur à l’organisme, à l’organisme cérébral comme à l’organisme général, dont j’ai eu l’honneur plusieurs fois de démontrer devant vous l’existence substantielle, sous le nom d'être psychique (2). Je vous ai fait voir que cet être n’a rien de chimérique, comme on le prétend de nos jours, et qu’il peut être objet de science, et de science naturelle, et non surnaturelle, tout aussi bien que l'être organique: car je vous l’ai montré puisant dans la nature des choses les éléments de sa formation, i naissant d’une véritable génération qu’on appelle éducation, se nourrissant comme l’être organique sous le nom d’instruction; ayant aussi ses progrès, son apogée sous le nom de virilité morale, et même ses décadences facultatives, et la fin de son empire dans l'aliénation.
«L’unité, l’indivisibilité de cet être que chacun appelle sou moi, son âme, a sa raison d’être dans la substance que nous appelons esprit, par opposition à la matière. Son indivisibilité ne saurait jamais consister dans la matière, dans aucune des matières du corps, i toutes essentiellement divisibles.
«Que cet être indivisible et un par excellence ail dans le cerveau, siège plus immédiat de son empire, une unité anatomique correspondante à son unité psychique, comme le souverain de l’État a son trône dans la | capitale, je le veux bien; mais ce n’est pas une raison de confondre le trône avec la personne du souverain et d’absorber cette personne et sa majesté dans le fauteuil où il siège, dans les qualités ou les défauts de ses serviteurs, comme on le fait sous les expressions de: cellules psychiques ou volitives, de physiologie psychologique, et de propriétés psychiques.
«Quant à cette dualité du système nerveux en fibres et cellules dites sensitives, et en fibres et cellules dites volitives, je vous l’ai présentée sous son vrai jour, dans le discours de septembre 1867, sous l’aspect de deux serviteurs que j’ai appelés: l’un, système de l’information, l’autre, système des expressions: le premier, chargé d’informer le maître psychique de ce qui se passe dans notre monde extérieur et dans notre corps lui-même, c’est-à-dire de fournir à l’âme les éléments de ses jugements; le second, chargé d’exprimer les volontés et d’exécuter les jugements du maître. Ce sont là les deux systèmes fondamentaux de tout organisme, même de l’organisme industriel, l’un afférent, qui présente les matériaux au patron, l’autre efférent, qui répand les produits de l’atelier. Ce sont, dans l’État, les ministres du législatif et de l’exécutif, parfaitement distincts de la personne du souverain...»
Les objections de mon très-habile et bien sympathique contradicteur ont pour unique fondement une méprise sur le sens de la doctrine qu’il a cru réfuter, méprise qui peut s’expliquer du reste par le laconisme de ma note. M. Fournet a entendu que je composais une seule unité des deux centres psychiques représentés anatomiquement par les cellules «sensitive» et «volitive», et que je plaçais le siège de cette unité dans le tube commissural.
Je n’ai dit, et surtout je n’ai entendu dire, rien de pareil: pour moi, chaque cellule nerveuse est le siège d’une unité psychique entière et distincte réunissant essentiellement les deux attributs de sensitivité et de volonté; car, à mes yeux, l’unité physiologique d’ensemble que nous nommons l’organisme embrasse une multitude d'unités psychiques élémentaires, une multitude demi, correspondant à ses innombrables centres nerveux. Sans doute, le docteur Fournet est loin d’admettre ce principe, que je soutiens sous le nom de polyzoïsme, mais il eût été plus à propos de combattre cette doctrine que de me prêter des opinions dont elle est la négation formelle.
C’est encore bien à tort que M. Fournet me reproche d’identifier le centre psychique avec le centre nerveux: que de pages n’ai-je pas écrites pour dénoncer l’énormité d’une telle confusion! sans toutefois professer, avec mon distingué contradicteur, la séparabilité actuelle de l’esprit et de la matière, ce que je regarde comme une autre erreur tout aussi grave.

А. Учреждение комиссии.
(Из журнала Руск. химического и Физ. Общ. Том VII выпуск 6).
Выписка из протокола очередного собрания Физического общества при Императорском Университете, 6-го Мая 1875 г.

В заседании 6-го мая 1876 г. Д. И. Менделеев предложил составить комиссию для рассмотрения медиумических явлений и это предложение мотивировал следующим образом: «Кажется, пришло время обратить внимание на распространение занятий, так называемыми, спиритическими или медиумическими явлениями как в семейных кружках, так и в среде некоторых ученых. Занятия столоверчением, разговором с невидимыми существами при помощи стуков, опытами уменьшения веса тел и вызовом человеческих фигур при посредстве медиумов — грозят распространением мистицизма, могущего оторвать многих от здравого взгляда на предметы и усилить суеверие, потому что сложилась гипотеза о духах, которые, будто-бы, производят вышеупомянутые явления. Для противодействия распространению неосновательного учения и по ныне бесплодных занятий медиумическими явлениями — их не должно игнорировать, а следует, по моему мнению, точно рассмотреть, т. е. узнать, что в них принадлежит к области всем известных естественных явлений, что к вымыслам и галлюцинации, что к числу постыдных обманов и, наконец, не принадлежит ли что либо к разряду ныне необъяснимых явлений, совершающихся по неизвестным еще законам природы. После такого рассмотрения, явления эти утратят печать таинственности, привлекающей к ним многих, и места для мистицизма не останется даже тогда, когда окажется естественная правильность в некоторых медиумических явлениях, хотя бы и не вполне уясненных. Такое рассмотрение, по моему мнению, однако только тогда может принести действительную пользу, когда сомнительные спиритические явления будут удостоверены и исследованы многими лицами, снабженными приборами, показывающими род совершающихся явлений, измеряющими их напряженность и чрез то проверяющими личные впечатления наблюдателей. Такой способ рассмотрения доступен только ученым обществам. Старые учёные общества, каковы например Академии, искусившиеся над бесплодностью рассмотрения проектов «вечных двигателей» и решений задач «о квадратуре крута» — не берутся за это дело, хотя в свое время такие ученые, как Фараде и Араго, занимались разбором явлений, тождественных со спиритическими. Наше, еще молодое, Физическое Общество принесло бы, но моему мнению, немалую всеобщую услугу, если бы из своей среды образовало особую комиссию для рассмотрения спиритических явлений и, если между ними найдется что либо действительно новое, для его изучения. Тогда, по меньшей мере, отнят был бы у спиритов тот, привлекающий многих адептов, аргумент, что явления эти новиною своею страшат ученых. Постараемся же узнать, есть ли в опытах спиритов что либо указывающее на новую неведомую силу природы, или же все дело столоверчения и тону подобных явлений объясняется, как мы и думаем, давлением рук и других частей тела, а явления фигур — есть простой обман. Спириты, верящие в существование новой, еще неизученной силы, проявляющейся чрез медиумов, вероятно не откажут доставить комиссии возможность видеть, подвергнуть опытам и разоблачению, если обман существует, те явления, которые смущают ныне столь многих. Затратив на такое рассмотрение часть нашего времени, мы сбережем его у многих, увлеченных кажущеюся своеобразностью явлений и смелостью гипотезы, составленной для их объяснения, а публикуя ваши результаты, во всяком случае постараемся положить предел развитию нового суеверия. Если, паче чаяния, и есть в медиумических явлениях что либо новое, оно все-таки реально, подлежит знанию, а не верованию.»
Общество постановило образовать комиссию для рассмотрения медиумических явлений. Выразили желание участвовать в этой комиссии следующие члены: И. И. Боргман, Н. П. Булыгин, Н. А. Гезехус, Н. Г. Егоров, А. С. Еленев, С. И. Ковалевский, К. Д. Краевич, Д. И. Менделеев, Ф. Ф. Петрушевский, П. П. Фан-дер-Флит, А. И. и Хмоловский, Ф. Ф. Эвальд.

Публичное чтение о спиритизме Д. Менделеева
15 декабря 1875 г., в аудитории и. Русского технического общества, в здании «Соляного Городка» в С.-Петербурге
<...>
Нельзя обойти молчанием, что для объяснения многих спиритических явлений, а особенно диалогических явлений, сами спириты признают достаточною особую гипотезу «бессознательной церебрации», которой держался Фарадей, разбиравший спиритические явления, и которую удержал и развил особенно Карпентер. Однако она, продолжают спириты, оказывается несостоятельною, признав добросовестно, а не на выбор, верными подтвержденные известными лицами спиритические факты. По мнению спиритов, гипотеза Карпентера не может объяснить поднятия столов на воздух или передвижения предметов без прикосновения, игнорирует чужие наблюдения и вообще не стесняется в критических приемах. Не спириты – многие ученые прибегают иногда для объяснения известных спиритических фактов к гипотезе механических сотрясений, производимых руками; так Шеффлер развивает подобную гипотезу для объяснения движений стола, г-н Квитка прилагает её и ко многим другим спиритическим явлениям. Иные даже решаются думать, что все дело в обмане, производимом медиумами.

Два публичных чтения о спиритизме
24 и 25 апреля 1876 г.
<...>
Гипотеза спиритов состоит в том, что души умерших не перестают существовать, хотя и остаются в форме, лишенной материи. Известные лица с особым развитием органической природы, могут быть посредниками, «медиумами», между остальными присутствующими и этими духами, повсюду находящимися. В спиритическом сеансе от присутствия медиума духи становятся деятельными и производят разного рода физические явления и, между прочим, стуки, ударяя о тот или другой предмет, близкий к медиуму, и отвечая условным образом на вопросы, к ним обращенные. Гипотеза эта не объясняет прямо того, почему в речах духов отражается ум медиума, отчего у интеллектного медиума речь духа иная, чем у неразвитого. Чтобы помирить это наблюдение с мыслью о духах, допускают глубокое влияние медиума на духов: под влиянием глупого медиума и умный дух тупеет, а глупый под влиянием интеллектного медиума становится гораздо более развитым. Дух ребенка или жителя другой планеты может говорить только то, что знакомо или мыслимо медиумам, словом, по гипотезе спиритов, дух становится рабом медиума. Вот эта-то идея, столь сходная с идею гномов и ведьм, чертей и привидений, и послужила главным поводом к распространению и обособлению спиритического учения. Говорят, что в Америке спиритическое учение пошло в ход благодаря некоторой комбинации с женским вопросом. В 50-х годах там этот вопрос времени был уже в значительном развитии. Медиумами же оказались по преимуществу женщины.

I will begin by relating an experiment which I hope will be acclaimed by all true friends of science. I succeeded in observing for 15 months an animal in which I had taken away the whole left hemisphere, <...>

We have seen that a dog without a left hemisphere can still move voluntarily all parts of his body and that from all parts of his body, action can be induced which can only be the consequence of conscious sensation. This is incompatible with that construction of centers which assumes that each side of the body can serve only those conscious movements and sensations which concern the opposite half of the body.

Finally, as far as Man is concerned, the fact that a dog after an extirpation of a whole hemisphere shows essentially the same personality with only slightly weakened intelligence might make it possible to take out even very large tumors if they are confined to one half of the brain, <...>

I do not recollect seeing it remarked that the ordinary phenomena of dreaming seem to show that partial sensitiveness is a normal condition during sleep. They do so because one of the most marked characteristics of the dreamer is the absence of common sense. He accepts wildly incongruous visions without the slightest scepticism. Now common sense consists in the comprehension of a large number of related circumstances, and implies the simultaneous working of many parts of the brain. On the other hand, the brain is known to be imperfectly supplied with blood during sleep, and cannot therefore be at full work. It is probable enough, from hydraulic analogies, that imperfect irrigation would lead to partial irrigation, and therefore to suppression of action in some parts of the brain, and that this is really the case seems to be proved by the absence of common sense during dreams.

Gradually the darkness is lifted, the silence of the mind is broken, and the spiritual responses are heard in the way so often described by devout men of all religions. This seems to me precisely analogous to the automatic presentation of ordinary ideas to orators and literary men, and to the visions of which I spoke in the chapter on that subject. Dividuality replaces individuality, and one portion of the mind communicates with another portion as with a different person.

You have set me quite a difficult task and one which I hardly feel capable of accomplishing to your entire satisfaction. You ask me to take a stand with regard to the metaphysical theories which are developing today and which seem to have for their point of departure the study of phenomena formerly described by me under the name of the “Subconscious”. These studies, already old, since I published them between the years 1886 and 1889, do not permit me to take part in this serious quarrel; they have a much more restricted and much less ambitious range. While the researches of the present day, whether they have a spiritualistic or a materialistic tendency, attain to the summit of the highest metaphysics, my old studies, very modest as they were, simply endeavored to throw light upon, describe and classify certain phenomena of pathological psychology.

http://commons.trincoll.edu/macecourses/pierre-janet-autobiography/

http://psychclassics.yorku.ca/Janet/murchison.htm

Pierre Janet autobiography
First published in Murchison, Carl. (Ed.) (1930). History of Psychology in Autobiography (Vol. 1, pp. 123-133).
<...>
These studies have been somewhat forgotten today because of the discredit thrown on observations relative to hysteria since the death of Charcot in 1895. Hysteria patients seemed to disappear because they were now designated by other names. It was said that their tendency toward dissimulation and suggestibility made an examination dangerous and interpretations doubtful. I believe these criticisms to be grossly exaggerated and based on prejudice and misapprehension, and I still am under the illusion that my early works were not in vain and that they have left some definite ideas.

http://pierrejanet.narod.ru/index.html

Жане много занимался изучением развития множественной личности, выявив, например, что, получая имя, вторая личность начинает приобретать все большую силу.
<...>
Область подсознательного выражает себя, по Жане, психическими автоматизмами.
<...>
Внушение – влияние одного человека на другого, происходящее без сознательного согласия (133). Внушение – особого рода автоматизм, который возникает под влиянием слов и вообще восприятий. (Жане, 1913, с.207). «Внушения с их автоматическим и независимым развитием могут быть охарактеризованы как настоящие психические паразиты» [Janet, 1901, p. 267 цит.:. Харт 1989].
<...>
Частичные автоматизмы могут сосуществовать практически с любыми состояниями сознания, даже с каталепсией. «Леония может грозить кому-то правой рукой, сложенной в кулак, в то время как её левая рука остается сложенной как бы для молитвы; причем каждое из этих движений вызывает на соответствующей части лица соответствующее ему выражение» [там же, с. 222]. У субъектов со слабой способностью психического синтеза явления частичного автоматизма имеют своей причиной временную рассеянность, которая способствует расщеплению поля сознания на две части, одна из которых функционирует автоматически. «Леония, отличающаяся особенной рассеянностью, в обычном состоянии не поддается внушению. Если я обращаюсь прямо к ней и приказываю ей сделать какое-нибудь движение, она удивляется, спорит и не повинуется мне. Но, когда она занята разговором с другими, мне удается, стоя сзади нее, говорить так тихо, что она не оборачивается: она не слышит меня и между тем исполняет мои приказания, не подозревая об этом» [там же, с.225]. Действия, внушенные таким образом, не осознавались и не запоминались ею.
<...>
Другое проявление автоматизма в норме – страсть, напоминающая внушенные и импульсивные акты и увлекающая человека против его воли. «Всякий знает, что страсть не подчиняется человеческой воле: недостаточно захотеть, чтобы полюбить. Наоборот, волевое усилие, рассуждения и анализ вместо того, чтобы вызывать непреодолимую и слепую любовь, неизбежно удаляют нас от нее и порождают совершенно противоположные чувства. Напрасно мы будем сознательно возбуждать в себе чувство ревности и считать эту страсть полезной или необходимой – испытать её мы не сможем» [там же, с. 433].
<...>
Эффективность, которую может иметь гипнотический метод, работа с бессознательным зависела, с точки зрения Жане, от характера и тяжести случая. Иногда его бывает достаточно. Таков случай Achilles’а (1890-1891 г., опубликован в 1894), молодого человека, изменившего жене во время деловой поездки. По возвращении он очень сожалел о содеянном, перестал разговаривать, потерял аппетит и, в конце концов, пришел к мысли о том, что дьявол овладел его разумом. Прямой гипноз был невозможен, и сначала Жане попытался установить раппорт с дьяволом. «Не каждому выпадает случай поговорить с дьяволом. ... Чтобы заставить дьявола подчиняться мне, я воспользовался его слабой точкой – тщеславием. «Я не поверю в твою силу, пока ты не дашь мне доказательств»» (1898, 387). Дьявол спросил, какие доказательства нужны Жане и тот попросил сделать так, чтобы Achilles поднял руку. Затем Жане продолжал давать задания и в какой-то момент сказал, чтобы Achilles уснул («Дьявол и не знал, какую ловушку я ему приготовил!»). Когда же это произошло, Жане мог начать расспрашивать Achilles. Он выяснил причину страданий и попытался убедить больного, что жена простила его. Эффект был заметен сразу же, и на протяжении восьми лет, в течение которых Жане наблюдал Achilles, рецидивов не было.

[перевод Google Translate]
В очень интересной главе автор перечисляет все действия, совершенные обезглавленной лягушкой, разрезанным пополам тритоном, частями богомола и т. д., и постоянно показывает, что эти действия полностью напоминают те, которые выполняет Сознательный разум. другие случаи управляются теми же устройствами, но теперь они должны выполняться без сознания, потому что орган, необходимый для сознания, удален.
«Эта разумная сила, проявляемая нижним слоем, не может происходить от эго, от существа, которое чувствует себя им; иначе в этом животном было бы два отдельных существа: одно для верхней части, которое может действовать разумно, а другое для нижней части. Однако это недопустимо при нынешнем состоянии науки [1]».

[1] Despine. Somnambulisme, 31.

Мы ответим: почему тогда это недопустимо? Абсолютное единство эго – это метафизический вывод, возможно, верный, но который должен быть результатом фактов, а не навязываться им. У вас нет другого доказательства существования животного сознания, кроме разумной адаптации его движений. Необходимо увидеть, раскрывает ли эта разумная адаптация нам одно, два или три сознания в нем, и не делать вывод о его единстве или разделении, пока не придет конец.


[оригинал на французском языке]
Dans un chapitre très intéressant, l’auteur énumère tous les actes accomplis par une grenouille décapitée, un triton coupé en deux, par les tronçons de la mante religieuse, etc., et il montre sans cesse que ces actes ressemblent parfaitement à ceux que l’intelligence consciente commande dans d’autres cas par les mêmes appareils, mais qu’ils doivent être faits sans conscience maintenant, parce que l’organe nécessaire à la conscience a été enlevé.
«Ce pouvoir intelligent manifesté par le tronçon inférieur, ne saurait dériver d’un moi, d’un être se sentant être; autrement il y aurait deux êtres séparés chez cet animal: un pour le tronçon supérieur, lequel peut agir avec intelligence, et l’autre pour le tronçon inférieur. Or, cela n’est pas admissible dans l’état actuel de la science [1].»

[1] Despine. Somnambulisme, 31.

Nous répondrons: pourquoi donc cela est-il inadmissible? L’unité absolue du moi est une conclusion métaphysique, vraie peut-être, mais qui doit résulter des faits et non pas s’imposer à eux. Vous n’avez d’autres preuves de la conscience de l’animal que l’adaptation intelligente de ses mouvements. Il faut voir si cette adaptation intelligente nous révèle chez lui une ou deux ou trois consciences et ne conclure que plus tard à son unité ou à sa division.

[перевод Google Translate]
На самом деле мы никогда напрямую не узнаем ни одного сознания, оно наше собственное, когда мы его чувствуем; все остальное сознание известно только путем индукции или предположения. Никто никогда не сможет математически продемонстрировать, что человек, говорящий со мной, не является механической куклой с артикулированным языком, и картезианцы строго рассуждали, когда говорили о раненой собаке: «Она кричит и ничего не чувствует». В этом вопросе совести других, как и во многих других, мы должны придерживаться правдоподобия и вероятности. Итак, мы обычно предполагаем существование сознания из двух знаков: речи и разумно скоординированных действий. Первый знак, слово, считается самым решающим, и это правильно; но это всего лишь более сложный и более совершенный случай второго, набор движений, более сложных и более разумно скоординированных, чем другие, и если этот первый признак заставляет нас предполагать сознание, второй приводит нас к тому же предположению, возможно с чуть меньшей вероятностью. Каталептики не говорят, это правда, и нам придется вернуться к этому важному факту позже, но они действуют разумно. Если я кладу два килограмма веса на вытянутую руку каталептика, мышцы руки и мышцы всего тела напрягаются, так что рука поддерживает вес, не сгибаясь. Если я вложу ей иглу в руки, все движение будет координироваться иначе, чем если бы я вложил руки в молитву. Есть приспособление, единство движения, словом, то, что обычно считается признаком интеллекта.
Но, как будет сказано, координация, разум и даже чувствительность могут существовать без сознания. «Несколько очень сложных, разумных действий, достигающих цели, точно определенной и варьируемой в зависимости от обстоятельств, действия, в точности напоминающие те, которыми командует эго ... могут быть автоматическими [1]» (то есть здесь бессознательными).

[1] Despine. Psychologie, I, 491.

«Человек», – сказал Модсли в том же духе, – «не был бы худшей интеллектуальной машиной без сознания, чем с ним [2]».

[2] Herzen. Le cerveau et l’activité cérébrale, 1887, 212.

Короче говоря, сознание – это всего лишь аксессуар, эпифеномен, отсутствие которого ничего не беспокоит. Я не знаю, почему эту теорию приписывают М. Рибо, который, однако, с отличными аргументами опротестовал её [3].

[3] Ribot. Maladies de la personnalité, 16.

Я не буду пытаться это обсуждать, потому что, должен признать, я этого не понимаю; мне это не кажется понятным ни с психологической, ни с физиологической точки зрения. Что мы имеем в виду, когда говорим о «рассуждении костного мозга и интеллекте мозга [4]»?

[4] Despine. Somnambulisme, 85.

Ничего другого, кроме того, что в костном мозге или в мозгу существует иное сознание, кроме нашего, поскольку рассуждения без сознания не имеют абсолютно никакого смысла. С другой стороны, если мы допускаем, что сознание является результатом набора физиологических условий, ведущих к определенному действию, мы не можем допустить, что в другой раз точно такой же набор, снова приводящий к тому же действию, дается без сознания. Иногда одни и те же условия могут быть причинами сознания, а иногда – нет. Факт сознания, напротив, кажется нам очень важным в ряду органических явлений: его присутствие или его отсутствие, как мы будем видеть все больше и больше, значительно изменяет вещи. Когда мы знаем, что сложное явление, такое как движения гнева или молитвенные жесты, может существовать в нас только с набором сознательных эмоций и идей, мы не имеем права предполагать, что точно такие же жесты происходят во время каталепсии без указания направления. и объединены любым сознанием. Итак, мы предположим, что теперь правомерно, по крайней мере в качестве гипотезы, что каталептические явления – это психические явления, природу которых нам остается определить. То, что сейчас является лишь гипотезой, будет все больше и больше подтверждаться другими явлениями того же рода.



[оригинал на французском языке]
En réalité, nous ne connaissons jamais directement qu’une seule conscience, c’est la nôtre au moment où nous la sentons; toute autre conscience n’est connue que par une induction ou une supposition. Personne ne pourra jamais démontrer mathématiquement que la personne qui me parle n’est pas une poupée mécanique à langage articulé, et les cartésiens raisonnaient rigoureusement en disant d’un chien blessé: «Cela crie et ne sent rien.» Dans cette question de la conscience d’autrui, comme dans bien d’autres, il faut nous en tenir aux vraisemblances et aux probabilités. Or, nous supposons ordinairement l’existence de la conscience d’après deux signes, la parole et les actions intelligemment coordonnées. Le premier signe, la parole, est considéré comme le plus décisif, et cela est juste; mais il n’est qu’un cas plus complexe et plus parfait du second, un ensemble de mouvements plus compliqués et plus intelligemment coordonnés que les autres, et si ce premier signe nous amène à supposer la conscience, le second nous conduit à la même supposition, peut-être avec un peu moins de probabilité. Les cataleptiques ne parlent pas, cela est vrai, et nous aurons plus tard à revenir sur ce fait important, mais ils agissent intelligemment. Si je mets sur le bras étendu d’une cataleptique un poids de deux kilos, les muscles du bras et ceux de tout le corps se tendent pour que le bras supporte le poids sans fléchir. Si je lui mets dans les mains une aiguille, l’ensemble des mouvements se coordonne d’une autre manière que si je mets les mains en prière. Il y a adaptation, unité de mouvement, en un mot, ce que l’on considère ordinairement comme signe de l’intelligence.
Mais, dira-t-on, la coordination, l’intelligence et même la sensibilité peuvent exister sans conscience. «Plusieurs actes fort compliqués, intelligents, atteignant un but parfaitement déterminé et varié suivant les circonstances, actes ressemblant exactement à ceux que le moi commande... peuvent être automatiques [1]» (c’est-à-dire ici inconscients).

[1] Despine. Psychologie, I, 491.

«L’homme, disait Maudsley, dans le même sens, ne serait pas une plus mauvaise machine intellectuelle sans la conscience qu’avec elle[2].»

[2] Herzen. Le cerveau et l’activité cérébrale, 1887, 212.

En un mot, la conscience n’est qu’un accessoire, un épiphénomène dont l’absence ne dérange rien. On a, je ne sais pourquoi, attribué cette théorie à M. Ribot, qui cependant, avec d’excellents arguments, avait protesté contre elle [3].

[3] Ribot. Maladies de la personnalité, 16.

Je n’essayerai pas de la discuter, parce que, je dois l’avouer, je ne la comprends guère; elle ne me parait intelligible ni au point de vue psychologique ni au point de vue physiologique. Que veut-on dire quand on parle «des raisonnements de la moelle et de l’intelligence du cerveau [4]»?

[4] Despine. Somnambulisme, 85.

Rien d’autre chose sinon qu’il y a une autre conscience que la nôtre dans la moelle ou dans le cerveau, car un raisonnement sans conscience n’a absolument aucun sens. D’autre part, si on admet que la conscience résulte d’un ensemble de conditions physiologiques amenant un certain acte, on ne peut pas admettre qu’une autre fois cet ensemble exactement le même amenant encore le même acte soit donné sans la conscience. Les mêmes conditions tantôt seraient causes de la conscience et tantôt n’en seraient pas causes. Le fait de la conscience nous parait au contraire fort important dans la série des phénomènes organiques: sa présence ou son absence, comme on le verra de plus en plus, modifie considérablement les choses. Quand nous savons qu’un phénomène compliqué, comme les mouvements de la colère ou les gestes de la prière, ne peut exister chez nous qu’avec un ensemble d’émotions et d’idées conscientes, nous n’avons pas le droit de supposer que les mêmes gestes exactement se produisent pendant la catalepsie sans être dirigés et unifiés par une conscience quelconque. Aussi supposerons-nous, ce qui est maintenant légitime au moins comme hypothèse, que les phénomènes cataleptiques sont des phénomènes psychiques dont il nous reste à déterminer la nature. Ce qui n’est maintenant qu’une hypothèse se vérifiera, croyons-nous, de plus en plus par les autres phénomènes du même genre.

[перевод Google Translate]
Лейбниц, напротив, в этой глубокой философии, к которой сегодня нас, кажется, ведут все физические и моральные науки, имел совершенно иное понимание сознания. Он допускал бесконечное количество степеней, и некоторые из этих форм казались ему настолько низшими по сравнению с обычным мышлением, «что человеческие умы были для них как маленькие боги [1]».

[1] Leibniz. Erdm., 125, a.


[оригинал на французском языке]
Leibniz au contraire, dans cette philosophie profonde, à laquelle aujourd’hui toutes les sciences physiques et morales semblent nous ramener, avait une toute autre conception de la conscience. Il admettait un nombre infini de degrés et certaines de ces formes lui semblaient tellement inférieures à la pensée normale «que les esprits humains étaient comme de petits dieux auprès d’elles [1]».

[1] Leibniz. Erdm., 125, a.

[перевод Google Translate]
Один из самых известных современных авторов о сомнамбулизме, М. Деспин, считает, что он находит в их внешнем отношении хороший отличительный характер. Распространенное мнение обычно представляет лунатиков как людей, которые говорят с закрытыми глазами. Это убеждение, вероятно, является результатом этой, на самом деле совершенно ложной, идеи, что лунатизм – это сон: лунатикам неоднократно говорят, что они спят, поэтому они делают вывод, что у них должны быть закрытые глаза. Но если лунатикам разрешено действовать, как им заблагорассудится, у многих, таких как Люси, глаза открыты почти постоянно. Именно тогда г-н Деспин утверждает, что их взгляд всегда имеет особый и особенный характер. «Глаза, – сказал он, – широко открыты ...; широко расширенные зрачки остаются неподвижными под действием света: нечувствительная конъюнктива не чувствует потребности в смазке слезами, поэтому моргание век подавляется или очень редко [1]».

[1] Despine. Somnambulisme, 107.

Автор настолько убежден в важности этой особенности, что, по его словам, «путем визуального осмотра можно обнаружить попытки мошенничества, совершенные ложным лунатиком». Должен признать, что у меня не было бы такой смелости и такой убежденности.
Несомненно, такой взгляд иногда существует, и М. Деспин очень хорошо указывает, при каких обстоятельствах, «когда сетчатка парализована»; тогда, по сути, «этот амавротический взгляд достаточно похож на взгляд человека, который достаточно близорук, чтобы не различать ни один из окружающих объектов». Итак, при каталепсии, когда зрение не возбуждено, глаз принимает этот характер. Если вы заставите истерику открыть глаза в начале лунатизма, в то время, когда обычно (за исключением случаев) она не может ясно видеть, её глаза будут выглядеть амуротично. Но считается ли поэтому, что у лунатика всегда парализована сетчатка и он всегда слеп? Согласно довольно старому мнению, которое придерживался сам Мэн де Биран, сомнамбул всегда будет вести себя в соответствии со своими снами, в соответствии с галлюцинациями, которые представляют для него объекты такими, какими он их знает, а не в соответствии с реальными визуальными ощущениями. Это мнение мне кажется совершенно неверным. Если позволить лунатизму развиться в достаточной степени, есть субъекты, которые открывают глаза сами, или их можно заставить открывать, проверяя, когда они ясно видят. Совершенно очевидно, что лунатик движется дальше от реальных объектов, что легко проверить, проведя его в незнакомое место. Глаза больше не имеют этого причудливого вида, они вполне нормальны, и даже во время каталепсии, если объект зафиксирован, например, в актах имитации, мы видим, как глаза двигаются и принимают нормальный вид. Что касается этого отношения лунатика, у меня был опыт, который, как мне кажется, несколько раз был решающим. Несколько раз я отправлял Люси посреди лунатизма, чтобы поговорить с незнакомцами, которых не уведомили, и её всегда принимали за нормального человека. Мари можно оставить лунатиком в больничной палате, чтобы другие пациенты не заподозрили её состояние. Без сомнения, для меня, который хорошо их знает, есть некоторые характерные особенности, и мне не всегда нужно подвергать сомнению их чувствительность или их память, чтобы знать, в каком они состоянии: Мари бледнее в сомнамбулизме, чем в состоянии ожидания; Люси, у которой бодрствует несколько тиков на лице, во втором состоянии у нее спокойное и правильное лицо. Но это индивидуальные признаки минимальной важности, которые не позволяют провести научное различие.


[оригинал на французском языке]
Un des auteurs modernes qui ont le mieux connu les somnambules, M. Despine, croit trouver dans leur attitude extérieure un bon caractère distinctif. La croyance populaire se représente, en général, les somnambules comme des personnes qui parlent en ayant les yeux fermés. Cette croyance résulte probablement de cette idée, en réalité assez fausse, que le somnambulisme est un sommeil: on répète aux somnambules qu’elles dorment, d’où elles concluent qu’elles doivent avoir les yeux fermés. Mais si on laisse les somnambules agir à leur guise, beaucoup, comme Lucie, ont presque constamment les yeux ouverts. C’est alors que M. Despine prétend que leur regard a toujours un caractère tout particulier et distinctif. «Les yeux, dit-il, sont grandement ouverts...; les pupilles largement dilatées restent immobiles à l’action de la lumière: la conjonctive insensible ne sent pas le besoin d’être lubréfiée par les larmes, aussi le clignotement des paupières est supprimé ou fort rare [1].»

[1] Despine. Somnambulisme, 107.

L’auteur est si convaincu de l’importance de ce caractère qu’il prétend «par l’inspection des yeux découvrir les fraudes tentées par une fausse somnambule». Il faut avouer que je n’aurais pas une pareille hardiesse ni une pareille conviction.
Sans doute, ce regard existe quelquefois, et M. Despine indique très bien dans quelle circonstance, «lorsque la rétine est paralysée»; alors, en effet, «ce regard amaurotique a assez de ressemblance avec celui de l’individu qui est assez myope pour ne pouvoir distinguer aucun des objets environnants». Ainsi, pendant la catalepsie, quand on n’excite pas le sens visuel, l’œil prend ce caractère. Si on ouvre de force les yeux d’une hystérique au début du somnambulisme, à un moment où, d’ordinaire (car il peut y avoir des exceptions) elle ne voit pas clair, ses yeux auront l’aspect amaurotique. Mais, est-il donc admis qu’une somnambule ait toujours la rétine paralysée et soit toujours aveugle? D’après une opinion assez ancienne, que Maine de Biran lui-même a soutenue, le somnambule se conduirait toujours d’après ses rêves, d’après des hallucinations qui lui représentent les objets tels qu’il les connaît et non d’après de véritables sensations visuelles. Cette opinion me paraît complètement inexacte. Si on laisse le somnambulisme se développer suffisamment, il y a des sujets qui ouvrent les yeux d’eux-mêmes, ou bien on peut les leur faire ouvrir, en vérifiant le moment où ils voient clair. On reconnaît évidemment qu’une somnambule se dirige alors d’après la vue des objets réels, comme on peut facilement le vérifier en la menant dans un endroit qu’elle ne connaît pas. Les yeux n’ont plus alors cet aspect bizarre, ils sont tout à fait normaux et, même pendant la catalepsie, si l’on fait fixer un objet, dans les actes par imitation, par exemple, on voit les yeux remuer et prendre une apparence normale. Pour ce qui est de cette attitude des somnambules, j’ai fait plusieurs fois une expérience que je crois décisive. J’ai envoyé plusieurs fois Lucie, en plein somnambulisme, parler à des personnes étrangères qui n’étaient pas prévenues et elle a toujours été prise pour une personne normale. Marie peut être laissée en somnambulisme dans une salle d’hôpital, sans que les autres malades soupçonnent son état. Sans doute, il y a, pour moi qui les connais bien, quelques traits caractéristiques et je n’aurais pas toujours besoin d’interroger leur sensibilité ou leur mémoire pour savoir dans quel état elles se trouvent: Marie est plus pâle en somnambulisme qu’à l’état de veille; Lucie, qui a plusieurs tics au visage quand elle est éveillée, a une figure calme et régulière dans le second état. Mais ce sont des signes individuels et de minime importance qui ne permettent pas de fonder une distinction scientifique.

[перевод Google Translate]
Мы можем легко продемонстрировать, как мы полагаем, что Леони является зрительной в состоянии бодрствования, слуховой в обычном лунатизме, когда у нее повышенный слух, и моторной или тактильной в состоянии 3.

[оригинал на французском языке]
On pourrait démontrer facilement, croyons-nous, que Léonie est visuelle à l’état de veille, auditive en somnambulisme ordinaire où elle a une ouïe hyperexcitée, et motrice ou tactile en état 3.

[перевод Google Translate]
Я наблюдал тот же факт в отношении Леони, которая в бодрствующем состоянии рассказывает о своих сновидениях, не говоря ни слова, и может только в сомнамбулизме относиться к сновидениям, во время которых она шевелилась и говорила: эти – следовательно, они уже были вторичной личностью и жили независимо. Эфир, хлороформ или просто алкоголь, когда они впервые действуют, просто дезагрегируют нормальное мышление, препятствуют формированию суждений единства и оставляют в бреду лишь разрозненные психологические элементы. Но если эти отравления повторяются, эти фрагменты мысли объединяются и образуют новый психологический синтез со своей собственной памятью, подобный жизни лунатика [1].

[1] See, on the analogies of chloroformic sleep and somnambulism: Baragnon, Magnétisme animal, 295; Despine, Somnambulisme, 81 et 542; Maury, 253.

[оригинал на французском языке]
J’ai observé le même fait sur Léonie, qui raconte à l’état de veille les rêves qu’elle a eus sans parole et ne peut raconter qu’en somnambulisme les rêves pendant lesquels elle s’est remuée et a parlé: ceux-ci formaient donc déjà une personnalité secondaire et avaient une vie indépendante. L’éther, le chloroforme ou simplement l’alcool, quand ils agissent pour la première fois, désagrègent simplement la pensée normale, empêchent les jugements d’unité de se former et ne laissent subsister dans le délire que des éléments psychologiques épars. Mais si ces empoisonnements se répètent, ces fragments de pensée se réunissent et forment une nouvelle synthèse psychologique, avec sa mémoire qui lui est propre, semblable à une vie somnambulique [1].

[1] Voir, sur les analogies du sommeil chloroformique et du somnambulisme: Baragnon, Magnétisme animal, 295; Despine, Somnambulisme, 81 et 542; Maury, 253.

[перевод Google Translate]
Почему Леони – практикующая католичка в состоянии бодрствования, а в лунатизме убежденная протестантка? Это просто потому, что его первым магнетизером был протестант, нет нужды искать в этом другую тайну.

[оригинал на французском языке]
Pourquoi Léonie est-elle catholique pratiquante à l’état de veille et protestante convaincue en somnambulisme? C’est tout simplement parce que son premier magnétiseur était protestant, il ne faut pas chercher là d’autre mystère.

[перевод Google Translate]
3-е Действия или галлюцинации связанные с условным знаком. – Вместо того, чтобы внушать немедленное исполнение какого-либо акта, можно отдалить его и приурочить к известному условному знаку.

[оригинал на французском языке]
3º Actes ou hallucinations, avec points de repère. – Au lieu de commander l’exécution immédiate d’un acte, on peut l’éloigner en quelque sorte et le rattacher à un signal convenu.

[перевод Google Translate]
Таким образом, на Мэри были проведены более интересные исследования: я смог, последовательно возвращая её к различным периодам её существования, наблюдать все различные состояния чувствительности, через которые она прошла, и причины всех изменений. Итак, теперь она полностью ослепла на левый глаз; и утверждает, что таковой с рождения. Если мы вернем её к семи годам, мы обнаружим, что у неё все еще действует анестетик для левого глаза; но если мы предположим, что ей всего шесть лет, мы обнаружим, что она хорошо видит обоими глазами, и сможем определить время и любопытные обстоятельства, в которых она потеряла чувствительность левого глаза. Воспоминание автоматически достигло состояния здоровья, которое, как полагал субъект, не сохранило.

[оригинал на французском языке]
Des études plus intéressantes furent faites par ce moyen sur Marie: j’ai pu, en la ramenant successivement à différentes périodes de son existence, constater tous les états divers de la sensibilité par lesquels elle a passé et les causes de toutes les modifications. Ainsi elle est maintenant complètement aveugle de l’œil gauche; et prétend être ainsi depuis sa naissance. Si on la ramène à l’âge de sept ans, on constate qu’elle est encore anesthésique de l’œil gauche; mais si on lui suggère de n’avoir que six ans, on s’aperçoit qu’elle voit bien des deux yeux et on peut déterminer l’époque et les circonstances bien curieuses dans lesquelles elle a perdu la sensibilité de l’œil gauche. La mémoire a réalisé automatiquement un état de santé dont le sujet croyait n’avoir conservé aucun souvenir.

[перевод Google Translate]
Спенсер даже дает нам отличный, очень точный и очень полезный термин, который мы сохраним: область или поле сознания. Фактически, мы знаем то, что мы называем полем зрения: «это весь объем пространства, из которого мы можем получить световое впечатление, при этом глаз остается неподвижным, а взгляд неподвижным» [1].

[1] Dr Chauvel. Précis théorique et pratique de l’examen de l’œil et de la vision, 1883, 69.

Разве мы не могли бы назвать одно и то же поле сознания или максимальную степень сознания наибольшим числом простых или относительно простых явлений, которые могут происходить одновременно в одном и том же сознании, зарезервировав, как предлагает Вундт [2], термин «точка внутреннего взора» для той части явлений сознания, на которую направлено внимание?

[2] Wundt. Eléments de psychologie physiologique. Trad. 1886, II, 231.

Я считаю, что для экспериментальной психологии было бы чрезвычайно важно иметь возможность определять, даже приблизительно, поле сознания, как если бы человек измерял поле зрения с помощью кампиметра или периметра. Мы полагаем, что Вундт – единственный, кто предпринял попытку экспериментального определения такого рода [3].

[3] Wundt. Eléments de psychologie physiologique. Trad. 1886, II, 241.

К сожалению, он использует процедуры и рассуждения, которые не кажутся нам ни очень ясными, ни очень определенными, и он очень быстро переходит к этому трудному вопросу. Его вывод таков: «нам будет позволено рассматривать двенадцать простых представлений как максимальную степень сознания». На первый взгляд и, возможно, ошибочно, я думаю, что эта цифра должна быть слишком низкой. Бинокулярное поле зрения, которое, однако, составляет лишь небольшую часть всего поля сознания, очевидно, содержит намного больше, чем двенадцать одновременных визуальных явлений; сознание, которое также содержит другие ощущения и их образы, должно содержать гораздо больше. Но здесь возникает множество вопросов о самом значении слов, об идее, которую мы имеем о простом представлении, которые делают эту проблему одной из самых деликатных в экспериментальной психологии, хотя, по моему мнению, она остается одной из самых сложных. самое важное.


[оригинал на французском языке]
Spencer nous fournit même un terme excellent, très précis et très utile que nous conserverons: l’aire ou le champ de la conscience. On sait, en effet, ce que l’on appelle le champ visuel: «c’est toute l’étendue de l’espace d’où nous pouvons recevoir une impression lumineuse, l’œil restant immobile et le regard fixe» [1].

[1] Dr Chauvel. Précis théorique et pratique de l’examen de l’œil et de la vision, 1883, 69.

Ne pourrait-on pas appeler de même champ de la conscience ou étendue maximum de la conscience, le nombre le plus grand de phénomènes simples ou relativement simples qui peuvent se présenter à la fois dans une même conscience, en réservant, comme le propose Wundt [2], le terme de «point de regard interne» pour cette partie des phénomènes de la conscience vers laquelle est dirigée l’attention?

[2] Wundt. Eléments de psychologie physiologique. Trad. 1886, II, 231.

Il serait, je crois, de la plus haute importance pour la psychologie expérimentale de pouvoir déterminer, ne fût-ce que d’une manière approximative, le champ de la conscience, comme on mesure le champ visuel avec un campimètre ou un périmètre. Wundt est le seul, croyons-nous, qui ait essayé une détermination expérimentale de ce genre [3].

[3] Wundt. Eléments de psychologie physiologique. Trad. 1886, II, 241.

Malheureusement, il se sert de procédés et de raisonnements qui ne nous paraissent ni bien clairs, ni bien certains, et il passe très vite sur cette question difficile. Sa conclusion est que «nous serons autorisés à considérer douze représentations simples comme étant l’étendue maximum de la conscience». A première vue, et peut-être à tort, je trouve que ce chiffre doit être beaucoup trop faible. Le champ visuel binoculaire, qui n’est cependant qu’une petite partie du champ total de la conscience, renferme évidemment bien plus de douze phénomènes visuels simultanés; la conscience, qui contient en outre les autres sensations et leurs images, doit en contenir bien davantage. Mais il y a ici une foule de questions à soulever sur le sens même des mots, sur l’idée que l’on se fait d’une représentation simple, qui font de ce problème l’un des plus délicats de la psychologie expérimentale, quoiqu’il reste à mon avis un des plus importants.

[перевод Google Translate]
Поскольку все мои испытуемые уже были настолько истеричными и больными в бодрствующем состоянии, что едва ли могли стать еще более истеричными, меня особенно поразила вторая характеристика – аналогия лунатизма и детства. Факт давно подмечен; «Начало медицинской помощи (сомнамбулизма), – отмечает магнетизер, граф де Редерн, – это своего рода детство, которое требует настоящего образования» [1].

[1] Quoted by Perrier. Journal du magnétisme, 1854, 69.

Среди современников ММ. Фонтан и Сегар справедливо настаивали на этом персонаже [2].

[2] Fontan et Ségard. Médecine suggestive, 1887, 55.

На самом деле нет ничего более любопытного, чем видеть женщин лет тридцати, серьезных и холодных в бодрствующем состоянии, предполагающих, что однажды во время лунатизма они вздыхают, жестикулируют, беспрестанно играют, смеются обо всем, громко говорят, требуют маленьких имен вроде Нишетт или Лили, а на самом деле взять на себя все шаги совсем маленьких детей. Возможно, как я заметил, возвращение мускулистого чутья, преобладающего в детстве, как-то связано с этим характером; но мне кажется, что главным является формирование новой формы существования без множества собственных воспоминаний и переживаний.


[оригинал на французском языке]
Comme tous mes sujets étaient déjà si fortement hystériques et malades à l’état de veille qu’ils ne pouvaient guère le devenir davantage, j’ai surtout été frappé du deuxièmecaractère, l’analogie du somnambulisme et de l’enfance. Le fait est remarqué depuis longtemps; «le commencement de la mensambulance (somnambulisme), remarque un magnétiseur, le comte de Rédern, est une espèce d’enfance qui exige une véritable éducation» [1].

[1] Cité par Perrier. Journal du magnétisme, 1854, 69.

Parmi les modernes, MM. Fontan et Ségard ont très justement insisté sur ce caractère [2].

[2] Fontan et Ségard. Médecine suggestive, 1887, 55.

Rien n’est plus curieux en effet que de voir des femmes de trente ans, sérieuses et froides à l’état de veille, prendre, une fois en somnambulisme, des airs de bébé, gesticuler, jouer sans cesse, rire à tout propos, parler en zézayant, réclamer des petits noms comme Nichette ou Lili, et en réalité prendre toutes les allures de très jeunes enfants. Peut-être, comme je l’ai remarqué, le retour du sens musculaire qui prédomine pendant l’enfance est-il pour quelque chose dans ce caractère; mais le principal me paraît être la formation d’une nouvelle forme d’existence sans beaucoup de souvenirs ni d’expériences qui lui soient propres.

[перевод Google Translate]
Если бы я осмелился провести подобное сравнение, я бы сказал, что каталептики похожи на безмозглых уток, которых г-н Ш. Рише любезно показал мне в своей лаборатории. На первый взгляд безмозглые утки были неотличимы от других, они, крича и расправляя крылья, бежали, как товарищи; но когда вся группа наткнулась на стену, их неполноценность вырвалась наружу; в то время как утки с неповрежденным мозгом разбегались вправо и влево, утки без мозгов сталкивались клювами о стену и не двигались. Это сравнение может показаться опасным, поскольку оно, по-видимому, приводит к согласованию действий, совершаемых путем внушения действий, совершаемых интактными утками, то есть поведения животных. Эта ассимиляция не кажется мне слишком абсурдной, поскольку разумные животные тоже ведут себя в соответствии со сложными представлениями, которые позволяют им изменять свои действия и до некоторой степени адаптировать их к обстоятельствам.

[оригинал на французском языке]
Si j’osais faire une semblable comparaison, je dirais que les cataleptiques ressemblent à des canards sans cerveau que M. Ch. Richet a eu l’obligeance de me montrer dans son laboratoire. Au premier abord, les canards sans cerveau ne se distinguaient pas des autres, ils fuyaient en criant et en écartant les ailes comme leurs camarades; mais quand toute la bande était arrivée contre un mur, leur infériorité éclatait; tandis que les canards au cerveau intact se dispersaient à droite et à gauche, les canards sans cerveau se heurtaient du bec contre la muraille et ne bougeaient plus. Cette comparaison peut sembler dangereuse, car elle semble avoir pour conséquence le rapprochement des actes opérés par suggestion des actes exécutés par les canards intacts, c’est-à-dire de la conduite des bêtes. Cette assimilation ne me paraît pas trop absurde, car les animaux intelligents se conduisent eux aussi d’après des perceptions complexes qui leur permettent de varier leurs actes et de les adapter dans une certaine mesure aux circonstances.

[перевод Google Translate]
Мы потеряли, как во сне, способность направлять мысли; они развиваются по-своему, и то или иное, последнее, если не все, достигает полного исполнения. В этом случае действие кажется еще более непреодолимым, потому что оно не сталкивается с другими идеями сознания, оно исходит из них совершенно естественно; точно так же, как нас не удивляют наши собственные сны, истерики и лунатики редко удивляются своим собственным нелепостям, поскольку в их сознании нет противоположных образов, которые могли бы служить точкой сравнения. Эта ассоциация идей все еще имеет, особенно у этих людей, особый эффект, который необходимо хорошо знать; это часто осуществляется путем контраста, и мысль об одном быстро вызывает идею, а затем исполнение совершенно противоположной вещи; «они хотят смеяться, когда видят, как они плачут, говорят неуместные слова, думая о своей скромности и т. д.» [1].

[1] Liébault. Du sommeil, 235.

Эта ассоциация по контрасту, на которую мы уже указывали, существует естественным образом до того, как проявляется в переживаниях переноса. Короче говоря, нет ни одного персонажа из предложенных действий, который не нашел бы своего аналога в естественном поведении этих постоянно внушаемых индивидуумов.


[оригинал на французском языке]
On a perdu, comme dans le rêve, le pouvoir de diriger les pensées; elles se développent à leur façon, et l’une ou l’autre, la dernière sinon toutes, arrive à l’exécution complète. Dans ce cas l’action semble plus irrésistible encore, car elle ne heurte pas les autres idées de la conscience, elle en sort tout naturellement; de même que nous ne sommes pas étonnés de nos propres rêves, de même les hystériques et les somnambules sont rarement surprises de leurs propres absurdités, car elles n’ont pas dans l’esprit d’images opposées qui leur puissent servir de terme de comparaison. Cette association des idées a encore, surtout chez ces personnes, un effet singulier qu’il est nécessaire de bien connaître; elle s’exerce souvent par contraste, et la pensée d’une chose amène rapidement en elle l’idée, puis l’exécution de la chose absolument contraire; «elles ont envie de rire en voyant pleurer, disent des mots inconvenants en pensant à être pudiques, etc.» [1].

[1] Liébault. Du sommeil, 235.

Cette association par contraste que nous avons déjà signalée existe d’une façon naturelle avant de se présenter dans les expériences du transfert. En un mot, il n’y a pas un seul caractère des actes suggérés qui ne trouve son analogue dans la conduite naturelle de ces individus constamment suggestibles.

[перевод Google Translate]
I. Частичные каталепсии

Мы не можем дать в начале нашего исследования четкое и общее определение бессознательных действий или якобы таковых, достаточно, чтобы наблюдать и описывать их, придерживаться этого банального понятия: под бессознательным действием мы подразумеваем действие, имеющее все Характерной чертой психологического факта, за исключением одного, является то, что он всегда игнорируется тем самым человеком, который его выполняет в тот самый момент, когда он выполняется [*].

[*] В этой и следующей главах содержится определенное количество исследований, которые мы уже опубликовали в «Revue philosophique» под этими заголовками: Les actes inconscients et le dédoublement de la personnalité, 1886, II, 577. L’anesthésie systématisée et la dissociation des phénomènes psychologiques, там же,. 1887, I, 449. Les actes inconscients et la mémoire pendant le somnambulisme, там же, 1888, I, 238. Мы снова используем эти исследования, чтобы завершить их и соотнести с более общими теориями.

Поэтому мы не считаем бессознательным действием действие, которое человек забывает сразу после его совершения, но которое он знал и описал во время его выполнения. Этому действию не хватает памяти, а не сознания, как мы уже показали. Теперь мы рассмотрим действия, в отношении которых испытуемый никогда не проявляет совести. Действия такого рода можно представить двумя способами: либо индивид в момент совершения действия, кажется, не осознает ни действия, ни чего–либо еще, он не говорит и ничего не выражает. Это случай, аналогичный тем, которые мы подробно изучали, говоря о каталепсии, мы не будем возвращаться к нему сейчас. Иногда, наоборот, человек сохраняет ясное осознавание всех других психологических явлений, за исключением определенного действия, которое он совершает, не осознавая этого. Тогда индивид говорит с легкостью, но не о своих действиях; тогда мы можем проверить, и он сам может, что он полностью игнорирует действие, которое совершают его руки. Именно эту особую форму бессознательного нам теперь кажется очень важным полностью понять.

О бессознательных актах такого рода уже давно сообщают и изучают с разных точек зрения. Спекулятивные философы были в этом отношении предшественниками и поддерживали существование бессознательных явлений в человеческом разуме задолго до того, как реальные наблюдения могли их показать. Мы знаем доктрину малого восприятия или глухого восприятия Лейбница. «Я согласен с картезианцами, – сказал он, – что душа все еще думает; но я не позволяю ей замечать все её мысли, потому что наши большие восприятия и наши большие аппетиты, которые мы воспринимаем, состоят из бесконечного множества маленьких восприятий и маленьких наклонностей, которые мы не можем заметить. И именно в этом нечувствительном восприятии кроется причина того, что происходит в нас, точно так же, как причина того, что происходит в чувствующих телах, состоит в нечувствительных движениях [1]».

[1] Leibniz. Edition Dutens, II, 214.

И в другом месте: «Таким образом, хорошо проводить различие между восприятием, которое является внутренним состоянием монады, представляющей внешние вещи, и апперцепцией, которая является сознанием или отраженным знанием этого внутреннего состояния, которое не дается всем душам и не всегда к той же душе [2].».

[2] Leibniz. Principes de la nature et de la grâce, § 4.

Многие философы, особенно в Германии, неоднократно принимали идеи, подобные идеям Лейбница; можно найти более полное указание на это, чем я могу дать здесь, в великом трактате Гартмана о бессознательном, во введении к диссертации М. Колзне по тому же вопросу и в статье М. Ренувье, посвященной этой теме обсуждения этих доктрин [3].

[3] Renouvier. Critique philosophique, 1874, I, 21.

Я только хотел бы указать на очень интересный отрывок из Мэн-де-Биран, где выдающийся французский психолог, на которого мы уже опирались при лечении каталепсии, всё ещё, кажется, принимает и защищает идеи, которые мы собираемся представить в отношении бессознательного: «Отложив в сторону абсолютное в системе Лейбница, мы можем увидеть, что аффекты, специфичные для составляющих монад или чувствительных элементов, могут иметь место, не будучи представленными или воспринимаемыми центральной монадой, которая составляет эго или принцип единицы [4]».

[4] Maine de Biran. Œuvres inédites, II, 12.

Кабанис, Кондильяк, Гамильтон, позднее Гартман, Леон Дюмон [5], Колсене [6] и многие другие высказали аналогичные идеи.

[5] Léon Dumont. Théorie scientifique de la sensibilité, 102.
[6] Colsenet. La vie inconsciente de l’esprit, 1880.

Все эти философы говорили о бессознательных явлениях только теоретически; они показали это в соответствии с их системамиб такие факты были возможны; самое большее, они пытались интерпретировать в этом смысле некоторые факты повседневного наблюдения. Тех, кто стремился экспериментально увидеть существование и свойства этих игнорируемых явлений, гораздо меньше и они менее известны. Во время древних эпидемий одержимости у экзорцистов было много случаев удостовериться в этих фактах; но, разумеется, они были совершенно неспособны понять их. В более поздних конвульсивных эпидемиях, таких как эпидемия Сен-Медара, мы находим более интересные описания, такие как это Карре де Монжерон: «Часто бывает, что уста говорящих произносят ряд слов вне их контроля, так что они слушают себе нравятся помощники, и что они знают только то, что они говорят, когда они говорят это [7]».

[7] Carré de Montgeron. Cité par Bérillon. De la dualité cérébrale, 103.

По общему признанию, это были последователи одного из самых любопытных суеверий нашего времени, спиритуалисты, которые, перевернув столы вокруг 1850 года и подвергнув сомнению умы, обратили наибольшее внимание на бессознательные явления. Они наблюдали и даже вывели их во всех их разновидностях; но то, как они их объясняют, настолько странно, их описания настолько изменены их религиозным энтузиазмом, что их исследования бессознательного не могут быть приняты за отправную точку работы. Будет более естественным вернуться к их описаниям, когда мы увидим достаточно вещей, чтобы понять их, а иногда и объяснять. Но поставленная ими проблема более точно была изучена в работах Фарадея и Шевреля [8], 1854 г., которые первыми показали вмешательство реальных бессознательных психологических явлений.

[8] Chevreul. Lettre à M. Ampère sur une close particulière de mouvements musculaires. Revue des Deux-Mondes, 1833. De la baguette divinatoire, du pendule dit explorateur et des tables tournants, au point de vue de l’histoire, de la critique et de la méthode expérimentale. 1854.

Как известно, эти исследования были продолжены в работе, недавно посвященной знаменитому столетнему юбилею М. Ш. Рише [9], и в исследовании М. Глея по той же проблеме [10].

[9] Ch. Richet. Revue philosophique, 1884, II, 653, et Des Mouvements inconscients, dans l’hommage à Chevreul, 1886.
[10] Gley. Société de biologie. Juillet 1884.

С тех пор исследований стало намного больше, и нам придется учитывать это в своей работе.
Другой вопрос, возникший около 1840 г., по другому пути привел к изучению подобных явлений. Сэр Генри Холланд утверждал, что два полушария человеческого мозга - это два независимых органа, каждый из которых функционирует от своего имени [11].

[11] See Bastian. Le cerveau, II, 127. – Ribot. Maladies de la personnalité, 114.

С тех пор Уиган, Мэйо, Лейкок, Карпентер, Браун-Секар, Люис и др. Изучили факты, благоприятные или неблагоприятные для этой гипотезы, и отметили, что в некоторых случаях этот человек кажется двойным, чтобы сделать, с одной стороны, действия, которые он игнорирует, с другой. Определенные исследования гипноза были направлены в этом направлении: одни отметили димидизированные состояния, затрагивающие только одну сторону тела; Были изучены гемилатеральные каталепсии и внушались обеим сторонам испытуемого одновременно, чтобы вызвать у него две мысли и два выражения одновременно [12].

[12] Cullerre. Magnétisme, 286, 296.

Мы не будем подробно останавливаться на этих явлениях, которые, как нам кажется, довольно легко связаны с предыдущими.


[оригинал на французском языке]
I. Les catalepsies partielles

Nous ne pouvons donner au début de nos recherches une définition claire et générale des actes inconscients ou prétendus tels, il suffit, pour les observer et les décrire, de s’en tenir à cette notion banale: on entend par acte inconscient une action ayant tous les caractères d’un fait psychologique sauf un, c’est qu’elle est toujours ignorée par la personne même qui l’exécute au moment même où elle l’exécute [*].

[*] Ce chapitre et le suivant contiennent un certain nombre d’études que nous avons déjà publiées dans la Revue philosophique sous ces titres: Les actes inconscients et le dédoublement de la personnalité, 1886, II, 577. L’anesthésie systématisée et la dissociation des phénomènes psychologiques, ibid. 1887, I, 449. Les actes inconscients et la mémoire pendant le somnambulisme, ibid., 1888, I, 238. Nous reprenons ces études pour les compléter et les rattacher à des théories plus générales.

Nous ne considérons donc pas comme acte inconscient l’action qu’une personne oublie immédiatement après l’avoir faite, mais qu’elle connaissait et décrivait pendant qu’elle l’accomplissait. Cet acte manque de mémoire et non de conscience, comme nous l’avons déjà montré. Nous considérerons maintenant les actes dont le sujet n’accuse jamais aucune conscience. Les actes de cette sorte peuvent se présenter de deux manières: ou bien l’individu, au moment où il exécute l’acte, semble n’avoir aucune espèce de conscience ni de l’acte ni d’autre chose, il ne parle pas et n’exprime rien. C’est un cas analogue à ceux que nous avons longuement étudiés en parlant de la catalepsie, nous n’y reviendrons plus maintenant. Tantôt, au contraire, l’individu conserve la conscience claire de tous les autres phénomènes psychologiques, sauf d’un certain acte qu’il exécute sans le savoir. L’individu parle alors avec facilité, mais d’autres choses que de son action; nous pouvons alors vérifier, et il le peut lui-même, qu’il ignore entièrement l’action que ses mains accomplissent. C’est cette forme d’inconscience particulière qu’il nous semble maintenant très important de bien comprendre.

Des actes inconscients de ce genre ont été depuis longtemps signalés et étudiés à différents points de vue. Les philosophes spéculatifs ont été, sur ce point, des précurseurs et ont soutenu l’existence de phénomènes inconscients dans l’esprit humain, bien avant que des observations réelles aient pu les faire constater. On connaît la doctrine des petites perceptions ou perceptions sourdes de Leibniz. «J’accorde aux cartésiens, dit-il, que l’âme pense toujours actuellement; mais je n’accorde point qu’elle s’aperçoit de toutes ses pensées, car nos grandes perceptions et nos grands appétits dont nous nous apercevons sont composés d’une infinité de petites perceptions et de petites inclinations dont on ne saurait s’apercevoir. Et c’est dans ces perceptions insensibles que se trouve la raison de ce qui se passe en nous, comme la raison de ce qui se passe dans les corps sensibles consiste dans les mouvements insensibles [1].»

[1] Leibniz. Edition Dutens, II, 214.

Et ailleurs: «Ainsi, il est bon de faire distinction entre la perception qui est l’état intérieur de la monade représentant les choses externes et l’aperception qui est la conscience ou la connaissance réfléchie de cet état intérieur, laquelle n’est point donnée à toute les âmes ni toujours à la même âme [2].»

[2] Leibniz. Principes de la nature et de la grâce, § 4.

Beaucoup de philosophes, en Allemagne surtout, reprirent à plusieurs reprises des idées analogues à celles de Leibniz; on en trouvera l’indication plus complète que je ne puis la donner ici dans le grand traité de Hartmann sur l’inconscient, dans l’introduction de la thèse de M. Colsenet sur le même sujet et dans un article de M. Renouvier consacré à la discussion de ces doctrines [3].

[3] Renouvier. Critique philosophique, 1874, I, 21.

Je voudrais seulement signaler un passage très intéressant de Maine de Biran, où l’illustre psychologue français, sur lequel nous nous sommes déjà appuyé en traitant de la catalepsie, semble encore adopter et défendre les idées que nous allons exposer sur l’inconscient: «En écartant ce qu’il y a d’absolu dans le système de Leibniz, on conçoit que les affections propres aux monades composantes ou éléments sensibles peuvent avoir lieu sans être représentées ou aperçues par la monade centrale qui fait le moi, ou le principe d’unité [4].»

[4] Maine de Biran. Œuvres inédites, II, 12.

Cabanis, Condillac, Hamilton, plus récemment Hartmann, Léon Dumont [5], Colsenet [6] et bien d’autres ont exprimé des idées analogues.

[5] Léon Dumont. Théorie scientifique de la sensibilité, 102.
[6] Colsenet. La vie inconsciente de l’esprit, 1880.

Tous ces philosophes n’ont parlé des phénomènes inconscients que d’une manière théorique; ils ont montré que, d’après leurs systèmes. de pareils faits étaient possibles; tout au plus ont-ils essayé d’interpréter dans ce sens quelques faits d’observation journalière. Ceux qui ont cherché à constater d’une manière expérimentale l’existence et les propriétés de ces phénomènes ignorés sont beaucoup moins nombreux et moins connus. Pendant les anciennes épidémies de possessions, les exorcistes eurent bien des fois l’occasion de constater ces faits; mais il est inutile de dire qu’ils étaient bien incapables de les comprendre. Dans les épidémies de convulsionnaires plus récentes, comme celle de Saint-Médard, on trouve des descriptions plus intéressantes, comme celle-ci de Carré de Montgeron: «Il arrive souvent que la bouche des orateurs prononce une suite de paroles indépendantes de leur volonté, en sorte qu’ils s’écoutent eux-mêmes comme les assistants et qu’ils n’ont connaissance de ce qu’ils disent qu’à mesure qu’ils le prononcent [7].»

[7] Carré de Montgeron. Cité par Bérillon. De la dualité cérébrale, 103.

Il faut le reconnaître, ce sont les adeptes d’une des plus curieuses superstitions de notre époque, les spirites, qui, en faisant tourner les tables vers 1850 et en interrogeant les esprits, ont le plus attiré l’attention sur les phénomènes inconscients. Ils les ont observés et même produits dans toutes leurs variétés; mais la façon dont ils les expliquent est si étrange, leurs descriptions sont tellement altérées par leur enthousiasme religieux que l’on ne peut prendre leurs études sur l’inconscient comme le point de départ d’un travail. Il sera plus naturel de revenir à leurs descriptions quand nous aurons observé assez de choses pour pouvoir les comprendre et quelquefois les expliquer. Mais le problème soulevé par eux fut étudié avec plus de précision dans les travaux de Faraday et de Chevreul [8], 1854, qui, les premiers, montrèrent l’intervention de véritables phénomènes psychologiques inconscients.

[8] Chevreul. Lettre à M. Ampère sur une close particulière de mouvements musculaires. Revue des Deux-Mondes, 1833. De la baguette divinatoire, du pendule dit explorateur et des tables tournants, au point de vue de l’histoire, de la critique et de la méthode expérimentale. 1854.

Ces études furent, comme on sait, continuées dans le travail que M. Ch. Richet dédiait récemment à l’illustre centenaire [9], et dans les recherches de M. Gley sur le même problème [10].

[9] Ch. Richet. Revue philosophique, 1884, II, 653, et Des Mouvements inconscients, dans l’hommage à Chevreul, 1886.
[10] Gley. Société de biologie. Juillet 1884.

Depuis cette époque, les recherches furent beaucoup plus nombreuses et nous aurons à en tenir compte dans notre travail.
Une autre question, qui fut soulevée à peu près vers 1840, amena, par une autre voie, à l’étude de phénomènes analogues. Sir Henry Holland soutint que les deux hémisphères du cerveau humain étaient deux organes indépendants fonctionnant chacun pour son propre compte [11].

[11] Voir Bastian. Le cerveau, II, 127. – Ribot. Maladies de la personnalité, 114.

Depuis, Wigan, Mayo, Laycock, Carpenter, Brown-Séquard, Luys, etc., étudièrent les faits favorables ou défavorables à cette hypothèse et constatèrent que, dans certains cas, l’homme semble double, faire, d’une part, des actions qu’il ignore, de l’autre. Certaines études sur l’hypnotisme furent dirigées dans cette voie, on constata des états dimidiés n’affectant qu’un seul côté du corps; on étudia des catalepsies hémilatérales et l’on fit des suggestions à la fois aux deux côtés d’un sujet, afin de lui donner simultanément deux pensées et deux expressions [12].

[12] Cullerre. Magnétisme, 286, 296.

Nous n’insisterons pas beaucoup sur ces phénomènes, qui nous semblent se rattacher assez facilement aux précédents.

[перевод Google Translate]
Эта женщина не проявляет, в отличие от других испытуемых, истинной внушаемости в состоянии бодрствования. Если я обращаюсь к ней напрямую и приказываю ей двигаться, она удивляется, спорит и не подчиняется. Но когда она разговаривает с другими людьми, я могу спокойно говорить за её спиной, не оборачиваясь. Она меня больше не слышит, и тогда она хорошо выполняет заповеди, но не осознает этого. Я шепчу ему, чтобы он вытащил часы, и его руки делают это очень медленно; Я хожу с ней, заставляю её надевать перчатки и снимать их и т. д., И всего этого она бы не сделала, если бы я приказал ей прямо, когда она меня услышит. То же самое и в других штатах. В своем первом лунатизме, Леони 2, она настолько плохо поддается внушению, что, кажется, всегда действует независимо и, кроме того, хвастается этим. Фактически, вы должны очень громко кричать и долго повторять одно и то же предложение, если хотите прямо сделать предложение. Но мы можем поступить иначе: позволить ей болтать с другим человеком, что отвлекает её гораздо больше, чем в состоянии бодрствования, затем поговорить с ней очень мягко, и команды, которые человек выполняет таким образом, немедленно выполняются, даже если она этого не замечает [1].

[1] Шарпиньон уже заметил подобный факт, когда сказал, что, если лунатик отказывается совершать действие сознательно, его можно заставить сделать это автоматически, без его ведома. Physiologie magnétique, 379.

Однажды Леони 2, довольно занятая, болтала с присутствующими людьми и совершенно забыла обо мне; Я прошептала ему сделать букеты из цветов и подарить их окружающим. Ничего особенного не было так любопытно, как видеть, как его правая рука поднимает один за другим воображаемые цветы, кладет их в свою левую руку, связывает их такой настоящей веревкой и серьезно предлагает их, и все это без того, чтобы Леони 2 заподозрила это и не прервала его разговор. Этих же фактов нет во втором лунатизме в Леони 3, потому что, как мы изучим позже, она может только слышать меня и, следовательно, больше не может отвлекаться.


[оригинал на французском языке]
Cette femme ne présente pas, comme d’autres sujets, une véritable suggestibilité à l’état de veille. Si je m’adresse directement à elle et lui commande un mouvement, elle s’étonne, discute, et n’obéit pas. Mais quand elle parle à d’autres personnes, je puis réussir à parler bas derrière elle sans qu’elle se retourne. Elle ne m’entend plus, et c’est alors qu’elle exécute bien les commandements, mais sans le savoir. Je lui dis tout bas de tirer sa montre, et les mains le font tout doucement; je la fais marcher, je lui fais mettre ses gants et les retirer, etc., toutes choses qu’elle n’exécuterait pas si je les lui commandais directement quand elle m’entend. Il en est de même dans d’autres états. Dans son premier somnambulisme, état de Léonie 2, elle est si peu suggestible qu’elle paraît toujours agir avec indépendance et que d’ailleurs elle s’en vante. En fait, il faut crier très fort et répéter longtemps la même phrase, quand on veut lui faire directement une suggestion. Mais on peut procéder autrement, la laisser causer avec une autre personne, ce qui la distrait beaucoup plus encore qu’à l’état de veille, puis lui parler tout doucement et les commandements que l’on fait ainsi sont immédiatement exécutés sans qu’elle s’en aperçoive [1].

[1] Charpignon avait déjà remarqué un fait analogue quand il dit que, si un somnambule refuse de faire un acte consciemment, on peut le lui faire exécuter automatiquement, sans qu’il le sache. Physiologie magnétique, 379.

Un jour, Léonie 2, tout affairée, causait avec des personnes présentes et m’avait complètement oublié; je lui commandai tout bas de faire des bouquets de fleurs pour les offrir aux personnes qui l’entouraient. Rien n’était curieux comme de voir sa main droite ramasser une à une des fleurs imaginaires, les déposer dans la main gauche, les lier avec une ficelle aussi réelle et les offrir gravement, le tout sans que Léonie 2 s’en fût doutée ou ait interrompu sa conversation. Ces mêmes faits n’existent pas dans le deuxième somnambulisme, en l’état de Léonie 3 car, ainsi que nous l’étudierons plus loin, elle n’entend plus que moi et ne peut plus par conséquent être distraite.

[перевод Google Translate]
М. Ш. Рише уже указывал на этот способ реализации галлюцинации и указывал на любопытство этого явления. Он дает человеку стакан воды, предполагая, что вода горькая, этот человек делает, выпивая всевозможные гримасы: когда его спрашивают, горькая и плохая вода: «Нет, – сказала она, – вода не такая. горький, и все же я не могу не корчить рожи, как будто он горький». Тот же субъект, которому сказали, что перед ним змея, отшатывается с жестами ужаса, говоря, что он ничего не видит перед собой [1].

[1] Ch. Richet. Revue philosophique, 1886, II, 326.

Именно так и происходит с Люси: если я тихонько скажу ей (всегда тем же способом отвлечения, а не прямым внушением, которое могло бы привести к другому результату), что перед ней бабочка, вот она, следует за ним с её глаза, делая жесты, чтобы поймать его, и т. д., говоря о чем–то другом, и говоря, если её спросить, что она ничего не видит. Это то же явление, что и предыдущие, то же самое произошло, когда Леони собирала цветы, не подозревая об этом.
Но во многих случаях и с большинством других предметов все оборачивается иначе. Команду не слышит субъект, причина галлюцинации неосознаваема, но сама галлюцинация является сознательной и внезапно проникает в сознание субъекта. Итак, пока Леони меня не слушает, я шепчу ей, что у человека, с которым она разговаривает, самый красивый зеленый сюртук. Леони, кажется, ничего не слышала и все еще болтает с этим человеком, затем останавливается и смеется: «О! Боже мой, как ты так оделся, и сказать, что я этого еще не заметила ». Еще я шепчу ей, что у нее во рту конфета; она, кажется, ничего не слышала, и, если я спрошу ее, она не знает, что я сказал, но теперь она корчит рожи и плачет: «Ах! Кто это положил мне в рот? " Что мне кажется наиболее необычным, так это то, что если я говорю прямо об этом предмете (который не поддается прямому внушению) и если я прикажу ему галлюцинировать вот так, он будет сопротивляться мне, скажет, что это абсурд. не испытывать галлюцинации, если я не настаиваю очень сильно. В то время как, если я отвлечусь, Леони не узнает, приказываю ли я ей что–то, не будет сопротивляться мне и, тем не менее, немедленно испытает управляемую галлюцинацию. Это очень сложный феномен, он включает в себя смесь бессознательных фактов и сознательных фактов, связанных с определенной точкой зрения, но разделенных с другой. Мы сочли необходимым указать здесь на его существование, чтобы не оставлять серьезного пробела в перечислении предложений путем отвлечения внимания, но мы не верим, что можем показать различные другие примеры из них и обсудить их до завершения других исследований; мы возобновим их изучение позже.
Давайте вернемся к феноменам, которые уникальны и полностью подсознательны: легко увидеть интеллект, который может проявляться в таких фактах отдельно от нормального разума субъекта.
Мы больше не находимся в присутствии частичной каталепсии, когда действия просто определяются ощущением или образом; скорее мы находимся, как мы увидим, при частичном лунатизме, когда действия определяются разумным восприятием. Испытуемый не повторяет слова, он их интерпретирует и исполняет; Итак, там есть разум, который довольно легко проявлять разными способами.
Поэтому я приказываю Леони поднять руку, не сразу, а когда я хлопнул в ладоши десять раз. Я хлопаю в ладоши, и на десятый удар моя рука поднимается. Все это было ей незнакомо, ни команда, ни звук ударов в моих руках, ни сам акт: здесь явно присутствует феномен бессознательного счисления. Но эти бессознательные расчеты, более полно изученные в связи с другой проблемой, мы немного отложим их изучение. Я даю Леони еще одно разумное предложение: отвечать на мои вопросы знаком, не устно (что возможно, но то, что прерывает нормальный разговор), а мановением руки; вы пожмете мою руку, чтобы сказать «да», и вы пожмете мою руку, чтобы сказать «нет». Я беру её левую руку, это обезболивающее, она не замечает и разговаривает с другими людьми. Затем я тоже болтаю с ней, но она, кажется, не слышит меня: только её рука слышит меня и отвечает небольшими движениями, очень четко и очень хорошо подходит для вопросов.
Пойдем дальше, если мы не хотим заставлять её говорить без её ведома, мы можем хотя бы заставить её писать; Я кладу ему карандаш в правую руку, и он, как мы знаем, сжимает карандаш; но вместо того, чтобы показать ей руку и заставить её начертить букву, которую она будет повторять снова и снова, я задаю вопрос: «Сколько тебе лет? В каком мы городе? ... и т. д.», И вот рука машет рукой и пишет ответ на бумаге, при этом Леони не перестает говорить о других вещах за это время. Я заставил его проделать несколько арифметических операций в письменной форме, которые оказались вполне правильными; Я заставил его писать довольно длинные ответы, явно свидетельствовавшие о довольно развитом интеллекте.
Этот вид письма известен под названием автоматического письма, что является довольно правильным выражением, если мы хотим сказать, что это результат регулярного развития определенных психологических феноменов, но под которым не следует понимать, я считаю, что это письмо не сопровождается никаким сознанием. М. Тэн в предисловии к своей работе об интеллекте очень хорошо показывает возможность и интерес этого необычного явления: «Чем страннее факт, тем он информативнее. В этом отношении сами спиритуалистические проявления ставят нас на путь этих открытий, показывая нам сосуществование в один и тот же момент у одного и того же человека двух мыслей, двух волей, двух различных действий, одним из которых является он. осознает, другой, о котором он не знает и который он приписывает невидимым существам ... Есть человек, который, болтая, пение, письмо, не глядя на свою бумагу, следовал предложениям и даже целым страницам, не осознавая, что она пишет. На мой взгляд, его искренность безупречна; однако она заявляет, что в конце своей страницы она понятия не имеет, что нарисовала на бумаге. Когда она читает это, она удивляется, иногда встревожена ... Конечно, мы видим здесь дублирование эго, одновременное присутствие двух серий параллельных и независимых идей, двух центров действия или, если мы хотим, двух законных люди, расположенные в одном мозгу; у каждого есть работа и другая работа, одна на сцене, а другая за кулисами [2]».

[2] Taine. De l’intelligence. Préface, I, 16.

Отвлечение уже сыграло значительную роль в обычных сознательно выполняемых внушениях, которые мы изучали в предыдущей главе; но тогда он имел дело только с антагонистическими идеями и оставил в сознании сам предполагаемый акт. Мы только что видели, что отвлечение порождает внушение другого типа; пока отвлеченное сознание занято индифферентными идеями, предложенное действие также выполняется, но без ведома субъекта. Короче говоря, отвлечение, кажется, разделяет поле сознания на две части: одна остается в сознании, а другая, кажется, игнорируется субъектом. Изученные ранее внушения породили феномены, принадлежащие первой части поля сознания; те, о которых мы сейчас сообщаем, определяют действия, которые, кажется, остаются во втором и полностью сохраняют вид частичных и бессознательных каталепсий. Прежде чем мы сможем объяснить эти факты дальше, нам нужно увидеть их по-другому и при других обстоятельствах.

III. Пост гипнотические внушения. История и описание

Сохранение заповедей за пределами лунатизма и их выполнение после нормализации были явлениями, настолько хорошо известными древним магнетизаторам, что их описание все еще можно считать точным сегодня. «Магнетизер», – говорит Делез, – «может после согласования с ними запечатлеть на них во время лунатизма идею или волю, которые будут определять их в состоянии бодрствования, не зная их причины. Итак, магнетизер скажет сомнамбулу: «Ты пойдешь домой в такой-то час; в этот вечер ты не пойдешь на спектакль, ты накроешься таким образом; вам не составит труда принять такое-то лекарство, вы не будете пить спиртные напитки или кофе; вас больше не будет беспокоить такой объект; вы прогоните такой страх, вы забудете то-то и такое-то и т. д.» Сомнамбул, естественно, будет склонен делать то, что ему предписано; он будет помнить это, не осознавая, что это воспоминание; он будет привлекательным за то, что вы ему посоветовали, отчуждением за то, что вы ему запретили [3] ...»

[3] Deleuze. Instruction pratique, 1825, 118.

Однако этот автор, который так хорошо знал силу внушений после пробуждения, похоже, не осознает, что есть феномен того же рода в действии его намагниченной воды, которая «иногда очищает, а иногда вызывает запор в зависимости от потребности [4]», и который «сохраняет свою силу пять лет».

[4] Deleuze, Histoire critique, I, 125. Instruction, 65.

Бертран лучше понимает роль постгипнотического внушения в этих явлениях и использует его для создания всех эффектов, приписываемых магнетизму. Он был одним из первых, кто описал этот очень любопытный опыт, когда предмет, когда он спал, велел вернуться в определенный день в такое время. «В этом нет необходимости», – добавляет он, – «заставлять его помнить свое обещание (когда он бодрствует), чтобы выполнить его; и в назначенный момент желание делать то, что он хочет в сомнамбулизме, спонтанно возникнет в нем, при этом он не сможет понять мотив, который им движет [5]».

[5] Bertrand. Traité du somnambulisme, 1823, 199.

Поскольку к этому времени (1823 г.) постгипнозное внушение было так хорошо известно и использовалось, неудивительно, что все более поздние авторы приводят нам очень ясные и очень любопытные примеры этого явления. Тесте, у которого не было таких угрызений совести, как у Делёза, проводил настоящие эксперименты и приказывал своим испытуемым на следующий день зажечь огонь, вышить в течение часа и т. д. [6].

[6] Teste, Magnétisme expliqué, 1845, 341.

Он даже предлагает с такой же убежденностью, как некоторые современные гипнотизеры, «таким образом регулировать моральную и физическую жизнь субъектов, которых усыпляют, и работать над их моральным совершенствованием [7]».

[7] Id. Ibid., 435.

Точно так же, по его словам, Обен Готье преуспел в изменении чувств молодой девушки и примирил её внушением с матерью: трогательная сцена, которую он описывает в свое время, очень необычна [8].

[8] A. Gauthier, Histoire, II, 361.

Шарпиньон более точен в своих экспериментах; он обнаруживает, что сложная галлюцинация, предполагаемая таким образом (галлюцинация получения кошелька в подарок), сохраняется через два дня после пробуждения [9], и он демонстрирует роль внушения во сне, вызванную отправкой намагниченных жетонов, показывая, что сон также происходит, если жетоны не были намагничены, и если субъект был просто предупрежден во время предыдущего лунатизма, что они будут [10].

[9] Charpignon, Physiologie du magnétisme, 82.
[10] Id. Ibid., 94, 362.

«Журнал магнетизма» («Journal du magnétisme») Дупоте, естественно, содержит огромное количество фактов такого рода; Я заметил интересный эксперимент по индуцированному сну в назначенное время [11]; но я считаю, что лучше полностью процитировать резюме феномена галлюцинаций при пробуждении от постгипнотического внушения, данное интересным магнетизером, заслуживающим большего внимания.

[11] Journal du magnétisme, 1855, 181.

«Часто легко, – пишет д–р А. Перье [12], – вызвать у лунатиков этот вид невроза (галлюцинации) по желанию и продлить его, даже когда они просыпаются. Мы позволяем им видеть людей, отсутствовавших или умерших долгое время, как нам нравится; они вернули своим напиткам или еде тот вкус, который мы хотели им придать; их запах открывал ощущение самых разнообразных ароматов, которые на самом деле существовали только в нашем воображении. Теперь у нас есть лунатик, у которого абсолютная нечувствительность и иллюзия вкуса сохраняются в течение нескольких часов после её возвращения к нормальной жизни. Прежде чем разбудить ее, мы излучаем некоторую волю, а когда она просыпается, она испытывает все галлюцинации чувств, которые мы ей наложили. Настоящее лицо остается для нее совершенно невидимым, она видит другого, чей голос не слышит; третий щипает ее, а она этого не чувствует. У жидкостей во рту есть нужный нам аромат; слух воспринимает самые разнообразные звуки. Его восприятие преображается, как образы наших мыслей ... и т. д.»

[12] A. Perrier, Recherches médico-magnétiques. – Journal du magnétisme, 1854, 76.

Трудно дать более полное описание всех галлюцинаций, даже тех, которые в последнее время называются негативными галлюцинациями, которые могут быть вызваны внушением. Лиебо в 1860 году говорил о предложениях в течение 52 дней и изучал их исполнение [13].

[13] Liébault, Du sommeil, 153.

Однако в то время было такое ребяческое презрение к животному магнетизму, что все эти психологические описания были полностью забыты и действительно поверили в совсем недавнее открытие, когда М. Ш. Рише [14] опубликовал в 1875 году свои наблюдения по поводу некоторые внушения, сделанные после пробуждения.

[14] Ch. Richet. L’homme et l’intelligence, 251.

Трудно было поверить, что женщина, забывшая все, что ей сказали во время лунатизма, могла, тем не менее, вернуться через восемь дней в назначенное время, не зная почему. Но в 1823 году Бертран уже считал этот опыт тривиальным. Следует признать, что описания г-на Рише были более удачными, чем описания Бертрана. Им удалось убедить больше людей, и с тех пор изучение внушения, выполненного после пробуждения, было проведено большим количеством наблюдателей, которые один за другим нашли все факты, которые видели старейшины. Мы не будем повторять хорошо известное сейчас описание этого явления: предыдущие цитаты могут заменить общее описание; мы сосредоточимся только на деталях, которые дадут нам лучшее представление о том, как работает мозг в этих единичных операциях.
Прежде всего отметим, что эта стойкость идеи, несмотря на переход из одного состояния в другое, также происходит вне гипноза. «Обычно», – говорит Моро (из Тура) [15], «сновидения прекращаются во сне, иногда они сохраняются при бодрствовании ... Индивидууму снится, что он может летать в воздухе; проснувшись, он чувствует необходимость попробовать это, прыгнув в канаву».

[15] Moreau (de Tours). Le haschich, 252.

«Другому снился его отец, который умер и видит привидение, он продолжает видеть его в полубудильнике и даже немного накануне [16]».

[16] Id. Ibid., 230.

«Бред многих душевнобольных начинается со сновидений [17]».

[17] Id. Ibid., 261.

Нервные кризисы и экстатические состояния показывают нам явления одного и того же рода. Мистер Фонтен, один из вызывающих судороги Сен-Медара, объявляет во время кризиса, что на протяжении всего поста он будет есть только один раз в день и что он будет принимать его с хлебом и водой; после припадков он ничего не помнит, но вынужден поститься и выполнять предписания [18].

[18] Gasparin. Tables tournantes, II, 62. – Regnard. De la sorcellerie, 178.

Лиебо [19] говорит о пациенте, которому снится, что он онемел и который после пробуждения действительно потерял речь.

[19] Liébault. Revue hypnotique, I, 145, et Le Sommeil, 157.

В том же смысле давайте процитируем гениальный процесс любовника, который получил разрешение приблизиться к своей красоте, пока она спала, и прошептал ей на ухо свое имя. Этот молодой человек впоследствии почувствовал к нему сильную привязанность через своего рода повторяющийся сон [20].

[20] Proceed. S. P. R., 1882, 287.

Наконец, М. Шарко цитирует истерика, который после кризиса, в котором, по его мнению, его укусили животные, осматривает свои руки на предмет следов укусов, которые, по его мнению, он перенес [21], а Модсли говорит о докторе, который считал, что он у него была белая лошадь, о которой он мечтал во время бреда от брюшного тифа [22].

[21] Charcot, Maladies du syst. nerv., III, 262.
[22] Maudsley, Pathologie de l’esprit, 219.

Все эти явления, очевидно, те же, что и после гипнотического сна, но они не столь четкие и не столь доступные для экспериментов.


[оригинал на французском языке]
M. Ch. Richet a déjà signalé cette façon dont une hallucination pouvait se réaliser et a fait remarquer combien le phénomène était curieux. Il donne un verre d’eau à une personne en lui suggérant que l’eau est amère, cette personne fait en buvant toutes sortes de grimaces: quand on l’interroge et qu’on lui demande si l’eau est amère et mauvaise: «Mais non, dit-elle, l’eau n’est pas amère et cependant je ne puis m’empêcher de faire des grimaces comme si c’était amer.» Le même sujet à qui on a dit qu’il y avait un serpent devant lui recule avec des gestes de terreur, tout en disant qu’il ne voit rien devant lui [1].

[1] Ch. Richet. Revue philosophique, 1886, II, 326.

C’est tout à fait de cette façon que les choses se passent avec Lucie: si je lui dis tout bas (toujours par le même procédé de la distraction et non par suggestion directe qui aurait un autre résultat) qu’il y a un papillon devant elle, la voici qui le suit des yeux, fait des gestes pour l’attraper, etc., tout en parlant d’autre chose, et, en disant, si on l’interroge, qu’elle ne voit rien. C’est là un phénomène identique aux précédents, les choses se passaient de même quand Léonie cueillait des fleurs sans le savoir.
Mais bien souvent, et avec la plupart des autres sujets, les choses se passent autrement. Le commandement n’est pas entendu par le sujet, l’origine de l’hallucination est inconsciente, mais l’hallucination elle-même est consciente et entre tout d’un coup dans l’esprit du sujet. Ainsi, pendant que Léonie ne m’écoute pas, je lui dis tout bas que la personne à qui elle parle a une redingote du plus beau vert. Léonie semble n’avoir rien entendu et cause encore avec cette personne, puis elle s’interrompt et éclate de rire: «Oh! mon Dieu, comment vous êtes-vous habillé ainsi, et dire que je ne m’en étais pas encore aperçue.» Je lui dis de même tout bas qu’elle a un bonbon dans la bouche; elle semble bien n’avoir rien entendu et, si je l’interroge, elle ne sait ce que j’ai dit, mais la voici maintenant qui fait des grimaces et qui s’écrie: «Ah! qui est-ce qui m’a donc mis cela dans la bouche?» Ce qui me paraît le plus singulier, c’est que, si je parle directement à ce sujet (qui est peu suggestible directement), et si je lui commande une hallucination de la sorte, il va me résister, dire que c’est absurde et en réalité n’éprouvera pas l’hallucination, à moins que je n’insiste très fort. Tandis que, si je fais le commandement par distraction, Léonie ne saura pas si je lui commande quelque chose, ne me résistera pas, et éprouvera tout de suite cependant l’hallucination commandée. Ce phénomène est fort complexe, il comprend un mélange de faits inconscients et de faits conscients reliés à un certain point de vue et cependant séparés à un autre. Nous avons cru nécessaire de signaler ici son existence pour ne pas laisser une lacune grave dans l’énumération des suggestions par distraction, mais nous ne croyons pas pouvoir en montrer d’autres exemples variés et les discuter avant d’avoir terminé d’autres études; nous reprendrons plus tard leur examen.
Revenons aux phénomènes qui sont uniquement et complètement subconscients: un caractère facile à constater c’est l’intelligence qui peut se manifester dans de pareils faits séparés de l’esprit normal du sujet.
Nous ne sommes plus en présence d’une catalepsie partielle où les actes sont simplement déterminés par une sensation ou une image; nous sommes plutôt, comme nous le verrons, en présence d’un somnambulisme partiel, où les actes sont déterminés par des perceptions intelligentes. Le sujet ne répète pas les paroles, il les interprète et les exécute; il y a donc là de l’intelligence qu’il assez facile de manifester de différentes manières.
Ainsi je commande à Léonie de lever le bras, non pas immédiatement, mais quand j’aurai frappé dix fois dans mes mains. Je frappe dans mes mains, et, au dixième coup, le bras se lève. Tout cela a été pour elle inconnu, le commandement, le bruit des coups dans mes mains, et l’acte lui-même: il y a ici évidemment un phénomène de numération inconsciente. Mais ces calculs inconscients, ayant été étudiés plus complètement à propos d’un autre problème, nous remettrons un peu leur étude. Je donne à Léonie une autre suggestion intelligente également, celle de répondre à mes questions par un signe, non pas de la bouche (ce qui est possible, mais ce qui interrompt la conversation normale), mais par un signe de la main; vous me serrerez la main pour dire «oui», et vous me la secouerez pour dire «non». Je lui prends la main gauche qui est anesthésique, elle ne s’en aperçoit pas et cause avec d’autres personnes. Puis je cause aussi avec elle, mais sans qu’elle paraisse m’entendre: sa main seule m’entend et me répond par de petits mouvements très nets et très bien adaptés aux questions.
Allons plus loin, si nous ne voulons pas la faire parler sans qu’elle le sache, nous pouvons du moins la faire écrire; je lui mets un crayon dans la main droite et la main serre le crayon, comme nous le savons; mais, au lieu de diriger la main et de lui faire tracer une lettre qu’elle répétera indéfiniment, je pose une question: «Quel âge avez-vous? Dans quel ville sommes-nous ici?... etc.», et voici la main qui s’agite et écrit la réponse sur le papier, sans que, pendant ce temps, Léonie se soit arrêtée de parler d’autres choses. Je lui ai fait faire ainsi des opérations arithmétiques par écrit, qui furent assez correctes; je lui ai fait écrire des réponses assez longues qui manifestaient évidemment une intelligence assez développée.
Ce genre d’écriture est connu sous le nom d’écriture automatique, expression assez juste si l’on veut dire qu’elle est le résultat du développement régulier de certains phénomènes psychologiques, mais par laquelle il ne faut pas entendre, je crois, que cette écriture n’est accompagnée d’aucune espèce de conscience. M. Taine, dans la préface de son ouvrage sur l’Intelligence, montre très bien la possibilité et l’intérêt de ce phénomène singulier: «Plus un fait est bizarre, plus il est instructif. À cet égard, les manifestations spirites elles-mêmes nous mettent sur la voie de ces découvertes, en nous montrant la coexistence au même instant, dans le même individu, de deux pensées, de deux volontés, de deux actions distinctes, l’une dont il a conscience, l’autre dont il n’a pas conscience et qu’il attribue à des êtres invisibles... Il y a une personne qui, en causant, en chantant, écrit sans regarder son papier des phrases suivies et même des pages entières, sans avoir conscience de ce qu’elle écrit. À mes yeux, sa sincérité est parfaite; or, elle déclare qu’au bout de sa page, elle n’a aucune idée de ce qu’elle a tracé sur le papier. Quand elle le lit, elle en est étonnée, parfois alarmée... Certainement on constate ici un dédoublement du moi, la présence simultanée de deux séries d’idées parallèles et indépendantes, de deux centres d’actions, ou, si l’on veut, de deux personnes morales juxtaposées dans le même cerveau; chacune a une œuvre, et une œuvre différente, l’une sur la scène et l’autre dans la coulisse [2].»

[2] Taine. De l’intelligence. Préface, I, 16.

La distraction jouait déjà un rôle considérable dans les suggestions ordinaires exécutées consciemment que nous avons étudiées dans le chapitre précédent; mais alors elle ne portait que sur les idées antagonistes et laissait subsister la conscience de l’acte suggéré lui-même. Nous venons de voir que la distraction donne naissance à une autre espèce de suggestions; pendant que la conscience distraite est occupée d’idées indifférentes, l’acte suggéré s’exécute également mais à l’insu du sujet. En un mot, la distraction semble scinder le champ de la conscience en deux parties: l’une qui reste consciente, l’autre qui semble ignorée par le sujet. Les suggestions précédemment étudiées provoquaient des phénomènes appartenant à la première partie du champ de la conscience; celles que nous signalons maintenant déterminent des actions qui semblent rester dans la seconde et qui gardent complètement l’apparence des catalepsies partielles et inconscientes. Avant d’expliquer ces faits davantage, il nous faut les voir sous d’autres aspects et dans d’autres circonstances.

III. Les suggestions posthynoptiques. Historique et description

La persistance des commandements au-delà du somnambulisme et leur exécution après le retour à l’état normal étaient des phénomènes si bien connus par les anciens magnétiseurs que leur description peut encore être considérée comme exacte aujourd’hui. «Le magnétiseur, dit Deleuze, peut, après en être convenu avec eux, leur imprimer pendant le somnambulisme une idée ou une volonté qui les détermineront dans l’état de veille, sans qu’ils en sachent la cause. Ainsi le magnétiseur dira au somnambule: «Vous rentrerez chez vous à telle heure; vous n’irez point ce soir au spectacle, vous vous couvrirez de telle manière; vous ne ferez aucune difficulté de prendre tel remède vous ne prendrez point de liqueurs, point de café; vous ne vous occuperez plus de tel objet; vous chasserez telle crainte, vous oublierez telle chose, etc.» Le somnambule sera naturellement porté à faire ce qui lui a été prescrit; il s’en souviendra sans se douter que c’est un souvenir; il aura de l’attrait pour ce que vous lui avez conseillé, de l’éloignement pour ce que vous lui avez interdit [3]...»

[3] Deleuze. Instruction pratique, 1825, 118.

Cependant cet auteur, qui connaissait si bien la puissance des suggestions après le réveil, ne semble pas reconnaître qu’il y a un phénomène du même genre dans l’action de son eau magnétisée qui «tantôt purge et tantôt constipe suivant le besoin [4]», et qui «conserve sa puissance pendant cinq ans».

[4] Deleuze, Histoire critique, I, 125. Instruction, 65.

Bertrand comprend mieux le rôle de la suggestion posthypnotique dans ces phénomènes, et il s’en sert pour produire tous les effets attribués au magnétisme. Il décrit, l’un des premiers, cette expérience très curieuse qui consiste à commander à un sujet pendant son sommeil de revenir tel jour, à telle heure. «Il ne sera pas nécessaire, ajoute-t-il, de le faire ressouvenir de sa promesse (quand il sera éveillé) pour qu’il l’exécute; et, au moment désigné, le désir de faire ce qu’il aura voulu en somnambulisme naîtra spontanément en lui sans qu’il puisse se rendre compte du motif qui le pousse [5].»

[5] Bertrand. Traité du somnambulisme, 1823, 199.

Puisque, dès cette époque (1823), la suggestion posthypnotique était ainsi connue et utilisée, il n’est pas surprenant que tous les écrivains postérieurs nous donnent des exemples très nets et très curieux de ce phénomène. Teste, qui n’avait pas les mêmes scrupules que Deleuze, fait de véritables expériences et ordonne à ses sujets d’allumer du feu le lendemain, de broder pendant une heure, etc. [6].

[6] Teste, Magnétisme expliqué, 1845, 341.

Il propose même, avec autant de conviction que certains hypnotiseurs d’aujourd’hui, «de régulariser par là la vie morale et physique des sujets qu’on endort et de travailler à leur amélioration morale [7]».

[7] Id. Ibid., 435.

Dans cette même voie d’ailleurs, Aubin Gauthier réussit, dit-il, à changer les sentiments d’une jeune fille et à la réconcilier par suggestion avec sa mère: la scène touchante qu’il décrit à propos est bien singulière [8].

[8] A. Gauthier, Histoire, II, 361.

Charpignon est plus précis dans ses expériences; il constate qu’une hallucination complexe suggérée de la sorte (celle d’avoir reçu en cadeau un portefeuille) persiste deux jours après le réveil [9], et il démontre le rôle de la suggestion dans le sommeil provoqué par l’envoi de jetons magnétisés, en montrant que le sommeil se produit aussi si les jetons n’ont pas été magnétisés et si le sujet a été simplement prévenu pendant le somnambulisme précédent qu’ils le seraient [10].

[9] Charpignon, Physiologie du magnétisme, 82.
[10] Id. Ibid., 94, 362.

Le Journal du magnétisme de Dupotet contient naturellement un grand nombre de faits de ce genre; j’y remarque une expérience intéressante sur le sommeil provoqué à l’heure dite [11]; mais je crois qu’il vaut mieux citer entièrement le résumé, donné par un magnétiseur intéressant qui mériterait d’être plus connu, des phénomènes d’hallucinations au réveil par suggestion posthypnotique.

[11] Journal du magnétisme, 1855, 181.

«Il est souvent facile, écrit le Dr A. Perrier [12], de faire naître à volonté ce genre de névrose (l’hallucination) chez les somnambules et de le prolonger même à leur réveil. Nous leur avons fait voir à notre gré des personnes absentes ou mortes depuis longtemps; ils rapportaient à leurs boissons ou à leur aliments le goût qu’il nous avait plu de leur donner; leur odorat accusait la sensation des parfums les plus variés qui n’existaient réellement que dans notre imagination. Nous possédons en ce moment une somnambule, chez laquelle l’insensibilité la plus parfaite et l’illusion du goût persistent pendant plusieurs heures à son retour à la vie normale. Avant de la réveiller, nous émettons une volonté quelconque, et, à son réveil, elle éprouve toutes les hallucinations des sens que nous lui avons imposées. Un individu présent reste pour elle parfaitement invisible, elle en voit un autre dont elle n’entend pas la voix; un troisième la pince et elle ne le sent pas. Les liquides ont dans sa bouche la saveur que nous désirons; l’ouïe perçoit les sons les plus variables. Ses perceptions se transfigurent comme les images de nos pensées... etc.»

[12] A. Perrier, Recherches médico-magnétiques. – Journal du magnétisme, 1854, 76.

Il est difficile de donner un résumé plus complet de toutes les hallucinations, même de celles qu’on a désignées plus récemment sous le nom d’hallucinations négatives, qui peuvent être produites par suggestion. Liébault, en 1860, parle de suggestions durant 52 jours et étudie leur exécution [13].

[13] Liébault, Du sommeil, 153.

Cependant, tel était, à cette époque, le mépris puéril que l’on affectait pour le magnétisme animal que toutes ces descriptions psychologiques furent complètement oubliées et l’on crut véritablement à une découverte toute récente quand M. Ch. Richet [14] publia en 1875 ses observations sur quelques suggestions exécutées après le réveil.

[14] Ch. Richet. L’homme et l’intelligence, 251.

On eut de la peine à croire qu’une femme, ayant oublié tout ce qu’on lui avait dit pendant le somnambulisme, pût cependant revenir au bout de huit jours à l’heure dite sans savoir pourquoi. Mais, en 1823, Bertrand considérait déjà cette expérience comme banale. Il faut reconnaître que les descriptions de M. Richet eurent plus de succès que celles de Bertrand. Elles purent convaincre plus de personnes et, depuis, l’étude de la suggestion exécutée après le réveil fut faite par un grand nombre d’observateurs qui retrouvèrent l’un après l’autre tous les faits qu’avaient aperçus les anciens. Nous ne reprendrons pas la description de ce phénomène qui est maintenant bien connu: les citations précédentes pouvant tenir lieu d’une description générale; nous n’insisterons que sur les détails, qui nous feront mieux connaître le fonctionnement de l’esprit dans ces opérations singulières.
Remarquons d’abord que cette persistance d’une idée, malgré le passage d’un état à un autre se présente aussi en dehors de l’hypnotisme. «Ordinairement, dit Moreau (de Tours) [15], les rêves s’arrêtent avec le sommeil, quelquefois ils persistent dans la veille... Un individu rêve qu’il peut voler en l’air; réveillé, il éprouve le besoin de l’essayer en sautant un fossé.»

[15] Moreau (de Tours). Le haschich, 252.

«Un autre rêvé à son père qui est mort et en voit le fantôme, il continue à le voir dans le demi-réveil et même un peu pendant la veille [16].»

[16] Id. Ibid., 230.

«Le délire de beaucoup d’aliénés prend son point de départ dans les rêves de leur sommeil [17].»

[17] Id. Ibid., 261.

Les crises nerveuses et les états extatiques nous montrent des phénomènes du même genre. M. Fontaine, un des convulsionnaires de Saint-Médard, annonce, pendant une crise, que, tout le reste du carême, il ne prendra qu’un repas par jour et qu’il le prendra au pain et à l’eau; après ses crises il ne se souvient de rien et cependant il est forcé de jeûner et d’exécuter sa prescription [18].

[18] Gasparin. Tables tournantes, II, 62. – Regnard. De la sorcellerie, 178.

Liébault [19] parle d’un malade qui rêve qu’il est devenu muet et qui au réveil a réellement perdu la parole.

[19] Liébault. Revue hypnotique, I, 145, et Le Sommeil, 157.

Dans le même sens, qu’il nous soit permis de citer le procédé ingénieux d’un amoureux qui obtint la permission de s’approcher de sa belle pendant qu’elle dormait et de murmurer son propre nom à son oreille. Cette jeune personne eut dans la suite beaucoup de tendresse pour lui par une sorte de rêve récurrent [20].

[20] Proceed. S. P. R., 1882, 287.

Enfin M. Charcot cite un hystérique qui, après une crise où il croit avoir été mordu par des animaux, examine ses bras pour y chercher les traces des morsures qu’il croit avoir subies [21], et Maudsley parle d’un médecin qui croyait posséder un cheval blanc auquel il avait rêvé pendant le délire de la fièvre typhoïde [22].

[21] Charcot, Maladies du syst. nerv., III, 262.
[22] Maudsley, Pathologie de l’esprit, 219.

Tous ces phénomènes sont évidemment identiques à ceux qui se passent après le sommeil hypnotique, mais ils ne sont ni aussi nets ni aussi accessibles à l’expérimentation.

[перевод Google Translate]
Давайте перейдем ко второму факту, на который, как мне кажется, впервые указал г-н Герни, и который имеет, по крайней мере, не меньшую важность, чем предыдущий. Если кто-то будет допросить субъекта во время внушения после гипноза, он обнаружит, что в это время у него есть воспоминания обо всех своих предыдущих лунатиках, хотя обычно он полностью потерял эти воспоминания. «Ему рассказывают новость во время гипнотического состояния; когда он просыпается, он не помнит этого, но когда он выполняет внушение, он вспоминает новости, которые ему сообщили во время гипноза [1]».

[1] Gurney. Problems of hypnotism. Proceed. S. P. R., 1887, 273.

Я проверил этот характер, особенно с Мари, самым ясным образом.
Третий персонаж, естественно связанный с этим, встречается в статье мистера Герни и, возможно, был нами подтвержден интересным образом. «Если мы даем внушение субъекту в состоянии, когда он нечувствителен, и если мы разбудим его в другом состоянии, в котором он обычно чувствителен, он снова станет нечувствительным, когда выполнит внушение [2]».

[2] Gurney. Problems of hypnotism. Proceed. S. P. R. II, 65.

Я видел один факт, подтверждающий это, хотя, похоже, все наоборот. Обычно Роуз применяли тотальный анестетик, но с определенным сомнамбулизмом она восстановила чувствительность правой стороны и стала не более чем левой гемианестезией; когда она проснулась, она все еще потеряла эту чувствительность и снова стала совершенно нечувствительной. В этом особом сомнамбулизме я приказываю ему найти какой–нибудь предмет на столе и подойти и показать его мне. Потом я разбудил её полностью, через несколько мгновений она встает, немного ходит по комнате, подходит к столу, берет предмет, который приносит мне, Когда она проходит мимо меня, я ущипаю её за правую руку, она кричит и поворачивается вокруг, чего она никогда не делала в состоянии бодрствования. В следующее мгновение она потеряла как память о том, что показывала мне что–то, так и чувствительность правой стороны. При первом обычном сомнамбулизме Мари не демонстрирует больших вариаций чувствительности, она полностью обезболивает, как в состоянии бодрствования; но вот деталь, которую я видел регулярно. её правый глаз (в то время она была полностью слепой на левый глаз) имеет очень плохую остроту зрения во время бодрствования, одну восьмую от таблицы Веккера; во время лунатизма, если его заставляют открывать глаза, острота зрения в правом глазу всегда без всякого намека на четверть или треть. Во время этого лунатизма я предлагаю ей взять метлу и подметать комнату, когда она бодрствует. Через некоторое время после пробуждения она берет метлу и подметает, «потому что она грязная», – сказала она. Затем я помещаю его, не снимая метлы, на то же место, что и раньше, в пяти метрах от доски, и я читаю. Острота зрения одна треть. Спустя время, сняв веник, все равно измеряю правый глаз, острота зрения одна восьмая. Короче говоря, при выполнении внушения после гипноза она возобновила сенсорное состояние, которое у нее было во время лунатизма. Мы полагаем, что это способ интерпретировать наблюдения некоторых авторов, согласно которым конкретная анестезия характеризует выполнение постгипнотических внушений. Это происходит только в том случае, если условие, при котором было сделано внушение, само по себе было анестезией. Короче говоря, у субъектов из этой категории состояние чувствительности во время выполнения предложения такое же, как и в момент его получения.
Наконец, г-н Герни указывает еще на один факт, который мы поставим на четвертое место. Если мы возьмем субъекта, который не поддается внушению в бодрствующем состоянии, но который явно таков в сомнамбулизме, он возобновит, выполняя постгипнотическое внушение, эту склонность к внушению, которой у него больше не было в течение обычного дня до этого. «Во время этого исполнения субъекту может быть наложена новая заповедь, которая была бы расценена как шутка, если бы субъект бодрствовал, и которая затем выполняется, как если бы она была дана во время гипнотического состояния».

[3] Gurney. Proceed. S. P. R, 1887, 271, 273.

Я подтвердил этот новый факт, но не считаю свое наблюдение очень ценным, так как субъект, на котором я его сделал, был весьма внушаемым даже во время обычного бодрствования. Этот опыт следует повторить, поскольку наблюдение Гурни остается очень интересным. Таким образом, в некоторых случаях мы можем наблюдать четыре важных психологических характеристики во время выполнения внушения после гипноза: 1-е забывание действия после того, как оно было выполнено; 2-е память на момент совершения внушения предыдущих сомнамбулизмов; 3-е вариации сенсорно-сенсорного состояния; 4-е повышение внушаемости. Теперь связь кажется очевидной, и эти четыре характеристики как раз и отличают сомнамбулическое состояние от состояния бодрствования. Некоторые субъекты, чтобы выполнить постгипнотическое внушение, возвращаются в сомнамбулическое состояние, идентичное тому, в котором внушение было получено. Эту идею уже высказал М.М. Фонтаном и Сегардом [4] и М. Дельбёфом, которые даже дали этому, по крайней мере, на мой взгляд, слишком общий масштаб, но это не было достаточно продемонстрировано.

[4] Médecine suggestive, 158.

Автор действительно настаивает на разнообразии физиогномики субъектов, которые смотрят измученными глазами, когда они выполняют внушение после гипноза. Выбор этого персонажа кажется мне неудачным, поскольку лунатики не обязательно обладают дикими глазами. Как мы уже сказали и теперь, кажется, готовы признать, физических признаков лунатизма нет. Но психологические феномены здесь очень характерны и показывают, что в некоторых случаях субъекты снова находятся в сомнамбулизме, когда выполняют внушение.
Но можем ли мы сказать, что это открытие, каким бы интересным оно ни было, полностью решает проблему внушения после гипноза? Очевидно нет. Во-первых, важно отметить, что не у всех субъектов дела обстоят так и что даже очень редко можно увидеть во время выполнения внушения после гипноза четырех упомянутых мною персонажей. Есть люди, у которых нет ни памяти, ни чувствительности к лунатизму во время внушения, поэтому они не впадают обратно в гипнотическое состояние. Более того, даже у субъектов, соответствующих предыдущему описанию, эти явления далеко не все объяснены. Если внушение выполняется сразу после очевидного пробуждения, можно с некоторой уверенностью сказать, что они на самом деле не проснулись. Но если, как обычно, внушение выполняется намного позже, через два дня, то же самое и через сто дней, остается объяснить существенный факт: почему они снова ложатся спать в это время?
Нет смысла говорить, что, к тому же, вряд ли правильно, что любое постгипнотическое внушение эквивалентно следующему: «Вы снова заснете в такое-то время и будете делать то-то и то-то», ибо постгипнотическое внушение сна так же трудно объяснить, как и любое другое. Проснувшись, они полностью забыли, что им нужно снова заснуть, и не думают об этом внушении, пока оно не наступит. Почему это забытое воспоминание возникает именно в этот момент? После сна они больше не поддаются внушению; можно, как заметил М. Бони [5], заставить их поверить, что внушение было сделано во время сна: если внушение на самом деле не было сделано во время лунатизма, этой идеи недостаточно и действие не выполняется.

[5] Beaunis. Somnambulisme, 208.

Почему эта идея сна, возникающая среди других идей, имеет силу? Это не объясняется, хотя мы допускаем, что любое внушение осуществляется во время нового лунатизма. Чтобы продвинуться в изучении этой проблемы, нам необходимо изучить другие предметы, которые ясно представляют, в некотором роде типичный, другой способ выполнения предположения. Новые явления, которые мы увидим в этих предметах, уже существовали в других, но без точности, смешанные с другими фактами; лучше рассмотреть их отдельно, прежде чем возвращаться к более сложным явлениям.


[оригинал на французском языке]
Passons à un second fait signalé pour la première fois, je crois, par M. Gurney et qui a une importance au moins égale à celle du précédent. Si on interroge un sujet pendant qu’il exécute une suggestion posthypnotique, on constatera qu’il a, à ce moment, le souvenir de tous ses somnambulismes précédents, quoique ordinairement il ait complètement perdu ces souvenirs. «On lui dit une nouvelle pendant l’état hypnotique; au réveil, il ne s’en souvient pas, mais quand il exécute une suggestion, il se souvient de la nouvelle qui lui a été dite pendant l’hypnose [1].»

[1] Gurney. Problems of hypnotism. Proceed. S. P. R., 1887, 273.

J’ai vérifié ce caractère, surtout avec Marie, de la façon la plus nette.
Un troisième caractère, lié naturellement à celui-ci, se trouve indiqué dans l’article de M. Gurney et a pu être vérifié par nous d’une manière intéressante. «Si on donne une suggestion à un sujet dans un état où il est insensible et si on le réveille dans un autre état où il est normalement sensible, il redevient insensible au moment où il exécute la suggestion [2].»

[2] Gurney. Problems of hypnotism. Proceed. S. P. R. II, 65.

J’ai constaté un fait qui confirme celui-ci, quoiqu’il semble en apparence l’inverse. Rose était normalement anesthésique totale, mais dans un certain somnambulisme elle reprenait la sensibilité du côté droit et n’était plus qu’hémianesthésique gauche; au réveil, elle perdait toujours cette sensibilité et redevenait complètement insensible. Dans ce somnambulisme particulier, je lui commande de chercher un objet sur une table et de venir me le montrer. Puis je la réveille complètement, quelques instants après, elle se lève, marche un peu dans la pièce, va à la table, prend l’objet qu’elle m’apporte, Quand elle passe près de moi, je lui pince le bras droit, elle pousse un cri et se retourne, ce qu’elle ne faisait jamais à l’état de veille. L’instant suivant, elle avait perdu et le souvenir de m’avoir montré quelque chose et la sensibilité de son côté droit. Marie ne présente pas, dans le premier somnambulisme ordinaire, de grandes variations de la sensibilité, elle est anesthésique totale comme à l’état de veille; mais voici un détail que j’ai constaté régulièrement. Son œil droit (elle était alors complètement aveugle de l’œil gauche) a, pendant la veille une acuité visuelle très faible, un huitième du tableau de Wecker; pendant le somnambulisme, si on lui fait ouvrir les yeux, l’acuité visuelle de l’œil droit monte toujours sans aucune suggestion à un quart ou un tiers. Pendant ce somnambulisme, je lui suggère de prendre un balai et de balayer la salle quand elle sera réveillée. Quelque temps après le réveil, elle prend le balai et balaye, «parce que c’est sale», dit-elle. Je la place alors, sans lui retirer son balai, au même endroit que précédemment, à cinq mètres du tableau et je la fais lire. L’acuité visuelle est un tiers. Quelque temps après, le balai étant retiré, je mesure encore l’œil droit, l’acuité visuelle est un huitième. En un mot, elle a repris, au moment d’exécuter la suggestion posthypnotique, l’état sensoriel qu’elle avait dans le somnambulisme. C’est ainsi qu’il faut interpréter, croyons-nous, les observations de certains auteurs d’après lesquelles une anesthésie particulière caractériserait l’exécution des suggestions posthypnotiques. Cela n’a lieu que si l’état pendant lequel la suggestion a été faite était lui-même un état d’anesthésie. En un mot, chez les sujets de cette catégorie, l’état de la sensibilité au moment où une suggestion est exécutée est le même qu’au moment où elle a été reçue.
Enfin M. Gurney signale encore un autre fait que nous mettrons en quatrième lieu. Si nous prenons un sujet qui ne soit pas suggestible à l’état de veille, mais qui le soit nettement en somnambulisme, il reprend, au moment d’exécuter une suggestion posthypnotique, cette disposition à la suggestion qu’il n’avait plus pendant la veille normale. «Pendant cette exécution, on peut imposer au sujet un nouveau commandement qui serait regardé comme une plaisanterie si le sujet était éveillé et qui est alors exécuté comme s’il était donné pendant l’état hypnotique [3].»

[3] Gurney. Proceed. S. P. R, 1887, 271, 273.

J’ai vérifié ce nouveau fait, mais je ne trouve pas que mon observation ait grande valeur, car le sujet sur lequel je l’ai effectué était assez fortement suggestible même pendant la veille normale. Il y a lieu de reprendre cette expérience, car l’observation de Gurney reste très intéressante. Ainsi, en résumé, on peut, dans certains cas, constater quatre caractères psychologiques importants au moment de l’exécution d’une suggestion posthypnotique: 1º oubli de l’acte après qu’il a été accompli; 2º souvenir au moment de l’accomplissement de la suggestion des somnambulismes précédents; 3º variations de l’état sensitivo-sensoriel; 4º augmentation de la suggestibilité. Le rapprochement semble maintenant évident et ces quatre caractères sont précisément ceux qui distinguaient l’état somnambulique de l’état de veille. Certains sujets, pour exécuter des suggestions posthypnotiques, se remettent dans un état somnambulique identique à celui pendant lequel la suggestion a été reçue. Cette idée a déjà été exprimée par MM. Fontan et Ségard [4] et par M. Delbœuf qui lui a même donné, du moins à mon avis, une portée trop générale, mais elle n’avait pas été démontrée suffisamment.

[4] Médecine suggestive, 158.

L’auteur en effet insiste sur la variation de la physionomie des sujets qui prennent des yeux hagards au moment où ils exécutent une suggestion posthypnotique. Le choix de ce caractère me paraît malheureux, car les somnambules n’ont pas nécessairement les yeux hagards. Comme nous l’avons dit et comme on semble aujourd’hui disposé à l’admettre, il n’y a pas de signe physique du somnambulisme. Mais les phénomènes psychologiques sont ici bien caractéristiques et montrent que, dans certains cas, les sujets sont de nouveau en somnambulisme quand ils exécutent la suggestion.
Dirons-nous cependant que cette constatation, tout intéressante qu’elle soit, résout complètement le problème de la suggestion posthypnotique? Évidemment non. D’abord il est essentiel de remarquer que les choses ne se passent pas ainsi chez tous les sujets et qu’il est même très rare de constater, pendant l’exécution d’une suggestion posthypnotique, les quatre caractères que j’ai signalés. Il y a des sujets qui n’ont ni la mémoire ni la sensibilité du somnambulisme au moment où ils exécutent une suggestion, ils ne retombent donc pas en état hypnotique. En outre, même chez les sujets conformes à la description précédente, ces phénomènes sont loin d’être tous expliqués. Si la suggestion s’exécute aussitôt après le réveil apparent, on peut dire avec assez de vraisemblance qu’ils ne se sont pas réellement réveillés. Mais si, comme cela est habituel, la suggestion s’exécute beaucoup plus tard, deux jours au même cent jours après, il reste à expliquer un fait essentiel: Pourquoi se rendorment-ils à ce moment-là?
Il ne sert à rien de dire, ce qui d’ailleurs n’est guère exact, que toute suggestion posthypnotique équivaut à celle-ci: «Tu te rendormiras à tel moment et tu feras telle chose,» car la suggestion posthypnotique du sommeil est tout aussi difficile à expliquer qu’une autre. Après le réveil, ils ont parfaitement oublié qu’ils devaient se rendormir et ils ne pensent point à cette suggestion avant le moment où elle doit s’exécuter. Pourquoi ce souvenir oublié se représente-t-il à ce moment? Après leur sommeil, ils ne sont plus suggestibles; on peut, comme l’a remarqué M. Beaunis [5], leur fait croire qu’une suggestion a été faite pendant qu’ils dormaient: si la suggestion n’a pas été réellement faite pendant le somnambulisme, cette idée ne suffit pas et l’acte ne s’exécute pas.

[5] Beaunis. Somnambulisme, 208.

Pourquoi cette idée de sommeil survenant parmi d’autres idées a-t-elle le pouvoir de s’exécuter? Cela n’est pas expliqué, même si nous admettons que toute suggestion est exécutée pendant un somnambulisme nouveau. Pour avancer dans l’étude de ce problème, il nous faut examiner d’autres sujets qui présentent d’une manière nette, en quelque sorte typique, une autre façon d’exécuter la suggestion. Les phénomènes nouveaux que nous verrons chez ces sujets existaient déjà chez les autres, mais sans précision, mélangés avec d’autres faits; il vaut mieux les examiner à part avant de revenir aux phénomènes plus complexes.

[перевод Google Translate]
Г-н Поль Жанет в опубликованных им статьях о гипнозе [1], в которых он знакомил философов с этими любопытными и слишком забытыми явлениями человеческого мышления, высказал некоторые сомнения в отношении определенного рода предположений.

[1] Revue littéraire, 26 juillet, 2, 9, 16 août 1884.

ММ. Рише и Бернхейм, следуя примеру большинства старых магнетизеров, привели примеры предложений, которые испытуемый должен был выполнить, когда он проснулся, не в установленный срок, отмеченный знаком, а через определенное количество дней: «В S ...», – сказал месье Бернхейм, – «кто-то сказал мне в сомнамбулизме, что он вернется ко мне через тринадцать дней; проснулся, он ничего не помнит. На тринадцатый день, в десять часов, он присутствовал». г-н Поль Джанет пишет об этом: «Я допускаю, что эти игнорируемые воспоминания, как их называет г-н Рише, могут пробудиться в любое время, в зависимости от таких–то обстоятельств. Я бы все же понял возврат даже к фиксированному времени этих образов и этих действий, которые следуют из них, если бы оператор связал их с появлением яркого ощущения; например, «в день, когда вы увидите мистера такого-то, вы его поцелуете», вид мистера такого–то должен служить стимулом для пробуждения этой идеи. Но чего я совершенно не понимаю, так это будильника на фиксированный день без какой-либо точки привязки, кроме отсчета времени, например, в тринадцать дней. Тринадцать дней – это не чувство; это абстракция. Чтобы объяснить эти факты, мы должны предположить бессознательную способность измерять время; однако это неизвестная способность». М. Ш. Рише ответил несколькими словами [2]; но, если я не ошибаюсь, он сделал немного больше, чем подтвердил правильность факта и довольно расплывчато связал это с другими подобными: «Разум, – сказал он, – может работать вне меня, и, поскольку «она работает», она умеет измерять время; очевидно, что это более простая операция, чем поиск имени, написание стихов, решение геометрической задачи, и все это она может выполнить без участия эго».

[2] Revue littéraire, 23 août 1884.

[оригинал на французском языке]
M. Paul Janet, dans les articles qu’il a publiés sur l’hypnotisme [1] et par lesquels il a fait connaître aux philosophes ces phénomènes curieux et trop négligés de la pensée humaine, avait élevé quelques doutes sur un genre particulier de suggestion.

[1] Revue littéraire, 26 juillet, 2, 9, 16 août 1884.

MM. Richet et Bernheim, à l’exemple de la plupart des magnétiseurs anciens, avaient cité des exemples de suggestions que le sujet devait accomplir à son réveil, non à une échéance fixe marquée par un signe, mais au bout d’un certain nombre de jours: «à S..., dit M. Bernheim, j’ai fait dire en somnambulisme qu’il reviendrait me voir au bout de treize jours; réveillé, il ne se souvient de rien. Le treizième jour, à dix heures, il était présent.» M. Paul Janet écrit à ce propos – «J’admets que ces souvenirs ignorés, comme les appelle M. Richet, puissent se réveiller à une époque quelconque, suivant telle ou telle circonstance. Je comprendrais encore le retour même à une époque fixe de ces images et de ces actes qui en sont la suite, si l’opérateur les associait à l’apparition d’une sensation vive; par exemple, «le jour où vous verrez M. un tel, vous l’embrasserez», la vue de M. un tel devant servir de stimulant au réveil de l’idée. Mais ce que je ne comprends absolument pas, c’est le réveil à jour fixe sans aucun point de rattache que la numération du temps, par exemple, dans treize jours. Treize jours ne représentent pas une sensation; c’est une abstraction. Pour rendre compte de ces faits, il faut supposer une faculté inconsciente de mesurer le temps; or, c’est là une faculté inconnue.» M. Ch. Richet répondit quelques mots [2]; mais, si je ne me trompe, il ne fit guère que confirmer l’exactitude du fait et le rattacha assez vaguement à d’autres du même genre: «l’intelligence, dit-il, peut travailler en dehors de moi et, puisqu’elle travaille, elle peut mesurer le temps; c’est une opération évidemment plus simple que de trouver un nom, de faire des vers, de résoudre un problème de géométrie, toutes choses qu’elle peut accomplir sans que le moi y participe.»

[2] Revue littéraire, 23 août 1884.

[перевод Google Translate]
Изучение этих явлений на этих новых предметах позволяет нам сделать еще один важный момент. Когда есть несколько различных и последовательных лунатических хождений, как в случае с Леони, постгипнозное внушение может быть сделано от одного лунатизма к другому, например, от лунатизма накануне, и оно все равно будет иметь тот же характер. Итак, предположим, Леони в её последнем сомнамбулизме, который мы описали, в состоянии Леони 3, я приказываю ей найти шарф и надеть его; затем я разбужу ее, то есть заставляю её перейти из этого глубокого состояния в другое состояние, которое все еще находится в состоянии лунатизма, но в котором память о Леони 3 полностью потеряна. В этом состоянии Леони 2 не запоминает отданный приказ и говорит о чем-то другом, но её руки ищут шарф и надевают его на шею, не зная об этом. Это произошло подсознательно, как если бы субъект проснулся после второго лунатизма. То же самое и с Люси; поскольку мы не видели этого сначала, внушения, сделанные в Lucia 3, выполняются бессознательно во время первого лунатизма. Можно даже сказать, что в целом предложения всегда, казалось, касались этой группы феноменов третьего порядка, поскольку они редко были известны даже во время первого лунатизма. Таким образом, эти замечания относительно исполнения предложений носят общий характер; они применимы не только к переходу от лунатизма к бодрствованию, но и ко всем изменениям состояния. Внушение, данное в более глубоком состоянии, принимает форму подсознательного акта, когда субъект возвращается в другое и, прежде всего, менее глубокое состояние.

[оригинал на французском языке]
L’étude de ces phénomènes sur ces nouveaux sujets nous permet de faire une autre remarque qui a son importance. Quand il y a plusieurs somnambulismes différents et successifs, comme chez Léonie, la suggestion posthypnotique peut être faite d’un somnambulisme à l’autre, comme d’un somnambulisme à la veille, et elle a encore le même caractère. Ainsi supposons Léonie dans son dernier somnambulisme que nous avons décrit, en état de Léonie 3, je lui commande alors de chercher un foulard et de le mettre; puis je la réveille, c’est-à-dire que je la fais passer de cet état profond à un autre état qui est encore du somnambulisme, mais dans lequel le souvenir de Léonie 3 est complètement perdu. Dans cet état, Léonie 2 ne se souvient point de l’ordre donné et parle d’autre chose, mais ses mains cherchent le foulard et le mettent au cou à son insu. La chose s’est exécutée subconsciemment, comme si le sujet était dans un état de veille par rapport au deuxième somnambulisme. Il en est de même chez Lucie; comme nous ne l’avions pas vu tout d’abord, les suggestions faites en Lucie 3 s’exécutent inconsciemment pendant le premier somnambulisme. On peut même dire qu’en général, les suggestions semblaient toujours s’adresser à ce groupe de phénomènes de troisième ordre, car elles étaient rarement connues même pendant le premier somnambulisme. Ces remarques sur l’exécution des suggestions sont donc générales; elles s’appliquent, non seulement au passage du somnambulisme à la veille, mais à tous les changements d’état. Une suggestion donnée dans un état plus profond prend la forme d’un acte subconscient quand le sujet est revenu à un état différent et surtout moins profond.

[перевод Google Translate]
I. Систематизированные анестезии. – История

Анестезия представлялась нам в двух формах: иногда она была общей и удаляла от предмета все ощущения, обычно вызываемые чувством, иногда она была систематической и удаляла от предмета только определенное число, определенную систему ощущений или образов, позволяя сознанию достичь знания обо всех других явлениях, обеспечиваемых тем же чувством. Именно это мы рассмотрим в первую очередь, потому что легко воспроизвести это искусственно и изучить благодаря очень любопытному эксперименту, который очень давно известен как внушение негативной галлюцинации или внушение систематизированной анестезии. В самом деле, благодаря внушению можно запретить сомнамбулу так же легко, как можно приказать им, и, когда запрет касается ощущений, он может вызвать глухоту или искусственную слепоту, как положительная команда привела к галлюцинации. Этот запрет особенно интересен, когда он не отнимает у субъекта видение всех объектов, а только определенного объекта, который остается невидимым, в то время как все остальные четко различимы.
О фактах подобного рода сообщалось очень давно: «Мы часто пользуемся преимуществом часа лунатизма», – сказал Делез в 1825 году, – «чтобы заставить пациента принять лекарство, которое он ненавидит. Я видел, как женщина, которая ненавидела пиявок, прикладывала их к ногам во время лунатизма и говорила своему магнетизеру: «А теперь запрети мне смотреть на свои ноги, когда я бодрствую». Более того, она никогда не подозревала, что её просили о пиявках [1]».

[1] Deleuze. Instruction pratique, 4e édit., 1853, 119.

Бертран, в то же время, писал: «Я видел, как человек, который намагничивал сомнамбулов, сказал им, когда они спали: я хочу, чтобы вы не видели, чтобы кто-либо из людей в комнате просыпался, но вы верите, что видите такого или такого человека. то, что он назначил им, и которые часто не присутствовали. Пациентка открыла глаза и, не видя никого из окружающих, заговорила с теми, кого, как ей казалось, она видела [2] ...»

[2] Bertrand. Traité du somnambulisme, 1823, 256.

Вот любопытный рассказ Теста: «Мадам Джи ... спит, М ... направляет два или три больших продольных пасса на нескольких присутствующих людей. Миссис G ... которую он затем будит, видит только его и меня; вся остальная часть комнаты, где ее, кажется, убедили остаться наедине с нами двумя, кажется ей заполненной, как она сказала, беловатым облаком: «Это потрясающе», – сказала она, – «я слышу голоса, которые говорят ... но где эти господа и миссис ***, что с ней стало? Я уверен, что могу их слышать; скажите им показать себя, пожалуйста, это меня пугает [3]».

[3] Teste. Magnétisme expliqué, 1845, 415.

Самым необычным является способ, которым Тесте объясняет это явление. «Это магнитная жидкость, инертный пар, непрозрачный и беловатый, находящийся, как туман, в том месте, где его кладет рука, который скрывает предметы от лунатика». Необходимо полностью процитировать отрывок Шарпиньона [4], где, несмотря на ложность аналогичных им теорий, психологическое описание действительно очень точное: «Способность передавать в обычной жизни память о то, что имеет место в сомнамбулическом состоянии, распространяется на модификации, воздействующие на функции чувств. Таким образом, подарив сомнамбулам три апельсина, только один из которых был намагничен и окружен толстым слоем жидкости, с намерением, чтобы он оставался видимым, этот апельсин действительно стал видимым, когда сомнамбулы вернулись в свое нормальное состояние. Напрасно мы говорили, что на подносе три апельсина, они посмеялись над нами и преподнесли два взятых апельсина. Наконец, нащупывая рукой, они встречают тело, которое они принимают, заклинание исчезает, и становятся видимыми три апельсина. (Последняя деталь образует интересное наблюдение, которое мы иногда проверяли.) Я спрашиваю другую лунатику, видит ли она небольшой стол в центре нашей гостиной, она отвечает утвердительно. Я обволакиваю всю ступню жидкостью, и она удивляется, увидев подвешенную столешницу. После пробуждения невозможно описать изумление; эта барышня толкает этот воздушный стол во все стороны, она находит его твердым и очень переживает за нас. Мы разнообразили эти переживания тысячью способов, которые, как нам кажется, очень малоизвестны, и нам всегда удавалось, когда мы имели дело с очень ясным лунатиком».

[4] Charpignon. Physiologie du magnétisme, 1848, 81.

Более того, мы не должны приписывать всем старым магнетизаторам это несколько детское объяснение; Бертран, как мы знаем, поддерживал теорию, очень похожую на теорию Брейда. «Предполагаемое впечатление», – сказал последний в 1843 году, – «овладело сознанием пациента до такой степени, что под его влиянием можно приостановить функции зрения, сделать его слепым перед помещенным объектом». перед собой или спровоцировать мысль, что этот объект трансформируется в другой [5] ... »

[5] Braid. Neurypnologie, 1883, 247.

Эта теория явления с небольшими изменениями встречается в работах доктора Филипса [6] и доктора Лиебо [7].

[6] Cours de braidisme, 1860, 120.
[7] Du sommeil, 279.

Г-н Бернхейм, который возобновляет изучение того же факта, четко различает обычную или положительную галлюцинацию от подавления ощущений, которое он называет отрицательной галлюцинацией. "Женщине G ... из моего отдела я предлагаю, чтобы, когда она проснется, она не увидит меня, не услышит меня, меня там не будет. Проснувшись, она ищет меня, напрасно я загоняю её в ухо, что я там, сжимаю её руку, которую она резко убирает, не обнаруживая источника этого ощущения ... Эта негативная иллюзия, которую я уже создал дома в другом месте. сеансы, которые длились всего пять-десять минут, на этот раз продолжались все время, двадцать минут, что я оставался с ней [8]».

[8] De la suggestion, 1884, 27.

Г-н Бернхейм приводит другие факты, но без существенного изменения опыта. Г-н Бернхейм подвергся резкой критике за имя, которое он выбрал для обозначения этого факта. Говорят, что это не галлюцинация, а подавление восприятия определенного объекта, которое оставляет неизменным восприятие другого объекта ... Это явление, аналогичное систематическому параличу движений, потере особых движений с сохранением движений, другой вид – это систематизированная анестезия [9].

[9] Binet et Féré. Revue philosophique, 1885, I, 23.

Несомненно, рассматриваемый факт больше похож на анестезию, чем на галлюцинации, и, как мы увидим, имеет ту же природу, что и паралич; два слова «негативная галлюцинация» также образуют довольно неправильную ассоциацию; Если вы не называете общую анестезию тотальной негативной галлюцинацией, что необычно, кажется более естественным называть этот факт термином систематизированная анестезия, чем ММ. Бине и Фере усыновили. Однако М. Бернхейм прав, не превращая это явление в настоящую анестезию, в настоящее подавление ощущений. «Я не создавал, – сказал он, – паралича глаза, субъект видит все объекты, кроме того, который был предложен ему невидимым; Я стер сенсорный образ в его мозгу, я нейтрализовал или сделал негативное восприятие этого изображения: я называю это негативной галлюцинацией [10]».

[10] De la suggestion, 2e édit. 1886, 45.

Факты, которые мы изучили, подтверждают это мнение г-на Бернхейма, и если мы воспользуемся словом новый, то это потому, что нам кажется более правильным обозначать аналогичным термином общие анестезии истериков и те частичные анестезии, которые, как и мы покажем то же самое.
Последними авторами, специально изучившими это явление, являются, как мне кажется, М. Поль Ричер [11] и М.М. Бине и Фере, указавшие по этому поводу несколько очень точных экспериментов:

[11] La grande hystérie, 1885, 724.

1-е. Если лунатику было предложено, чтобы человек, мистер X ..., исчез, лунатик больше не может видеть его нигде в комнате, где он стоит; но если мы добавим объект к мистеру X ... например, шляпу, поскольку она не включена в предложение, эта шляпа остается видимой, а затем кажется, что она стоит в воздухе. Напротив, если мистер Икс ... вытащит из кармана платок, он останется невидимым, как и он. У меня была возможность наблюдать, как отмечают сами авторы, что эти два явления и им подобные очень изменчивы. Для лунатика любой объект, добавленный к мистеру Х ... всегда становится невидимым, как и он, для другого он всегда виден. Однажды я видел человека, который видел предмет пополам, как бы разрезанный пополам, когда его держали и невидимый, и видимый человек.
2-е. Человек или объект, который стал невидимым, на самом деле скрывает объекты, которые он закрывает, но лунатик компенсирует видение этих объектов галлюцинацией, которая их заменяет; Более того, это то, что мы делаем каждый день с объектами, которые начинают раскрашивать себя в слепой зоне сетчатки. Эта галлюцинация может зайти очень далеко: однажды я увидел человека, которому я посоветовал не видеть спальню, чтобы заменить её галлюцинацией другой квартиры, о которой я не упоминал.
3-е. Невидимый объект должен действительно восприниматься, потому что он иногда создает последовательное изображение дополнительного цвета, которое, в свою очередь, является видимым: если красная бумага исчезнет, лунатик не видит ее, но через некоторое время, на том же месте увидите зеленоватый оттенок. Я не наблюдал это явление достаточно четко, но физические и моральные условия, от которых зависит лунатизм, настолько сложны, что никогда не следует удивляться, не столкнувшись с точно такими же явлениями, как и другие наблюдатели ...
4-е. «Между десятью коробками схожей принадлежности мы назначаем одну пациенту-лунатику, и только эта одна будет невидимой. Фактически, когда он просыпается, мы по очереди даем ему десять коробок, одна эта невидима, на которую мы во время лунатизма обратили его внимание. Если пациент иногда ошибается, это потому, что точка отсчета отсутствует, а рамки слишком похожи; аналогично, если мы покажем им только небольшой угол ящиков, они увидят их все.»

[12] Binet et Féré. Magnétisme animal, 236.

Этот опыт, на мой взгляд, очень важен, и он показывает нам истинную позицию вопроса. Фактически, это уже не вопрос паралича сетчатки, ни полного, ни частичного, «субъект должен распознать этот объект, чтобы не видеть его ... Распознавание картона, которое требует очень деликатной операции и очень сложный, однако приводит к явлению анестезии; поэтому вполне вероятно, что этот акт происходит полностью в бессознательном ... Всегда существует бессознательное рассуждение, которое предшествует, подготавливает и направляет феномен анестезии». Это не только возможно, но и необходимо; проснувшись, лунатик больше не помнит, что ей было приказано, она не знает, что есть объект, который она не должна видеть, или что это за объект. Однако, если показать коробку, это воспоминание должно возродиться, и она должна распознать её по определенным признакам, хотя она не осознает ни одного из них. Мне кажется, есть некоторая аналогия между этим вопросом и одной из проблем, которые мы изучали в предыдущей главе. Как лунатик, которому приказано вернуться через восемь дней, считает эти восемь дней, если она не помнит о предложении? Как она узнает знак, который не может вспомнить и который, кажется, даже не видит? Эти две проблемы идентичны, и если наблюдение за предметом, о котором мы говорили, за Люси, позволило мне пролить некоторый свет на первый пункт, возможно, это позволит мне немного прояснить второй ...

II. Сохранение ощущений, несмотря на систематизированную анестезию

Ранее описанные эксперименты делают существование бессознательного различия знака «вероятным», говорят их авторы; давайте сначала повторим их точно. Во время полного гипнотического сна я кладу на колени лунатику пять белых карточек, две из которых помечены крестиком. «Когда вы проснетесь», – сказал я ей, – «вы больше не увидите бумаги, помеченные крестиком». Я разбудил её как можно более полно примерно через десять минут, и она не помнит ни моей команды, ни того, что она могла сделать во время лунатизма. Поскольку она удивлена, увидев у нее на коленях какие-то бумаги, я прошу её пересчитать их и передать мне одну за другой. Люси, возьми одну за другой три бумаги, без опознавательных знаков, и отдай их мне. Я настаиваю и спрашиваю других, она утверждает, что не может смириться с этим, потому что их больше нет. Физиогномика не изменилась, и она, кажется, проснулась; она может свободно болтать и запоминать все, что делает, даже говоря мне, что у нее на коленях всего три бумажки. Я беру все бумаги и раскладываю их ей на коленях вверх ногами так, чтобы кресты были спрятаны, она считает пять и передает их мне. Я заменяю их, оставляя кресты видимыми, он может взять только три отмеченных имени и оставить два других. Это опыт ММ. Бине и Фере, и кажется естественным заключить, как и они, что кресты каким-то образом видны и узнаются. Это предположение можно сделать еще более правдоподобным, если усложнить эксперимент. Я снова уложил подопытного и положил ему на колени двадцать пронумерованных листков. «Вы не увидите», – сказал я ему, – «бумаг, на которых есть цифры, кратные трем». Пробуждение, та же забывчивость и даже удивление Люси от этих бумаг, которые все еще лежат у нее на коленях. Я прошу её отдавать их мне по одному: она дает мне четырнадцать и оставляет шесть, которых старается не трогать; остальные шесть кратны трем. Как бы я ни настаивал, других она не видит. Здесь не нужно было помнить, что они были кратны трем, и смотреть на числа, чтобы распознать эти кратные. Мы можем закончить шуткой: предложите испытуемому не видеть бумагу, на которой написано слово «Невидимый», и на самом деле он не видит именно эту бумагу.

Следовательно, этот объект, который кажется невидимым, становится видимым. Это правдоподобно; но мы знаем, и не только мы, что субъект искренен, когда говорит, что не видит этого. Видение этих объектов должно быть того же типа, того же уровня, что и подсознательные действия, о которых мы говорили ранее. Продемонстрируем это. Я сказал Люси во время лунатизма, что больше не повторяю аранжировку опыта, которая всегда одна и та же, что доктор Повилевич, тогда присутствовавший, только что вышел. Когда она просыпается, она больше не видит его и спрашивает, почему он вышел, я говорю ей, чтобы она не волновалась. Затем, ставя себя позади нее, пока она говорит, как говорится о отвлеченных внушениях, я шепчу ей: «Встань и иди, дай руку доктору». Здесь она встает, подходит к доктору и берет его за руку, но её глаза продолжают искать его. Мы спрашиваем ее, что она делает и кому протягивает руку, она смеется: «Вы это видите, я сижу в своем кресле и никому не протягиваю руку». Поскольку ей казалось, что она сидит и неподвижно, она, вероятно, не чувствовала причины двигаться и осталась стоять с протянутой рукой. Ему нужно было таким же образом приказать вернуться на свое место. Конечно, Люси не помнила, чтобы встала и пожала руку; но все остальное она помнила, особенно исчезновение доктора. Произошел подсознательный акт; но мы заметим, что подсознательное видение доктора осталось привязанным к этому действию, несмотря на его очевидное исчезновение для Люси.
Один и тот же опыт можно реализовать по-разному; именно пропавший сейчас человек дает ему команды и говорит ему встать, вырубить нос и т. д. Все получилось идеально, хотя Люси все еще утверждала, что не может видеть и слышать этого человека. Я даже сделал это замечание по поводу другого субъекта, Мари. Малоизвестные люди, которые не могут сделать никаких предположений, когда их нормально видят и слышат, приобретают силу, аналогичную силе магнетизера, когда они таким образом уходят. Затем они управляют группой подсознательных явлений, которые менее устойчивы, чем группа сознательных явлений. Именно с явлениями такого рода мы должны связать наблюдение г-на Бони о том, что люди, которые таким образом исчезли, могут убаюкивать субъекта для сна через проходы [13].

[13] Beaunis. Somnambulisme, 179.

Это вполне естественно, поскольку они все еще связаны с теми подсознательными явлениями, из которых лунатизм, как мы увидим, является наибольшим развитием. Более того, с помощью команды, адресованной непосредственно и решительно субъекту, можно заставить его вспомнить все те заповеди, которые он должен был не слышать. В общем, с помощью внушения можно восстановить в памяти любые ощущения, которые, казалось, были подавлены систематизированной анестезией; но мы еще встретимся позже, в отношении общей анестезии, с этим вопросом запоминания подсознательных явлений.
Исходя из этих наблюдений, которых сейчас достаточно, весьма вероятно, что сначала подавленное ощущение все еще существует, а затем оно каким-то образом связано с подсознательными действиями. Использование автоматической записи, которое мы уже обсуждали, обеспечит здесь полную проверку. Вернемся к нашему первому опыту. Люси не видит бумаги, отмеченные крестиком, или бумаги, на которых указано число, кратное трем, и она не дала их мне. В этот момент я отхожу от нее и, воспользовавшись моментом, достаточным для того, чтобы отвлечься, приказываю взять карандаш и записать, что у меня на коленях. Правая рука пишет: «Есть два листа, помеченных крестиком. – Почему Люси не отдала их мне? – Она не может, она их не видит». – Или она пишет: «У меня на коленях шесть бумажек». – А что на этих бумагах? – Номера 6, 15, 12, 3, 9, 18, я их хорошо вижу». – Тот же эксперимент был повторен, удалив кратные два, а затем кратные пяти. Затем я положил перед ней несколько бумажек с буквами и заставил пропустить гласные или согласные; затем я использовал бумаги, отмеченные несколькими линиями, и я заставил исчезнуть те, на которых было три; наконец, показывая ему цветные бумаги, пока он спал, я запретил ему видеть красное. Результат этих экспериментов был точно таким же, как и в предыдущих. Люси вообще не видела удаленный объект; но группа подсознательных явлений, которые мы еще не знаем, как иначе обозначить, ответила автоматическим письмом, что они прекрасно их видели.

Оставалось неизвестным, будут ли более обширные анестезии иметь такой же характер. Во время сна я предполагаю, что когда она проснется, она будет полностью слепой. После пробуждения полная слепота, которая, к счастью, не слишком пугает ее, потому что она придумывает в качестве объяснения, что лампа погасла и мы все в темноте. Сильный свет, попадающий прямо в его глаза, даже не заставляет его отвести взгляд; обычно в таких обстоятельствах она от ужаса прячет глаза и даже впадает в каталепсию. Этот опыт напоминает опыт ММ. Бине и Фере, которые предложили исчезнуть гонг, звук которого больше не слышался пациентом и больше не вызывал каталепсию. Несмотря на очевидную слепоту Люси, я с помощью обычных процедур подвергаю сомнению бессознательное, которое утверждает, что видит очень ясно и обозначает в письменной форме все объекты, которые я ему показываю.

Я не говорю о других опытах систематизированной анестезии, сделанной на слух или обоняние, путем удаления запаха или звука голоса того или иного человека, которого больше не слышат сознательно, но который все еще может командовать бессознательными действиями; эти эксперименты всегда дают одни и те же результаты. Мне кажется более интересным немного настоять на тех же наблюдениях, применяемых в смысле такта. Систематизированную анестезию прикосновения можно наблюдать двумя способами: либо субъекту говорят, что он не будет ощущать контакта с тем-то и таким-то объектом среди толпы других, и все идет по-прежнему. Или мы указываем часть тела испытуемого (на стороне тела, которая обычно является чувствительной) и заявляем, что эта часть больше ничего не чувствует, в то время как остальная часть остается чувствительной. Это опыт, который уже делал Шарпиньон [14], когда хвастался тем, что может сделать руку или руку нечувствительной по своему желанию.

[14] Charpignon. Physiologie du magnétisme, 282.

Я помню свое изумление, когда мистер Гилберт показал мне, что можно нарисовать круг на правой руке Леони и сделать этот круг черствым, в то время как остальная часть руки останется нормальной. Здесь мы более склонны верить в настоящую анестезию: анестезия в данном случае, мол, не систематическая, а частичная: нерв уже ничего не чувствует, так же как глаз или часть сетчатки могут не ощущать что–либо. Я не верю в это. Круг или звезда анестезии, нарисованные на руке, не совсем соответствуют области поверхностного распределения кожного нерва. Анестезируется не один нерв в целом, а часть одного плюс часть нескольких других.
Это разумное распределение анестезии, чтобы нарисовать круг или звезду, может быть выполнено только сознательной идеей. Чтобы правильно ответить мне, когда я спрашиваю его, уколов его руку, испытуемый должен знать, даже не глядя, когда мой укол входит в круг; поэтому он должен это почувствовать. Также нас не удивит, что бессознательное отвечает нам автоматическим письмом, что оно очень хорошо чувствует то, что мы делаем, и что оно распознает укол, прикосновение, горячий или холодный объект даже на этой анестезированной пластине.
Определив таким образом существование своего рода нового сознания во время систематизированной анестезии, я хотел исследовать степень этого сознания, то есть количество явлений, которые оно могло содержать. Возьмем снова первый эксперимент; он не драматичен и имеет тот недостаток, что не развлекает публику или лунатиков, но он очень точен. Во сне я снова кладу ей на колени пять листов и повторяю ту же команду: «Вы не увидите листов, отмеченных крестиком». Когда я просыпаюсь, я не спрашиваю Люси, как раньше, и не заставляю её убирать бумаги, которые она видит. Это группа подсознательных явлений, которую я сейчас подвергаю сомнению в первую очередь, и именно подсознательными действиями я получаю бумаги, которые лежат у меня на коленях, и передаю мне. Мои глаза на мгновение опускаются, и моя рука протягивает мне два листка, отмеченные крестиком. Настаиваю, рука не двигается, в конце концов она пишет: «Больше нет». Я взываю к Люси: «Дайте мне бумаги, которые у вас на коленях». Она смотрит и без колебаний дает мне три оставшихся бумаги. Итак, все бумаги были просмотрены и переданы, но некоторые были Люси, а другие – человеком ниже нее, которого она, кажется, игнорирует, но ни то, ни другое не видела всех.
Если предыдущее замечание верно и я добавляю, что эксперименты в этом вопросе не были такими многочисленными и точными, как в предыдущем, оно должно иметь следующие последствия: любое явление, искусственно добавленное ко второй группе, будет удалено из нормального сознания. Люси составляла первая группа, и поэтому мы должны систематизировать наркоз для Люси, создавая в подсознательной группе положительный феномен. Попробуем: во сне или во время бодрствования, неважно, я обращаюсь к подсознательному персонажу в процессе внушения во время отвлечения: «Вы увидите, – сказал я ему, – бумажки, отмеченные крестиком» , кратные 3 и т. д. » Результат точно такой же, как и раньше. Люси, которую допрашивают первой, больше не видит этих бумаг. Я заметил, что второстепенный персонаж не использовал свои глаза, чтобы писать, и что он обычно не видел; Я предлагаю ему использовать свои глаза и ясно видеть. Вот что происходит, но тут же Люси восклицает: «Что это, я больше не вижу». и я должен снова уложить её спать, чтобы развеять её замешательство. Отметьте в этой связи, что мы уже видели факты такого рода, изучая постгипнотические внушения. Полученные таким образом подсознательные действия носят общий, очевидный и даже необходимый характер: они сопровождаются, если не конституируются, систематизированной анестезией того типа, который мы сейчас изучаем. Я сказал Леони показать мне свой нос; когда она просыпается, она поднимает руки и кладет их на кончик носа, не осознавая этого; Это бессознательное действие, но она не видит своих рук перед глазами. Я сказал N ... поднять правую руку, она делает это в бодрствующем состоянии, но не чувствует свою руку в воздухе; тем не менее, она обычно не теряет мускулатуру правой руки. Я считаю числа, бью за ними удары, а они их не слышат; однако они не глухие. Вот еще более ясный пример: однажды вечером, когда я ходила во сне, я предложил Люси прийти к доктору Повилевичу на следующий день в два часа дня. Когда она приехала на следующий день, я так и не смог заставить её узнать, где она; она по–прежнему утверждала, что была дома. Несомненно, это бессознательный акт постгипнотического внушения, но это все же прекрасный случай систематизированной анестезии. Люси не видела дороги, дома или кабинета, где находилась; она восполнила это отсутствующее видение галлюцинацией; мы знаем, что это правило, но главным была визуальная анестезия. Я просто предложил действие подсознательному персонажу и, следовательно, знание дороги, дома, офиса; в то же время, сам того не зная, я забрал это знание у Люси в силу закона психического распада, который, кажется, характеризует все больше и больше подсознательных явлений.
Все эти эксперименты, проведенные со всеми органами чувств, либо путем прямого провокации анестезии внушением, либо путем непосредственной её провокации путем команды постгипнотического действия, приводят нас к следующему выводу: при внушении систематизированной анестезии ощущение не подавляется и не может быть подавлено. Быть может, он просто перемещен, удален из нормального сознания, но может быть обнаружен как часть другой группы явлений, своего рода другого сознания.

III. Систематизированная выборность или эстезия

Несомненно, я буду удивлен, если я исследую здесь феномен, который будет предметом этого параграфа, потому что мы не привыкли связывать избирательность лунатиков с их систематизированной анестезией. Однако эти два явления кажутся мне очень похожими или, лучше сказать, они, на мой взгляд, всего лишь один и тот же факт, рассматриваемый с двух разных точек зрения.
Лунатики всегда или почти всегда выборны, это наблюдение, которое непрерывно делается со времен Месмера и Пюисегюра. Под этим подразумевается, что в этом особом состоянии сомнамбулизма субъекты не ощущают все ощущения равнодушно, но, кажется, они делают выбор среди различных впечатлений, которые попадают на их чувства, чтобы воспринимать эти, а не те. Большинство субъектов во сне очень хорошо слышат свой магнетизер и разговаривают с ним, но, кажется, не слышат ни другого человека, ни другого шума, даже звука выстрела из пистолета рядом с ними, как в экспериментах Дупоте. «Сами звуки пианино можно услышать, только если к нему прикоснется магнетизер [15]»;

[15] De Lausanne. Principes et procédés du magnétisme, 1819, II, 160.

"Звуки слышны только в том случае, если они намагничены; магнетизер должен касаться воздуха или клавиш пианино, чтобы лунатик услышал ноты, к которым прикоснулся [16] ».

[16] Charpignon. Physiologie magnétique, 79. – Voir aussi Baréty, Magnétisme, 398. – Myers, Proceed., 1882, 255. Ibid., 1887, 538. – Ochorowicz, Suggestion mentale, 404.

«Букет не имеет запаха, если он не получил дыхание магнетизера [17]».

[17] Baréty, 284.

«Субъект не чувствует, как булавки застревают в его коже, хотя у него очень острое чувство такта, чтобы вести себя [18]».

[18] Demarquay et Girauld-Teulon. Hypnotisme, 32.

«Испытуемый будет чувствовать карандаш, к которому прикоснулся намагничиватель, и не будет чувствовать карандаш, если к нему прикоснется другой [19]».

[19] Ochorowiez. Suggestion mentale, 337.

Эта связь между субъектом и определенными людьми или определенными объектами, которая позволяет ему чувствовать их, исключая других, получила название магнитной связи, и мы вводим человека в контакт с субъектом, когда мы заставляем субъекта видеть его или слышать. Этот факт магнитного отчета очень интересен и его очень легко увидеть: он в большей или меньшей степени присутствовал в большинстве изучаемых мной предметов. Леони вначале сомнамбулизм вряд ли представляет этого персонажа, она всех слышит и видит; она гораздо сильнее проявляет это во втором сомнамбулизме, потому что тогда она слышит только меня и снова только тогда, когда я прикасаюсь к ней. Когда дело доходит до предложений, у нее более высокая избирательность во всех штатах, потому что она никогда не подчиняется только мне. Мари и Роза обычно более избирательны, чем Леони; с того момента, как они засыпают, кажется, что они теряют связь с внешним миром и видят, слышат или нюхают только того, кто их усыпил. Мэри сохраняет лишь небольшую тактильную чувствительность к другим людям, если это можно так назвать, потому что она испытывает очень сильное чувство боли и отвращения, когда к ней прикасается незнакомец, не связанный с ней. Роза никогда не чувствует ничего подобного. Я не говорю здесь о Люси, которая была не очень избирательна и отличала меня от других только тем, что подчинялась мне.

Эта изоляция проявляется по-разному; одна из самых любопытных и известных заключается в следующем: если я поднимал их руку в воздухе в определенном положении, она оставалась неподвижной, и я очень легко перемещал ее, просто касаясь ее. Но если другой хочет пошевелить ею, рука внезапно становится жесткой и яростно сопротивляется движению, которое вы хотите ей навязать. Если вы заставите его изменить положение, он вернется, как будто за счет упругости, как только вы оставите его, в положение, в которое я его положил.
Мы знаем, что эта избирательность может быть разной в разных частях тела испытуемого. Правая сторона может подчиняться одному экспериментатору, а левая - другому. Ни один из них не может пересечь центральную линию и войти на территорию, отведенную для другого. Я не часто повторял этот опыт, который, по крайней мере, судя по тому, что я видел, сильно утомляет испытуемых.
Эта избирательность может быть изменена с помощью различных процедур, которые позволяют одному наблюдателю заменять другого в предпочтениях сомнамбула: некоторые для достижения этого результата используют прикосновение к вершине, другие - пассы, некоторые - некоторые просто преуспевают с помощью слова . Эта замена одного магнетизера на другой иногда легко, иногда сложно: для испытуемых, которых я наблюдал, человек, который чаще всего усыпляет их, - это тот, кто легче всего воспринимает и сохраняет это влияние. Когда я часто усыпляю человека, никакой другой наблюдатель не может меня заменить, и я легко могу вернуть его обратно, даже если другой начал лунатизм. Когда субъекта часто усыпляют самые разные люди, такие замены легко для всех; но, как правило, в этом случае вся избирательность быстро исчезает.
Также более или менее легко, не теряя доминирования над лунатиком, заставить её услышать другого человека, которого вы хотите связать с ней. С Роуз это очень сложно; сомнамбулу нужно настоятельно приказать выслушать мистера такого-то и такого-то, и все же эти отношения, установленные таким образом, не длятся очень долго. С Мари, наоборот, все очень просто, все, что нужно, – это презентация. Она похожа на замкнутого молодого человека, который ждет, чтобы поболтать с незнакомцами, пока они её не представят. Все, что вам нужно сделать, это сказать: «Мари, это мистер Такой-то идет поздороваться», чтобы она приняла его очень хорошо и продолжала слышать его на протяжении всего сеанса. Как ни странно, этого простого слова было достаточно, чтобы она больше не боялась его контакта. В случае с Леони в качестве второго сомнамбулизма вы должны взять и за руку испытуемого, и за руку иностранца с другой стороны. Затем Леони притворяется, будто слышит далекий голос, разносящийся по моему телу. «Это как в телефоне», – сказала она.

В более сложных случаях эту связь можно установить с помощью магнитной цепи, как говорили старые операторы. Я сам однажды приводил пример такого рода [20]: несколько человек могут держаться за руки, и, в зависимости от того, касается ли магнетизер, прячась и без ведома испытуемого, последнего или нет, эти люди держатся за руки или нет со субъектом.

[20] Les phases intermédiaires de l’hypnotisme. Revue scientifique, 1886, I, 581.

Трудность здесь состоит в том, чтобы понять, как субъект узнает, что магнетизер касается или не касается людей в цепи; Что касается феномена самого отчета, то он идентичен предыдущим.



[оригинал на французском языке]
I. Les anesthésies systématisées. – Historique

L’anesthésie s’est présentée à nous sous deux formes: tantôt elle était générale et enlevait au sujet toutes les sensations ordinairement fournies par un sens, tantôt elle était systématique et n’enlevait au sujet qu’un certain nombre, un certain système de sensations ou d’images, en laissant parvenir à la conscience la connaissance de tous les autres phénomènes fournis par ce même sens. C’est celle-ci que nous examinerons la première, car il est facile de la reproduire artificiellement et de l’étudier, grâce à une expérience très curieuse et connue depuis fort longtemps sous le nom de suggestion d’hallucination négative ou suggestion d’anesthésie systématisée. En effet, grâce à la suggestion, on peut interdire une chose à une somnambule, aussi facilement que l’on peut lui en commander une, et, lorsque l’interdiction porte sur les sensations, elle peut produire une surdité ou une cécité artificielle, comme le commandement positif amenait une hallucination. Cette interdiction est surtout intéressante quand elle n’enlève pas au sujet la vision de tous les objets, mais seulement d’un certain objet qui demeure invisible, tandis que tous les autres sont clairement distingués.
Des faits de ce genre sont signalés depuis fort longtemps: «On profite souvent de l’heure du somnambulisme, disait Deleuze en 1825, pour faire prendre au malade un remède pour lequel il a de la répugnance. J’ai vu une dame qui avait de l’horreur pour les sangsues s’en faire appliquer aux pieds pendant le somnambulisme et dire à son magnétiseur: «Défendez-moi maintenant de regarder mes pieds, quand je serai éveillée.» En effet, elle ne s’était jamais doutée qu’on lui eût posée des sangsues [1].»

[1] Deleuze. Instruction pratique, 4e édit., 1853, 119.

Bertrand, à la même époque, écrivait: «J’ai vu la personne qui magnétisait les somnambules leur dire quand elles étaient endormies: Je veux que vous ne voyiez en vous éveillant aucune des personnes qui se trouvent dans la chambre, mais que vous croyiez voir telle ou telle personne qu’il leur désignait et qui souvent n’était pas présente. La malade ouvrait les yeux et, sans paraître voir aucune des personnes qui l’entouraient, adressait la parole à celles qu’elle croyait voir [2]...»

[2] Bertrand. Traité du somnambulisme, 1823, 256.

Voici un récit curieux de Teste: «Mme G... est endormie, M... dirige sur quelques personnes présentes deux ou trois grandes passes longitudinales. Mme G... qu’il éveille ensuite n’aperçoit plus que lui et moi; tout le reste de la chambre, où elle paraît persuadée d’être seule avec nous deux, lui semble remplie, dit-elle, d’un nuage blanchâtre: «C’est prodigieux, dit-elle, j’entends des voix qui me parlent... mais où sont ces messieurs, et Mme***, qu’est-elle devenue? Il est certain que je les entends; ditesleur donc de se montrer, je vous en prie, cela me fait peur [3].»

[3] Teste. Magnétisme expliqué, 1845, 415.

Le plus singulier, c’est la façon dont Teste explique le phénomène. «C’est le fluide magnétique, vapeur inerte, opaque et blanchâtre, séjournant comme un brouillard où la main le dépose, qui cache les objets à la somnambule.» Il faut citer tout entier un passage de Charpignon [4], où malgré la fausseté des théories analogues à celles-ci, on trouve une description psychologique vraiment très précise: «La faculté de faire passer dans la vie ordinaire le souvenir de ce qui a lieu dans l’état somnambulique s’étend aux modifications que l’on opère sur les fonctions des sens. Ainsi, ayant présenté à des somnambules trois oranges, dont une seule avait été magnétisée et entourée d’une couche épaisse de fluide, avec l’intention qu’elle restât visible, cette orange le fut en effet lorsque ces somnambules furent rendues à leur état normal. En vain nous affirmions que le plateau portait trois oranges, elles riaient de nous et nous présentaient les deux oranges qu’elles saisissaient. Enfin tâtonnant de la main, elles rencontrent un corps qu’elles prennent, le charme disparaît, et les trois oranges deviennent visibles. (Le dernier détail forme une observation intéressante que nous avons quelquefois vérifiée.) Je demande à une autre somnambule si elle voit la petite table qui est au milieu de notre salon, elle répond oui. Alors j’enveloppe tout le pied du fluide et elle s’étonne de voir un dessus de table suspendu. Au réveil, l’étonnement ne peut être décrit; cette demoiselle presse de tous côtés cette table aérienne, elle la trouve solide et s’en va fort inquiète sur notre compte. Nous avons varié de mille façons ces expériences, que nous croyons très peu connues et nous avons toujours réussi, lorsque nous avions affaire à un somnambule bien lucide.»

[4] Charpignon. Physiologie du magnétisme, 1848, 81.

Il ne faudrait pas d’ailleurs prêter à tous les magnétiseurs anciens cette explication un peu puérile; Bertrand, comme on sait, soutenait une théorie tout à fait analogue à celle de Braid. «L’impression suggérée, dit celui-ci en 1843, s’est à tel point emparée de l’esprit du patient que l’on peut, sous son influence, suspendre les fonctions de la vue, le rendre aveugle devant un objet placé devant lui ou provoquer la pensée que cet objet est transformé en un autre [5]...»

[5] Braid. Neurypnologie, 1883, 247.

Cette théorie du phénomène se retrouve avec peu de modifications dans l’ouvrage du Dr Philips [6] et dans celui du Dr Liébault [7].

[6] Cours de braidisme, 1860, 120.
[7] Du sommeil, 279.

M. Bernheim, qui reprend l’étude du même fait, distingue avec précision l’hallucination ordinaire ou positive de cette suppression de sensation qu’il appelle hallucination négative. «A une dame G... de mon service, je suggère qu’à son réveil elle ne me verra plus, ne m’entendra plus, je ne serai plus là. Réveillée, elle me cherche, j’ai beau lui corner à l’oreille que je suis là, lui pincer la main qu’elle retire brusquement sans découvrir l’origine de cette sensation... Cette illusion négative, que j’avais déjà produite chez elle dans d’autres séances, mais qui n’avait persisté que cinq à dix minutes, persista cette fois pendant tout le temps, vingt minutes, que je restai auprès d’elle [8].»

[8] De la suggestion, 1884, 27.

M. Bernheim cite d’autres faits, mais sans varier beaucoup l’expérience. On a vivement reproché à M. Bernheim le nom qu’il a choisi pour désigner ce fait. Ce n’est pas là une hallucination, dit-on, mais la suppression de la perception d’un objet déterminé qui laisse intacte la perception d’un autre objet... C’est un phénomène analogue aux paralysies systématisées du mouvement, perte de mouvements spéciaux avec la conservation des mouvements d’un autre genre, c’est une anesthésie systématisée [9].

[9] Binet et Féré. Revue philosophique, 1885, I, 23.

Sans doute, le fait en question se rapproche plutôt des anesthésies que des hallucinations, et il est, comme nous le verrons, de la même nature que les paralysies; les deux mots hallucination négative forment aussi une association assez incorrecte; à moins d’appeler l’anesthésie générale une hallucination négative totale, ce qui n’est pas l’habitude, il semble plus naturel de désigner ce fait par l’expression d’anesthésie systématisée, que MM. Binet et Féré ont adoptée. Cependant M. Bernheim a raison de ne pas faire de ce phénomène une véritable anesthésie, une véritable suppression de la sensation. «Je n’ai pas produit, dit-il, une paralysie de l’œil, le sujet voit tous les objets à l’exception de celui qui a été suggéré invisible pour lui; j’ai effacé dans son cerveau une image sensorielle, j’ai neutralisé ou rendu négative la perception de cette image: j’appelle cela une hallucination négative [10].»

[10] De la suggestion, 2e édit. 1886, 45.

Les faits que nous avons étudiés confirment cette opinion de M. Bernheim, et si nous adoptons le mot nouveau, c’est parce qu’il nous parait plus juste de désigner par un terme analogue les anesthésies générales des hystériques et ces anesthésies partielles qui sont, comme nous le montrerons, du même genre.
Les derniers auteurs qui aient fait une étude spéciale de ce phénomène sont, je crois, M. Paul Richer [11] et MM. Binet et Féré qui ont indiqué, à ce sujet, plusieurs expériences d’une très grande précision:

[11] La grande hystérie, 1885, 724.

1º Si on a suggéré à une somnambule qu’une personne, M. X..., avait disparu, la somnambule ne peut plus le voir à quelque endroit de la chambre qu’il se tienne; mais si on ajoute un objet sur M. X.... un chapeau par exemple, comme il n’est pas compris dans la suggestion, ce chapeau reste visible et parait alors se tenir en l’air. Au contraire, si M. X... tire un mouchoir de sa poche, ce mouchoir reste invisible comme lui. J’ai eu l’occasion d’observer, comme les auteurs le remarquent eux-mêmes, que ces deux phénomènes et d’autres du même genre sont très variables. Pour une somnambule, tout objet ajouté à M. X... devient toujours invisible comme lui, pour une autre il est toujours visible. J’ai vu une fois une personne qui voyait l’objet à moitié, comme coupé en deux, quand il était tenu à la fois par la personne invisible et par une personne visible.
2º La personne ou l’objet que l’on a rendu invisible cache réellement les objets qu’il recouvre, mais la somnambule supplée à la vision de ces objets par une hallucination qui les remplace; c’est d’ailleurs ce que nous faisons journellement pour les objets qui viennent se peindre sur la tache aveugle de la rétine. Cette hallucination peut aller fort loin: j’ai vu une fois un sujet, à qui j’avais suggéré de ne point voir la chambre, la remplacer par l’hallucination d’un autre appartement dont je n’avais pas parlé.
3º L’objet invisible doit être réellement perçu, car il produit quelquefois une image consécutive de couleur complémentaire qui, elle, est visible: fait-on disparaître un papier rouge, le somnambule ne le voit pas, mais, au bout de quelque temps, verra une couleur verdâtre à la même place. Je n’ai pas observé ce phénomène d’une manière assez nette, mais les conditions physiques et morales dont le somnambulisme dépend sont si complexes qu’il ne faut jamais s’étonner de ne pas rencontrer exactement les mêmes phénomènes que d’autres observateurs.
4º «Entre dix cartons d’appartenance semblable, nous en désignons un à la malade somnambule et celui-là seul sera invisible. À son réveil en effet nous lui présentons successivement les dix cartons, celui-là seul est invisible sur lequel nous avons, pendant le somnambulisme, attiré son attention. Si la malade se trompe quelquefois, c’est que le point de repère vient à lui manquer et que les cartons sont trop semblables; de même si nous ne lui montrons qu’un petit coin des cartons, elles les verra tous [12].»

[12] Binet et Féré. Magnétisme animal, 236.

Cette expérience est, à mon avis, capitale et elle nous indique la véritable position de la question. Il ne s’agit plus, en effet, de paralysie de la rétine ni complète, ni partielle, «il faut que le sujet reconnaisse cet objet pour ne pas le voir... La reconnaissance du carton, qui exige une opération très délicate et très complexe, aboutit cependant à un phénomène d’anesthésie; il est donc probable que cet acte se passe tout entier dans l’inconscient... Il y a toujours un raisonnement inconscient qui précède, prépare et guide le phénomène d’anesthésie». Non seulement, cela est probable, mais cela est nécessaire; réveillée, la somnambule ne se souvient plus de ce qu’on lui a commandé, elle ne sait pas qu’il y a un objet qu’elle ne doit pas voir, ni quel est cet objet. Lorsqu’on lui montre le carton, il faut cependant que ce souvenir renaisse et qu’elle reconnaisse ce carton à certains signes, quoiqu’elle n’ait connaissance de rien de cela. Il me semble qu’il y a quelque analogie entre cette question et l’un des problèmes que nous avons étudiés dans le chapitre précédent. Comment une somnambule à qui on a commandé de revenir dans huit jours compte-t-elle ces huit jours, quand elle n’a aucun souvenir de la suggestion? Comment reconnaît-elle un signe dont elle ne se souvient pas et qu’elle paraît même ne point voir? Ces deux problèmes sont identiques et si l’observation du sujet dont nous avons parlé, de Lucie, m’a permis d’apporter quelque lumière sur le premier point, peut-être me permettra-t-elle d’éclaircir un peu le second.

II. Persistance de la sensation malgré l’anesthésie systématisée

Les expériences rapportées précédemment rendent «probable», disaient leurs auteurs, l’existence d’une distinction inconsciente du signe; répétons-les d’abord avec précision. Pendant le sommeil hypnotique complet, je mets sur les genoux de la somnambule cinq cartes blanches dont deux sont marquées d’une petite croix. «Quand vous serez réveillée, lui dis-je, vous ne verrez plus les papiers marqués d’une croix.» Je la réveille le plus complètement possible une dizaine de minutes plus tard, et elle n’a conservé aucun souvenir de mon commandement ni de ce qu’elle a pu faire pendant le somnambulisme. Comme elle s’étonne de voir des papiers sur ses genoux, je la prie de les compter et de me les remettre un à un. Lucie, prend l’un après l’autre trois papiers, ceux qui ne sont pas marqués, et me les remet. J’insiste et demande les autres, elle soutient ne plus pouvoir m’en remettre, car il n’y en a plus. La physionomie ne semble pas altérée et elle paraît bien éveillée; elle peut causer librement et se souvient de tout ce qu’elle fait, même de m’avoir répondu qu’il n’y avait que trois papiers sur ses genoux. Je prends tous les papiers et je les étale sur ses genoux à l’envers, de manière à dissimuler les croix, elle en compte cinq et me les remet tous. Je les replace en laissant les croix visibles, elle ne peut prendre que les trois noms marqués et laisse les deux autres. C’est là l’expérience de MM. Binet et Féré, et il semble naturel d’en conclure comme eux que les croix sont vues et reconnues d’une manière quelconque. On peut rendre cette supposition plus vraisemblable encore en compliquant l’expérience. Je rendors le sujet et lui mets sur les genoux vingt petits papiers numérotés. «Vous ne verrez pas, lui dis-je, les papiers qui portent des chiffres multiples de trois.» Réveil, même oubli et même étonnement de Lucie devant ces papiers qui sont encore sur ses genoux. Je la prie de me les remettre un à un: elle m’en remet quatorze et en laisse six qu’elle a bien soin de ne pas toucher; les six restant sont les multiples de trois. J’ai beau insister, elle n’en voit point d’autres. Ici n’a-t-il pas fallu se souvenir qu’il s’agissait des multiples de trois et voir les chiffres pour reconnaître ces multiples. On peut terminer par cette plaisanterie: suggérer au sujet de ne pas voir le papier sur lequel il y a écrit le mot «Invisible» et de fait c’est ce papier qu’il ne voit pas.

Cet objet qui parait invisible est donc vu. Cela est vraisemblable; mais nous savons, et nous ne sommes pas le seul à le constater, que le sujet est sincère quand il dit qu’il ne le voit pas. La vision de ces objets doit être du même genre, du même niveau que les actes subconscients dont nous parlions tout à l’heure. Démontrons-le. J’ai dit à Lucie pendant le somnambulisme, je ne répète plus la disposition de l’expérience qui est toujours la même, que le Dr Powilewicz, alors présent, vient de sortir. Au réveil, elle ne le voit plus et demande pourquoi il est sorti, je lui dis de ne pas s’en inquiéter. Puis, me mettant derrière elle pendant qu’elle parle, comme il est dit à propos des suggestions par distraction, je lui dis tout bas: «Lève-toi et va-t’en donner la main au docteur.» La voici qui se lève, s’avance vers le docteur et lui prend la main, cependant ses yeux continuent à le chercher. On lui demande ce qu’elle fait et à qui elle donne la main, elle répond en riant – «Vous le voyez bien, je suis assise sur ma chaise et je ne donne la main à personne.» Comme elle se croyait assise et immobile, elle ne sentait probablement pas de raison pour remuer et restait debout et la main tendue. Il fallut lui commander de la même manière de revenir à sa place. Naturellement Lucie n’eut aucun souvenir de s’être levée et d’avoir donné la main; mais elle se souvenait de tout le reste, en particulier de la disparition du docteur. Il y avait eu un acte subconscient; mais nous remarquerons que la vision subconsciente du docteur était restée attachée à cet acte malgré sa disparition apparente pour Lucie.
La même expérience peut se faire autrement; c’est la personne disparue maintenant qui lui fait des commandements et lui dit de se lever, de faire des pieds de nez, etc. Le tout s’exécute parfaitement, quoique Lucie soutienne toujours ne pas voir et ne pas entendre cette personne. J’ai même fait à ce propos cette remarque avec un autre sujet, Marie. Les personnes peu connues, qui ne peuvent lui faire aucune suggestion lorsqu’elles sont vues et entendues normalement, prennent un pouvoir analogue à celui du magnétiseur lorsqu’elles sont ainsi disparues. Elles commandent alors au groupe des phénomènes subconscients moins résistant que le groupe des phénomènes conscients. C’est à des phénomènes de ce genre qu’il faut rattacher l’observation de M. Beaunis, que des personnes ainsi disparues peuvent cependant endormir le sujet par des passes [13].

[13] Beaunis. Somnambulisme, 179.

Cela est tout naturel, puisqu’elles sont encore en relation avec ces phénomènes subconscients dont le somnambulisme est, comme nous le verrons, le plus grand développement. D’ailleurs, par un commandement adressé directement et fortement au sujet, on peut lui faire retrouver le souvenir de tous ces commandements qu’il était censé ne pas avoir entendus. En général, on peut, par suggestion, rétablir le souvenir de toutes les sensations qui semblent avoir été supprimées par l’anesthésie systématisée; mais nous retrouverons tout à l’heure, à propos de l’anesthésie générale, cette question du souvenir des phénomènes subconscients.
D’après ces observations qui suffisent maintenant, il est donc vraisemblable au plus haut point d’abord que la sensation supprimée existe encore et ensuite qu’elle se rattache d’une certaine manière aux actes subconscients. L’emploi de l’écriture automatique dont nous avons déjà parlé va apporter ici une vérification définitive. Reprenons nos premières expériences. Lucie ne voit ni les papiers marqués d’une croix, ni les papiers qui portent un chiffre multiple de trois, et me les a pas remis. A ce moment, je m’écarte d’elle, et profitant d’un instant de distraction suffisant, je commande de prendre un crayon et d’écrire ce qu’il y a sur les genoux. La main droite écrit: «Il y a deux papiers marqués d’une petite croix. – Pourquoi Lucie ne me les a-t-elle pas remis? – Elle ne peut pas, elle ne les voit pas.» – Ou bien elle écrit: «Il y a sur les genoux six petits papiers. – Et qu’y a-t-il sur ces papiers? – Des chiffres 6, 15, 12, 3, 9, 18, je les vois bien.» – La même expérience fut répétée en faisant disparaître les multiples de deux, puis les multiples de cinq. J’ai mis ensuite devant elle des papiers marqués d’une lettre et j’ai fait disparaître les voyelles ou les consonnes; puis je me suis servi de papiers marqués de plusieurs traits et j’ai fait disparaître ceux qui en portaient trois; enfin, lui montrant pendant le sommeil des papiers colorés, je lui ai interdit de voir le rouge. Le résultat de ces expériences a été exactement le même que celui des précédentes. Lucie ne voyait aucunement l’objet supprimé; mais le groupe des phénomènes subconscients, que nous ne savons pas encore désigner autrement, répondait par l’écriture automatique qu’il les voyait parfaitement.

Restait à voir si des anesthésies plus étendues présenteraient le même caractère. Pendant le sommeil, je suggère qu’au réveil elle sera complètement aveugle. Au réveil, cécité complète qui, heureusement, ne l’effraye pas trop, car elle invente, comme explication, que la lampe s’est éteinte et que nous sommes tous dans l’obscurité. Une forte lumière projetée directement dans les yeux ne lui fait même pas détourner le regard; ordinairement, en telle circonstance, elle cache ses yeux avec terreur et tombe même en catalepsie. Cette expérience rappelle celle de MM. Binet et Féré, qui ont fait disparaître par suggestion un gong dont le bruit n’était plus alors entendu par la malade et ne provoquait plus la catalepsie. Malgré la cécité apparente de Lucie, j’interroge par les procédés ordinaires l’inconscient qui, lui, prétend voir très clair et désigne par écrit tous les objets que je lui montre.

Je ne parle pas d’autres expériences d’anesthésie systématisée faites sur le sens de l’ouïe ou le sens de l’odorat, en faisant disparaître une odeur ou bien le son de la voix de telle personne qui n’est plus entendue consciemment, mais qui peut encore commander des actes inconscients; ces expériences donnent toujours les mêmes résultats. Il me parait plus intéressant d’insister un peu sur les mêmes observations appliquées au sens du tact. L’anesthésie systématisée du toucher peut s’observer de deux manières: ou bien on dit au sujet qu’il ne sentira pas le contact de tel objet parmi une foule d’autres, et les choses se passent comme précédemment. Ou bien on indique une partie du corps du sujet (sur un côté du corps ordinairement sensible) et on déclare que cette partie ne sent plus rien, tandis que le reste demeure sensible. C’est l’expérience que faisait déjà Charpignon [14] quand il se vantait de pouvoir rendre insensible à volonté une main ou un bras.

[14] Charpignon. Physiologie du magnétisme, 282.

Je me souviens de mon étonnement quand M. Gilbert me montra que l’on pouvait tracer un cercle sur le bras droit de Léonie et rendre ce cercle insensible, tandis que le reste du bras demeurait normal. Ici on est plus disposé à croire à une anesthésie réelle: l’anesthésie, dans ce cas, dit-on, n’est pas systématique, elle est partielle: un nerf ne sent plus rien, de même qu’un œil ou une partie de la rétine peut ne rien sentir. Je ne crois pas qu’il en soit ainsi. Le cercle ou l’étoile anesthésique que l’on trace sur le bras ne correspond pas exactement à la zone de répartition superficielle d’un nerf cutané. Ce n’est pas un seul nerf dans son ensemble qui est anesthésié, c’est une portion de l’un, plus une portion de plusieurs autres.
Cette répartition intelligente de l’anesthésie de manière à dessiner un cercle ou une étoile ne peut se faire que par une idée consciente. Pour me répondre correctement quand je l’interroge en piquant son bras, il faut que le sujet sache, même sans regarder, quand ma piqûre entre dans le cercle; il faut donc qu’il la sente. Aussi ne seronsnous pas surpris que l’inconscient nous réponde par écriture automatique qu’il sent très bien ce que nous faisons et qu’il distingue une piqûre, un attouchement, un objet chaud ou froid même sur cette plaque anesthésiée.

Ayant ainsi déterminé l’existence d’une sorte de conscience nouvelle pendant les anesthésies systématisées, j’ai voulu examiner l’étendue de cette conscience, c’est-à-dire le nombre des phénomènes qu’elle pouvait contenir. Reprenons la première expérience; elle n’est pas dramatique et a l’inconvénient de n’amuser ni le public ni les somnambules, mais elle est très précise. Pendant le sommeil, je mets encore les cinq papiers sur ses genoux et je répète le même commandement: «Vous ne verrez pas les papiers marqués d’une croix.» Au réveil, je n’interroge pas Lucie, comme je le faisais précédemment, et je ne lui fais pas enlever les papiers qu’elle voit. C’est le groupe des phénomènes subconscients que j’interroge maintenant le premier, et c’est par actes subconscients que je me fais remettre les papiers qui sont sur les genoux. Les yeux se baissent un instant et la main me tend deux papiers, les deux marqués d’une croix. J’insiste, la main ne bouge plus, enfin elle écrit: «Il n’y en a plus.» J’interpelle alors Lucie – «Donnez-moi les papiers qui sont sur vos genoux.» Elle regarde et me donne sans hésitation les trois papiers qui restent. Ainsi tous les papiers ont été vus, et remis, mais les uns l’ont été par Lucie et les autres par un personnage au-dessous d’elle qu’elle parait ignorer, mais ni l’une ni l’autre ne les a vus tous.
Si la remarque précédente est vraie, et j’ajoute que les expériences n’ont pas été sur ce point aussi nombreuses ni aussi précises que sur le précédent, elle doit avoir cette conséquence: tout phénomène surajouté artificiellement au second groupe sera enlevé à la conscience normale de Lucie constituée par le premier groupe, et on doit faire ainsi l’anesthésie systématisée pour Lucie, en produisant dans le groupe subconscient un phénomène positif. Essayons: pendant le sommeil ou pendant la veille, peu importe, je m’adresse au personnage subconscient par le procédé de la suggestion pendant la distraction: «Vous verrez, lui dis-je, les papiers marqués d’une croix, les multiples de 3, etc.» Le résultat est exactement le même qu’autrefois. Lucie, interrogée la première, ne voit plus ces mêmes papiers. J’avais remarqué que le personnage secondaire ne se servait pas des yeux pour écrire et qu’en général il ne voyait pas; je lui suggère de se servir de ses yeux et de voir clair. C’est ce qui a lieu, mais aussitôt Lucie s’écrie – «Qu’y a-t-il donc, je ne vois plus.» et je suis obligé de la rendormir pour dissiper son trouble. Remarquons à ce propos que nous avons déjà vu des faits de ce genre en étudiant les suggestions posthypnotiques. Les actes subconscients ainsi obtenus ont un caractère général, évident et même nécessaire: ils sont accompagnés, sinon constitués, par une anesthésie systématisée du genre de celle que nous étudions maintenant. J’ai dit à Léonie de me faire un pied de nez; au réveil, elle lève ses mains et les met au bout de son nez sans le savoir; c’est un acte inconscient, soit, mais elle ne voit pas ses mains qui sont devant ses yeux. J’ai dit à N... de lever le bras droit, elle le fait étant éveillée, mais elle ne sent pas son bras en l’air; cependant elle n’a pas ordinairement perdu le sens musculaire de son bras droit. Je compte des nombres, je frappe des coups derrière elles, et elles ne les entendent pas; cependant elles ne sont pas sourdes. Voici un exemple plus net encore: J’avais suggéré un soir à Lucie, pendant le somnambulisme, de venir le lendemain chez M. le Dr Powilewicz à deux heures. Quand elle arriva le lendemain, je ne pus jamais lui faire reconnaître où elle était; elle soutenait toujours être chez elle. Il y a là, sans doute, un acte inconscient par suggestion posthypnotique, mais c’est encore un beau cas d’anesthésie systématisée. Lucie n’avait vu ni la route, ni la maison, ni le cabinet où elle se trouvait; elle suppléait à cette vision absente par une hallucination; nous savons que c’est la règle, mais le fait principal restait l’anesthésie visuelle. J’avais tout simplement suggéré un acte au personnage subconscient et par conséquent la connaissance de la route, de la maison, du cabinet; en même temps, sans le savoir, j’avais enlevé ces connaissances à Lucie en vertu de cette loi de désagrégation mentale qui semble de plus en plus caractériser les phénomènes subconscients.
Toutes ces expériences faites sur tous les sens, soit en provoquant directement l’anesthésie par suggestion, soit en la provoquant directement en commandant une action posthypnotique, nous amènent à cette conclusion: Dans la suggestion d’anesthésie systématisée, la sensation n’est pas supprimée et ne peut pas l’être, elle est simplement déplacée, elle est enlevée à la conscience normale, mais peut être retrouvée comme faisant partie d’un autre groupe de phénomènes, d’une sorte d’autre conscience.

III. Électivité ou esthésie systématisée

On sera sans doute surpris de me voir examiner ici le phénomène qui va faire l’objet de ce paragraphe, car on n’a pas l’habitude de rapprocher l’électivité des somnambules de leurs anesthésies systématisées. Ces deux phénomènes me semblent cependant très voisins ou, pour mieux dire, ils ne sont, à mon avis, qu’un seul et même fait considéré de deux points de vue différents.
Les somnambules sont toujours ou presque toujours électives, telle est l’observation qui a été faite sans cesse depuis l’époque de Mesmer et de Puységur. On entend par là que, dans cet état particulier du somnambulisme, les sujets ne ressentent pas toutes les sensations indifféremment, mais qu’ils semblent faire un choix parmi les différentes impressions qui tombent sur leurs sens, pour percevoir celles-ci et non point celles-là. La plupart des sujets une fois endormis entendent très bien leur magnétiseur et causent avec lui, mais paraissent n’entendre aucune autre personne, aucun autre bruit, pas même celui d’un pistolet que l’on tire auprès d’eux, comme dans les expériences de Dupotet. «Les sons mêmes d’un piano ne sont entendus que si le magnétiseur le touche [15];»

[15] De Lausanne. Principes et procédés du magnétisme, 1819, II, 160.

«les sons ne sont entendus que s’ils sont magnétisés; il faut que le magnétiseur touche l’air ou les touches du piano pour que le somnambule entende les notes qui auront été touchées [16].»

[16] Charpignon. Physiologie magnétique, 79. – Voir aussi Baréty, Magnétisme, 398. – Myers, Proceed., 1882, 255. Ibid., 1887, 538. – Ochorowicz, Suggestion mentale, 404.

«Un bouquet n’a d’odeur que s’il a reçu le souffle du magnétiseur [17].»

[17] Baréty, 284.

«Un sujet ne sent pas les épingles enfoncées dans sa peau, quoiqu’il ait un sens du tact très fin pour se conduire [18].»

[18] Demarquay et Girauld-Teulon. Hypnotisme, 32.

«Le sujet sentira le crayon qui a été touché par le magnétiseur et ne sentira pas le crayon s’il a été touché par un autre [19].»

[19] Ochorowiez. Suggestion mentale, 337.

Ce lien entre le sujet et certaines personnes ou certains objets qui lui permet de les sentir à l’exclusion des autres, a reçu le nom de rapport magnétique, et l’on met une personne en rapport avec le sujet quand on force le sujet à la voir ou à l’entendre. Ce fait du rapport magnétique est très intéressant et très facile à constater: il existait à un degré plus ou moins élevé chez la plupart des sujets que j’ai étudiés. Léonie en premier somnambulisme ne présente guère ce caractère, elle entend et voit tout le monde; elle le présente beaucoup plus fortement en second somnambulisme, car alors elle n’entend que moi et encore seulement quand je la touche. Elle a une électivité plus grande dans tous les états pour ce qui concerne les suggestions, car elle n’obéit jamais qu’à moi. Marie et Rose sont en général plus électives que Léonie; dès l’instant où elles s’endorment, elles semblent perdre la notion du monde extérieur pour ne plus voir, entendre ou sentir que celui qui les a endormies. Marie garde seulement pour les autres personnes un peu de sensibilité tactile, si on peut l’appeler ainsi, car elle éprouve un sentiment de souffrance et de répugnance très marqué quand elle est touchée par une personne étrangère non en rapport avec elle. Rose ne sent jamais rien de semblable. Je ne parle pas ici de Lucie, qui était très peu élective et ne me distinguait des autres personnes que pour m’obéir.

Cet isolement se manifeste de différentes manières; une des plus curieuses et des plus connues est la suivante: si j’ai levé leur bras en l’air dans une position particulière, il est resté immobile, et je le déplace très facilement rien qu’en y touchant. Mais si un autre veut le déplacer, le bras devient subitement raide et résiste violemment au mouvement que l’on veut lui imposer. Le force-t-on à changer de position, il revient comme par élasticité, dès qu’on l’abandonne, à la position où je l’avais mis.
On sait que cette électivité peut être différente dans les différentes parties du corps du sujet. La partie droite peut obéir à un expérimentateur et la partie gauche à un autre. Aucun des deux ne peut dépasser la ligne médiane et pénétrer sur le territoire réservé à l’autre. Je n’ai pas répété souvent cette expérience qui, du moins à ce que j’ai vu, fatigue énormément les sujets.
Cette électivité peut être modifiée par différents procédés qui permettent à un observateur de se substituer à un autre dans les préférences de la somnambule: les uns, pour arriver à ce résultat, emploient l’attouchement du vertex, les autres, les passes, quelques-uns réussissent simplement par la parole. Cette substitution d’un magnétiseur à un autre est tantôt facile, tantôt difficile: pour les sujets que j’ai observés, la personne qui les a le plus souvent endormis est celle qui prend et qui garde le plus facilement cette influence. Quand j’ai endormi fréquemment une personne, aucun autre observateur ne peut se substituer à moi, et je puis facilement la reprendre en ma possession, même si un autre a commencé le somnambulisme. Quand le sujet a été endormi souvent par toutes sortes de personnes, ces substitutions sont faciles pour tout le monde; mais, en général, dans ce cas, toute électivité ne tarde pas à s’effacer.
Il est plus ou moins facile également, sans perdre la domination sur une somnambule, de lui faire entendre une autre personne que l’on veut mettre en rapport avec elle. Avec Rose, cela est très difficile; il faut commander fortement à la somnambule d’entendre M. un tel, et encore, ce rapport ainsi établi dure-t-il très peu. Avec Marie, au contraire, cela est fort simple, il suffit d’une présentation. Elle ressemble à une jeune personne réservée qui attend pour causer avec les étrangers qu’on les lui ait présentés. Il suffit de lui dire: «Marie, voici M. un tel qui vient te dire bonjour,» pour qu’elle le reçoive très bien et continue à l’entendre pendant tout le reste de la séance. Chose curieuse, cette simple parole a suffi pour qu’elle ne craigne plus son contact. Avec Léonie, en second somnambulisme, il faut prendre à la fois la main du sujet et de l’autre côté la main de la personne étrangère. Léonie prétend alors entendre une voix lointaine qui passe au travers de mon corps. «C’est comme dans un téléphone, dit-elle.»

Dans quelques cas plus complexes, on peut établir ce rapport au moyen de la chaîne magnétique, comme disaient les anciens opérateurs. J’ai moi-même rapporté autrefois un exemple de ce genre [20]: plusieurs personnes peuvent se tenir par la main, et, suivant que le magnétiseur, en se cachant et à l’insu du sujet, touche ou ne touche pas la dernière, ces personnes sont ou ne sont pas en rapport avec le sujet.

[20] Les phases intermédiaires de l’hypnotisme. Revue scientifique, 1886, I, 581.

La difficulté est ici de comprendre de quelle manière le sujet apprend que le magnétiseur touche ou ne touche pas les personnes de la chaîne; quant au phénomène du rapport lui-même, il est identique aux précédents.

[перевод Google Translate]
Все наблюдатели, которые позаботились об этой частичной истерической слепоте, которая, кажется, полностью лишает один глаз, с удивлением заметили очень необычный факт: пациенты утверждают, что абсолютно ничего не видят левым глазом и что их окунают в самую темную ночь, при закрытии правого глаза; но если мы оставим их с открытыми глазами, они увидят, не осознавая этого, и левым, и правым. Наблюдения, сделанные по этому поводу, обобщены в статье, опубликованной М. Бернхеймом [1], и в книге М. Питреса [2].

[1] Bernheim. De l’amaurose hystérique et de l’amaurose suggestive, Revue de l’hypnotisme, 1887, 68.
[2] Pitres. Op. cit., 58 et sq.

Они очень убедительны и их легко повторить. Вот один из самых простых, который я позаимствовал из книги мистера Питреса: «Теперь давайте попрактикуемся в работе с экраном. Я пишу на доске строчку букв: картонный слайд помещается вертикально перед серединой лица пациента, а пациент садится перед доской. Закрыв правый глаз, она говорит, что не может разобрать символы, написанные на доске. Закрыв левый глаз, она, не задумываясь, читает буквы, расположенные справа от экрана. С открытыми глазами она читает все буквы, как в левой части экрана, так и в правой». Было проведено множество других экспериментов, и все они привели к тому же выводу, который М. Питрес выражает следующим образом: «Истерическая амблиопия исправляется сама собой, потому что по своей природе существует только в монокулярном зрении. Как только оба глаза открываются и действуют синергетически, амблиопия исчезает и зрение становится нормальным». Что равносильно утверждению: истеричка слепа на левый глаз, когда она обращает на него внимание и считает, что может видеть только этим глазом; она уже совсем не слепа, когда не думает об этом и когда думает, что видит все правым глазом.


[оригинал на французском языке]
Tous les observateurs qui se sont occupés de cette cécité partielle des hystériques qui semble leur enlever complètement un œil, ont remarqué avec étonnement un fait bien singulier: les malades prétendent ne voir absolument rien par l’œil gauche et être plongés dans la nuit la plus complète quand on ferme l’œil droit; mais si on leur laisse les deux yeux ouverts, ils voient, sans s’en douter, aussi bien à gauche qu’à droite. Les observations faites sur ce point sont résumés dans l’article publié par M. Bernheim, [1] et dans le livre de M. Pitres [2].

[1] Bernheim. De l’amaurose hystérique et de l’amaurose suggestive, Revue de l’hypnotisme, 1887, 68.
[2] Pitres. Op. cit., 58 et sq.

Elles sont très concluantes et faciles à répéter. En voici une des plus simples que j’emprunte au livre de M. Pitres: «Pratiquons maintenant l’expérience de l’écran. J’écris sur le tableau une ligne de lettres: une lame de carton est placée verticalement devant le milieu du visage de la malade et celle-ci est assise en face du tableau. L’œil droit fermé, elle déclare qu’elle est incapable de distinguer les caractères écrits sur le tableau. L’œil gauche fermé, elle lit sans hésitation les lettres placées à droite de l’écran. Les deux yeux ouverts, elle lit toutes les lettres, aussi bien celles qui sont à la gauche de l’écran que celles qui sont à droite.» D’autres expériences en très grand nombre ont été faites et ont toutes la même conclusion que M. Pitres exprime ainsi: «L’amblyopie hystérique se corrige d’elle-même, parce qu’il est dans sa nature d’exister seulement dans la vision monoculaire. Aussitôt que les deux yeux sont ouverts et qu’ils agissent synergiquement l’amblyopie disparaît et la vision devient normale.» Ce qui revient à dire: l’hystérique est aveugle de l’œil gauche quand elle y fait attention et qu’elle croit ne voir que par cet œil; elle n’est plus aveugle du tout, quand elle n’y pense pas et quand elle croit voir tout de l’œil droit.

[перевод Google Translate]
VI. Психологический распад

Явление, которое возникает в нашем сознании в результате впечатления, оказываемого на наши чувства, и которое выражается следующими выражениями: «Я вижу свет ... Я чувствую укус», является уже очень сложным явлением: это не так. не состоит только из простых сырых ощущений, визуальных или тактильных; но он все еще содержит операцию активного синтеза и присутствует в каждый момент, которая связывает это ощущение с группой образов и предыдущих суждений, составляющих эго или личность. Очевидно простой факт, который переводится в эти слова: «Я вижу, я чувствую», даже не говоря об идеях внешности, расстояния, местоположения, уже является сложным восприятием. Мы уже настаивали на этой идее при изучении автоматических действий во время каталепсии; мы приняли мнение Мэна де Бирана, который различал в человеческом разуме чисто эмоциональную жизнь от одних только ощущений, явления, которые осознаются, но не приписываются личности, и перцептивную жизнь от ощущений, объединенных, систематизированных и привязанных к личности.


Рис. 4.

Мы можем, придавая этим представлениям только чисто символическое значение, мы можем представить наше сознательное восприятие как двухэтапную операцию: 1-е одновременное существование определенного количества тактильных сознательных ощущений, таких как TT'T", мускулистое, как MM'M", визуальный, как VV'V", слуховой, как AA'A". Эти ощущения существуют одновременно и изолированно друг от друга, как несколько маленьких огоньков, вспыхивающих в каждом углу темной комнаты. Эти примитивные сознательные феномены, предшествующие восприятию, могут быть разных видов, ощущений, воспоминаний, образов и могут иметь различное происхождение: одни могут возникать из текущего впечатления, оказываемого на органы чувств, другие – в результате автоматической игры ассоциаций, следующих за другими. явления. Но, чтобы не усложнять и без того достаточно сложную проблему, давайте сначала рассмотрим в этой главе только простейший случай и предположим теперь, что все эти элементарные явления являются простыми ощущениями, вызванными внешней модификацией органов чувств.
2-е Активная и актуальная операция синтеза, посредством которой эти ощущения связаны друг с другом, агрегированы, сливаются, сливаются в единое состояние, которому основное ощущение придает свой оттенок, но которое, вероятно, не имеет полностью никакого сходства ни с одним из составляющих элементов; это новое явление - восприятие Р. Поскольку это восприятие происходит в каждый момент, следуя за каждой новой группой, поскольку оно содержит воспоминания, а также ощущения, оно формирует представление о нашей личности, которое мы имеем, и отныне мы можем сказать, что кто-то чувствует образы TT'T" MM'M" и т. д. Эту деятельность, которая таким образом синтезирует различные психологические явления в каждый момент жизни и формирует наше личное восприятие, не следует путать с автоматической ассоциацией идей. Это, как мы уже сказали, не текущая деятельность, это результат старой деятельности, которая ранее синтезировала некоторые явления в единую эмоцию или восприятие и которая оставляла их с тенденцией повторяться снова в том же порядке. Восприятие, о котором мы сейчас говорим, является синтезом, поскольку он принимает форму, поскольку он объединяет новые явления в единое целое в каждый новый момент.
Нам не нужно объяснять, как это происходит; мы должны только наблюдать, что они происходят таким образом, или, если кто-то предпочитает, предположить это и объяснить, что это предположение позволяет понять предшествующие характеры истерической анестезии.



Рис. 5.

У теоретического человека, которого, вероятно, не существует, все ощущения, включенные в первую операцию T T' T" и т. д., Были бы объединены в восприятии Р, и этот человек мог бы сказать: «Я чувствую» в отношении ко всем явлениям, происходящим в нем. Это никогда не так, и в самом хорошо сложенном человеке должно быть множество ощущений, вызванных первой операцией и ускользающих от второй. Я не говорю только об ощущениях, которые ускользают от произвольного внимания. и которые не понимаются «с самой ясной точки зрения»; я говорю об ощущениях, которые совершенно не связаны с личностью и которые эго не признает, не осознавая, потому что на самом деле оно не содержит их. Чтобы представить это, давайте предположим, что первая операция остается той же самой, а вторая изменяется только. Сила синтеза больше не может проявляться в каждый момент жизни, как на данном количестве явлений, на 5 посредством пример, а не на 12. Из двенадцати предполагаемых ощущений TT'T" MM'M" и т. д. эго будет иметь восприятие только пяти, например TT'MVA. Об этих пяти ощущениях он скажет: «Я чувствовал их, я осознавал их»; но если мы поговорим с ним о других феноменах T'V'A' и т. д., которые, по нашей гипотезе, также были сознательными ощущениями, он ответит, что «он не знает, о чем мы говорим, и что он не знал всего этого ». Теперь мы тщательно изучили конкретное состояние истериков и невропатов в целом, которое мы назвали сужением поля сознания. Согласно нашей гипотезе, этот характер как раз обусловлен этой слабостью психического синтеза, продвинутой дальше обычного, что не позволяет им объединить в одном личном восприятии большое количество чувствительных явлений, которые действительно имеют место в них.
При таком раскладе чувственные феномены, возникающие в сознании этих индивидуумов, естественным образом делятся на две группы: 1-е группа TT'MVA, объединенная в восприятии P и формирующая их личное сознание; 2-е остальные сенсорные феномены T'M'M"V'V"A'A", которые не синтезируются в восприятии P. На данный момент нас интересует только первая группа.
В большинстве случаев явления, которые попадают в первую группу, то есть личного восприятия, хотя и ограничены в количестве, могут, однако, различаться и не всегда оставаться неизменными. Операция синтеза, кажется, способна выбирать и соотноситься с эго и, следовательно, с личным сознанием, иногда с некоторыми, иногда с ощущениями тактильного чувства, а также с ощущениями зрительного восприятия; в какой-то момент воспринимаемой группой будет TT'MVA, в другой – MM'V'AA'.



Рис. 6.

Когда что-то происходит таким образом, действительно в каждый момент существуют явления, которые игнорируются и остаются незамеченными, такие как M 'в первый момент или V во второй; но, с одной стороны, эти игнорируемые феномены не всегда бессознательны, они только на мгновение, а с другой стороны, эти феномены, которые являются бессознательными, не всегда имеют одно и то же значение; иногда это мышечные ощущения, иногда визуальные ощущения. Мне кажется, что это описание соответствует тому, что мы наблюдали в конкретной форме сужения поля сознания отвлечением, избирательностью или систематизированной эстетикой, короче говоря, во всех анестезиях с различными пределами. Отвлеченный истерический субъект, который слышит только одного человека и не слышит других, потому что он не может воспринимать так много вещей одновременно и что, если он синтезирует слуховые и визуальные ощущения, которые приходят к нему от человека, он может делать не более того, гипоптик, который слышит все, что говорит его магнетизер, и знает все, что он делает, не имея возможности слышать и обонять кого-либо другого, естественный лунатик, который видит свою лампу и нюхает свои собственные движения, но не осознает других визуальных ощущений формирующиеся в его сознании, являются яркими примерами этой первой формы ослабленного и ограниченного синтеза. Фактически, у этих людей никакое ощущение не бывает бессознательным постоянно, оно только мгновенное; если субъект повернется к вам, он услышит то, что вы ему скажете; если я свяжу вас с загипнотизированным, он заговорит с вами; если вы снится лунатику, она вас увидит. Кроме того, исчезнувшие ощущения не всегда принадлежат одному и тому же чувству, и, если субъект будет последовательно расспрашивать человека о каждом из его органов чувств, он докажет ему, что он везде очень хорошо пахнет и, очевидно, не имеет никаких чувств. настоящая анестезия.
Я склонен полагать, что именно с этим парнем мы должны относиться к истерике без анестезии. Они очень редки; Г-н Питрес говорит, что встречался с двумя из них, но у меня не было возможности увидеть ни одного. Эти истерики должны по-прежнему иметь сущностный характер своей болезни – сужение поля сознания, уменьшение силы перцептивного синтеза; но они сохранили способность последовательно применять эту способность ко всем чувствительным явлениям, какими бы они ни были.
По какой причине они воспринимают одновременно именно такую ​​группу ощущений, а не другую? Здесь нет произвольного выбора, как в случае внимания, потому что для того, чтобы такой выбор был возможен, сначала должно было быть общее восприятие всех чувствительных явлений, а затем их устранение. Избирательность здесь только очевидна, она обусловлена ​​автоматическим развитием того или иного ощущения, которое повторяется чаще, что легче ассоциируется с тем или иным другим. Когда истерик смотрит на человека, она скорее будет слышать слова этого человека, чем слова другого, потому что вид говорящего рта, жестов, отношения ассоциируется со словами, произнесенными этим человеком. а не словами, сказанными другими. Лунатику, выполняющему домашнюю работу, легче увидеть падающую лампу, чем постороннего человека в комнате, потому что вид лампы сочетается с видом других предметов домашнего обихода и заполняет это небольшое поле сознания, не оставляя места для образ иностранца. В других случаях чувство остается доминирующим и сближает с ним связанных, потому что оно преобладает в момент еще большего сужения поля сознания, сведенного почти к единству. В начале гипноза полукаталептический субъект может воспринимать только одно ощущение; магнетизер важен, потому что он присутствует, он касается рук, он говорит в ухо и т. д. Поле сознания немного расширяется; но всегда мысль магнетизера сохраняет свое превосходство и направляет ассоциации к тому или иному другому ощущению. Во всех этих случаях систематизированная эстетика является формой этого автоматизма, объединяющего в одном восприятии ощущения, имеющие между собой некоторую родственность, некое единство. Текущая деятельность из-за своего рода лени не делает ничего больше, чем продолжает или повторять синтез, уже сделанный в прошлом.


Рис. 7.

Но все может быть совсем иначе. Слабая сила синтеза часто может работать в одном направлении, объединять в восприятии ощущений всегда одного и того же рода и терять привычку объединять другие. Испытуемый больше использует визуальные образы и редко обращается к образам прикосновения; если его способность к синтезу уменьшится, если он сможет объединить только три образа, он полностью откажется от восприятия ощущений того или иного вида. Вначале они на мгновение теряют их, и он может найти их снова; но вскоре восприятия, которые позволили ему узнать, что эти образы не созданы, он больше не может, даже если он попытается это сделать, связать с синтезом личности ощущения, которым он позволил ускользнуть. Таким образом, он отказывается, не осознавая этого, иногда от ощущений, исходящих от одной части поверхности кожи, иногда от ощущений на всей стороне тела, иногда от ощущений глаза или уха. Это все та же психическая слабость, но на этот раз она проявляется в гораздо более четком и материальном симптоме, в постоянной анестезии с фиксированным пределом для руки, глаза или уха. Субъект, которого вы спрашиваете, может сказать вам только то, что он воспринимает, и не может рассказать вам об ощущениях, которые происходят в нем, не зная об этом, поскольку он никогда их больше не воспринимает.

Почему анестезия локализуется определенным образом? В одних случаях мы это подозреваем, в других – с трудом. Истерики чаще теряют тактильную чувствительность, потому что это наименее важно не психологически, а практически. В начале жизни осязание используется для усвоения почти всех представлений; но позже, благодаря приобретенному восприятию, его почти всегда заменяют другие чувства. Эти люди склонны терять чувствительность на левой стороне, а не на правой, возможно, потому, что они реже используют эту сторону. Мне показалось, что я заметил, что есть части тела, кончики пальцев, губы и т. Д., Чувствительность к которым они сохраняют дольше, чем другие, вероятно, потому, что ощущения, которые они вызывают, особенно полезны или приятны. Одна истеричка, которую я наблюдал, потеряла нежность в конечностях, но все еще имела болезненные связки во всех суставах: возможно, это помогало её движениям. Но если мы рассмотрим разбросанные островки анестезии, которые есть у некоторых субъектов на коже, мы недостаточно знаем об вариациях местных ощущений, их сходстве и различиях, чтобы понять причины этих странных распределений.
Ощущения, создаваемые этими анестезирующими частями, все еще присутствуют, и для восприятия, утратившего привычку хвататься за них, требуется лишь минимум вещей, чтобы повесить трубку, если можно так выразиться. Заставьте их думать о визуальном образе, обычно связанном с тактильным изображением, скажите Мэри, что гусеница ходит на её руке, и вся рука снова станет чувствительной; только это не может длиться долго, поскольку поле сознания осталось очень маленьким; он переместился, но не расширился, и ему придется вернуться к наиболее полезным ощущениям по поводу этого предмета, у которого недостаточно психических сил, чтобы позволить себе роскошные восприятия. То же самое и с ощущениями двух глаз, которые связаны вместе и дополняют друг друга. Какой бы слабой ни была их способность восприятия, эти субъекты не могут остановиться на полуслове, когда присутствующее соседнее ощущение образует законченное слово. Ощущения правого глаза, которые удерживаются в центре небольшого поля восприятия как полезные и незаменимые, вызывают восприятие изображений, предоставляемых левым глазом, как только появляется какая-либо причина для их повторного использования, например, изображение гусеницы на руке вызывает тактильное ощущение руки. Но в ограниченном поле восприятия больше нет вызывающего воспоминания изображения, что правый глаз закрыт, или даже того, что правый глаз смотрит на объект, расположенный так, чтобы его можно было увидеть целиком. только один глаз, и ощущения, доставляемые левым глазом, слишком игнорируемые восприятием, не принимаются. Если я нахожусь справа от Мари и говорю с ней, люди, приближающиеся слева, не видны, хотя у нее оба глаза открыты; если я прохожу слева от нее, привлекая её внимание, она продолжает видеть меня левым глазом. Казалось, что анестезия имеет фиксированный предел, но, поскольку нет абсолютного разделения между этими различными видами анестезии, во многих случаях она ведет себя как системная анестезия с переменным пределом. Именно важность доминирующего восприятия вызывает изменение ощущения и выявляет, в соответствии с потребностями, такой-то и такой-то образ, поскольку на самом деле ни один из них не исчез.
Возможно, металлические пластины, токи, проходы действуют таким же образом. Возможно, но, не комментируя, признаю, что сомневаюсь в этом. Эти процессы, которые в конечном итоге могут привести к последнему лунатизму, то есть полному расширению поля сознания, как мне кажется, напрямую увеличивают силу восприятия. Но независимо от того, по какой причине, по той или иной причине, эго теперь содержит ощущения, которые оно утратило, оно восстанавливает их такими, какими они были, с воспоминаниями, записанными в его отсутствие. Он узнает рисунок, который не видел, он вспоминает движение, которое он не чувствовал, потому что он уловил ощущения, которые видели этот рисунок и почувствовали это движение. Таким образом, полная анестезия, охватывающая весь орган, отличается от систематической анестезии только степенью. Та же самая слабость восприятия, которая заставляет такого человека пренебрегать определенным изображением, заставляет другого почти полностью пренебрегать изображениями, создаваемыми левым глазом, за исключением тех случаев, когда они необходимы для дополнения изображений правого глаза, и приводит к тому, что третье изображение ухудшается. постоянно пренебрегать ощущениями руки или ноги, чтобы больше не находить их.
Без сомнения, это всего лишь способ изображения вещей, попытка свести воедино явно противоречивые и потому непонятные факты. Это предположение имеет очевидные преимущества с этой точки зрения. Это объясняет, как определенные явления могут быть познаны субъектом и не быть ему известны; как один и тот же глаз может видеть и не видеть, потому что это показывает нам, что есть два разных способа познания явления: безличное ощущение и личное восприятие, единственное, на которое субъект может указать своим сознательным языком. Эта гипотеза далее объясняет нам, как можно подразделить впечатления, сделанные одним и тем же чувством, потому что она учит нас, что не всегда все сырые ощущения одного чувства остаются за пределами личного восприятия, а иногда только часть, в то время как другие могут быть узнаваемым. Эти объяснения, кажется, резюмируют факты с некоторой ясностью, и именно поэтому мы склонны рассматривать систематизированную или даже общую анестезию как поражение, ослабление не ощущений, а способности синтезировать ощущения в восприятии, настоящий распад психологических явлений.

VII. Одновременное психологическое существование

Давайте еще раз обратимся к символической фигуре, которая позволила нам понять анестезию, и теперь изучим её с другой точки зрения. Вместо изучения трех или четырех визуальных или слуховых феноменов VV"AA' (рис. 8, ниже), которые объединены в личном восприятии P и в которых субъект обвиняет сознание, давайте теперь рассмотрим ощущения сами по себе TT'T"M и т. д., Которые не воспринимаются субъектом, но тем не менее существуют. Чем они становятся? Чаще всего они играют размытую роль; их разделение, их изоляция - их слабость. Каждый из этих фактов содержит тенденцию к движению, которое имело бы место, если бы он был один, но они взаимно уничтожают друг друга и, прежде всего, их останавливает более сильная группа других ощущений, синтезированных в форме личного восприятия. В лучшем случае они могут вызывать то легкое дрожание мускулов, эти судорожные тики лица, эту дрожь пальцев, которые придают многим истерикам особый характер и позволяют легко распознать, как говорится, нервную женщину.


Рис. 8.

Но способствовать их развитию довольно легко, достаточно устранить или уменьшить препятствие, которое их останавливает. Закрыв глаза, отвлекая предмет, мы уменьшаем или отклоняем в другом направлении активность основной личности и оставляем поле открытым для этих подсознательных или бессознательных явлений. Тогда достаточно вызвать человека, поднять руку или пошевелить ею, положить предмет в руки или произнести слово, чтобы эти ощущения вызывали, согласно обычному закону, движения, которые их характеризуют. Эти движения неизвестны самому субъекту, поскольку они происходят именно в той части его лица, которая является для него анестезирующей. Иногда они возникают в конечностях, ощущения которых субъект полностью и навсегда утратил, иногда в конечностях, которые отвлеченный субъект в это время не заботится; результат всегда один и тот же. Левую руку Леони нельзя двигать без каких-либо других мер предосторожности, кроме как прикрыть её экраном, потому что он все еще анестезирующий; вы можете переместить правую руку и отвлечь внимание в другом месте, потому что анестезия попадает в нее только случайно. Но в любом случае рука будет двигаться без её ведома. Строго говоря, эти движения, определяемые невоспринимаемыми ощущениями, никому не известны, поскольку эти дезагрегированные ощущения, сведенные к состоянию ментальной пыли, не синтезируются ни в одной личности. Это действительно каталептические акты, определяемые сознательными ощущениями, но не личными.
Хотя иногда все бывает так, нетрудно заметить, что часто они более сложные. Подсознательные действия не всегда проявляются простыми безличными ощущениями; здесь они явно показывают нам память. Когда вы впервые поднимаете руку с истерическим анестетиком, чтобы проверить частичную каталепсию, подержите её в воздухе некоторое время и укажите положение, которое вы хотите получить; после нескольких попыток достаточно немного приподнять руку, и она сама примет нужное положение, как будто он понял полслова. Было ли действие такого рода совершено в определенных обстоятельствах, оно повторяется, когда то же самое обстоятельство возникает во второй раз: я показал пример подсознательных действий Леони M. X. .., заставив её левую руку дремать, что она не делает. подозревать; год спустя, когда Леони снова видит этого человека, её левая рука приподнята и снова начинает щипать нос. Некоторым испытуемым, например Мари, нравится, когда направляют руку с анестезирующим средством, бесконечно повторять одно и то же движение, всегда писать одну и ту же букву на листе бумаги; другие завершают слово, которое они были призваны начать; другие пишут под диктовку слово, которое произносится, когда они отвлечены, и которое они не понимают, с помощью своего рода систематизированной анестезии, и, наконец, вот некоторые из них, такие как N ..., Леони или Люси, которые начинают отвечать письменно на заданный им вопрос. Это подсознательное письмо содержит правильные размышления, подробные отчеты, расчеты и т. д. Вещи изменились в природе, это больше не каталептические акты, определяемые простыми грубыми ощущениями, есть восприятие и разум. Но это восприятие не является частью нормальной жизни субъекта, синтеза, который его характеризует и который представлен на нашей фигуре буквой P, потому что субъект игнорирует этот разговор, проводимый его рукой, так же, как он игнорировал каталепсии. Совершенно необходимо предположить, что ощущения, оставшиеся за пределами нормального восприятия, в свою очередь, были синтезированы во втором восприятии P'. Это второе восприятие, вероятно, состоит из тактильных и мышечных образов T'M', которые субъект никогда не использует и от которых он окончательно отказался, а также из слухового ощущения A", которое субъект может уловить, поскольку его необходимо проверить. в некоторых случаях он может слышать меня, но на мгновение оставил это в стороне, поскольку имеет дело со словами другого человека. Сформировалось второе психологическое существование, в то же время, что и нормальное психологическое существование, и с теми сознательными ощущениями, которые у слишком многих из них отказалось от нормального восприятия.


Рис. 9.

Что, собственно, является существенным признаком существования восприятия? Это объединение этих различных явлений и представления о личности, которое выражается словом «я или я». но в этом подсознательном письме постоянно используется слово «я», это проявление человека, в точности как нормальная речь субъекта. Существует не только вторичное восприятие, но и вторичная личность, «вторичное я», как говорили некоторые английские авторы, обсуждая эксперименты по автоматическому письму, которые я опубликовал в прошлом. Несомненно, это «вторичное я» вначале является очень рудиментарным и его вряд ли можно сравнивать с «нормальным я», но оно будет развиваться очень маловероятным образом.

Заметив, не без некоторого удивления, я признаю, вторичный интеллект, проявившийся в автоматическом письме Люси, однажды я имел с ней следующий разговор, в то время как её нормальное «я» болтало с другим человеком. «Ты меня слышишь», – сказал я ему? – (Отвечает письменно) Нет. – Но чтобы ответить, нужно услышать. – Да, конечно. – Так как ты это делаешь? – Я не знаю. – Кто-нибудь должен меня слышать? – Да. – Кто? – Кроме Люси. – Ах хорошо! кто-то еще. Вы хотите, чтобы мы дали ему имя? – Нет. – Да, так будет удобнее. – Ну, Эдриенн [1]. – Итак, Эдриен, ты меня слышишь? – Да.» – Несомненно, именно я предложил имя этого персонажа и тем самым придал ему некую индивидуальность, но мы видели, насколько он спонтанно развился.

[1] С именем этого персонажа возникли небольшие затруднения, он дважды менял имя. Я не настаиваю на этой тривиальной детали, о которой я говорил в другом месте. Revue philosophique, 1886, II, 589.

Эти обозначения подсознательного характера значительно облегчают переживания; Кроме того, автоматическое письмо почти всегда принимает такое имя без каких-либо подсказок, как я видел в автоматических письмах, спонтанно написанных Леони.
Окрещенная каким-либо именем, бессознательная личность точнее определяется и вырисовывается и она лучше показывает свои психические свойства. Он показывает нам, что в основном осознает те ощущения, которыми пренебрегает первичный или нормальный персонаж; это он говорит мне, что я щипаю руку или прикасаюсь к мизинцу, в то время как Люси давно потеряла все тактильные ощущения; именно он видит объекты, которые негативное внушение удалило из сознания Люси, кто замечает и отмечает мои кресты и мои фигуры на бумагах. Он использует эти оставленные ему чувства для создания своих движений. Мы действительно знаем, что одно и то же движение может быть выполнено, по крайней мере, взрослым, по-разному, благодаря визуальным образам или кинестетическим образам; например, Люси может писать только визуальными образами, она наклоняется и беспрерывно следует глазами за пером и бумагой; Адриенн, которая является второй одновременной личностью, пишет, не глядя на бумагу, что она использует кинестетические образы письма. У каждого свой образ действий, как и свой образ мышления.
Одна из первых характеристик, которую проявляет это «вторичное я» и которая видна наблюдателю, – это явное предпочтение определенных людей. Адриенн, которая очень хорошо меня слушается и любит болтать со мной, не удосуживается отвечать всем. Пусть другой человек исследует тот же предмет в мое отсутствие, как это случилось, он не заметит ни частичной каталепсии, ни подсознательных действий, вызванных отвлечением, ни автоматического письма, и придет и скажет мне, что Люси – нормальный человек, очень отвлеченный и очень обезболивающий ... Вот наблюдатель, который видел только первое «я» с его недостатками и не вступал в отношения со вторым. Из наблюдений М.М. Бине и Фере, истерике недостаточно анестезии, чтобы у нее была частичная каталепсия. Несомненно, для этого явления необходимо еще одно условие, чем анестезия, своего рода приведение экспериментатора в контакт с подсознательными явлениями. Если эти явления очень изолированы, они спровоцированы любым экспериментатором, но если они сгруппированы по личностям (что очень часто случается с тяжело больными истериками), они проявляют предпочтения и не всем подчиняются.
Вторичное «я» не только не подчиняется, но и сопротивляется незнакомцу. Когда я поднимаю руку Люси или Леони, которая имеет то же самое явление, и помещаю её в каталептическое положение, никто не может пошевелить ими. Если вы попытаетесь пошевелить ею, рука будет казаться сжатой и сопротивляется изо всех сил; если согнуть его с усилием, он как бы упруго поднимется в свое первое положение. Когда я снова касаюсь руки, она внезапно становится легкой и подчиняется каждому импульсу. Мы должны помнить об этой избирательности, которая принадлежит подсознательному персонажу и которая позже поможет нам лучше определить его природу.

У этой личности обычно мало воли, он подчиняется каждой моей команде. Нам не нужно настаивать на этом уже хорошо известном персонаже: в данном случае внушение объясняется, как и в ранее изученных обстоятельствах. Здесь оно, как всегда, вызвано малостью, слабостью этой привитой рядом с первой личностью, которая даже уже ее. Единственный факт, который следует помнить, поскольку мы уже знаем это, это то, что эти внушения выполняются (в типичных случаях, единственные, которые мы сейчас рассматриваем) [2], не будучи известными самому субъекту.

[2] См. Исключения в следующей главе.

Это второй человек, даже более внушаемый, чем первый, который действует независимо от предмета, который мы изучаем, и без его ведома, но который действует согласно точно таким же законам.
Однако точно так же, как наиболее поддающиеся внушению люди показали себя способными к сопротивлению и спонтанности, второстепенный персонаж иногда бывает очень непокорным. У меня было несколько очень забавных ссор с этим персонажем Эдриенн, которая поначалу была такой послушной, а по мере взросления становилась все меньше и меньше. Он часто отвечал дерзко и писал «Нет, нет» вместо того, чтобы делать то, что я ему приказываю. Однажды он так рассердился на меня, что вообще отказался отвечать мне; Частичная каталепсия, бессознательные действия, автоматическое письмо – все исчезло из-за плохого настроения Адриенны. Можем ли мы, подобно некоторым авторам, рассматривать эти явления каталепсии в состоянии бодрствования как чисто физиологические и мышечные явления, когда мы видим, как они внезапно исчезают в результате гнева, который проявляется при письме? Автоматическом? Затем мне пришлось поговорить с нормальным персонажем, с Люси, которая, совершенно не подозревая о драме, которая происходила внутри нее, была в очень хорошем настроении. Когда мне удалось примириться с Адриенн, каталептические действия начались снова, как и прежде. Такие факты далеко не редкость, и я наблюдал их по ряду других вопросов.

Эти сопротивления второстепенного персонажа подготавливают нас к тому, чтобы легче понять его спонтанные действия, потому что я был вынужден понять, что были подобные действия. Другой испытуемый, Леони, научился правильно читать и писать, и я воспользовался её новыми знаниями, чтобы заставить её бессознательно написать несколько слов или несколько строк накануне вечером; но я отослал ее, ничего больше не предложив. Она уехала из Гавра более чем на два месяца, когда я получил от нее самое необычное письмо. На первой странице была маленькая буква серьезным тоном: «она была нездорова», – сказала она, в один прекрасный день от боли больше, чем в другой, и т.д., и подписала свое настоящее имя «Женщина Б ...»; но на обороте начиналось другое письмо в совершенно ином стиле, которое я позволю воспроизвести в качестве любопытства: «Мой дорогой добрый сэр, я пришел сказать вам, что Леони, вся правда, все правда, заставляет меня сильно страдать, она не может заснуть, она мне очень больно; Собираюсь снести, меня это беспокоит, я тоже болею и очень устал. Это от вашей очень преданной Леонтины». Когда Леони вернулась в Гавр, я, естественно, спросил её об этом необычном послании: она очень точно помнила первое письмо; она все еще могла рассказать мне содержание; она вспомнила, как запечатывала его в конверте, и даже детали адреса, который она едва писала; но о втором письме она не помнила. Кроме того, я объяснил себе эту оплошность: ни фамильярность письма, ни свобода стиля, ни используемые выражения, ни тем более подпись не принадлежали Леони в состоянии бодрствования. Напротив, все это принадлежало бессознательному персонажу, который уже проявил себя во многих других действиях. Сначала я подумал, что между тем, как она закончила первое письмо, и тем, когда она запечатала конверт, произошел приступ спонтанного лунатизма. Второстепенный персонаж, лунатик, который знал, насколько я заинтересован в Леони и как я часто излечиваю её от нервных травм, на мгновение появился бы и позвал меня на помощь; факт был уже очень странным. Но с тех пор количество этих подсознательных и спонтанных букв увеличилось, и я смог лучше изучить их создание. К счастью, однажды мне удалось удивить Леони, когда она выполняла эту необычную операцию. Она стояла возле стола и все еще держала вязание, над которым только что работала. Лицо было очень спокойным, глаза смотрели вверх немного пристально, но, похоже, у нее не было каталептического приступа; она пела тихим голосом деревенский тур, правая рука писала быстро и как бы украдкой. Я начал с того, что забрал его газету без его ведома, и поговорил с ним; она сразу же проснулась, но немного удивилась, потому что в своем отвлеченном состоянии она не слышала, как я вошел. «Она провела день за вязанием, – сказала она, – и пела, потому что думала, что она одна». Она ничего не знала о бумаге, которую писала. Все произошло в точности, как мы видели на примере бессознательных действий, непреднамеренно, с той разницей, что ничего не было предложено.
Эту форму подсознательных явлений не так просто изучать, как другие; будучи спонтанным, с ним нельзя регулярно экспериментировать. Вот лишь несколько замечаний, которые мне позволила сделать удача. Во-первых, второстепенный персонаж, который пишет эти письма, умен в своих спонтанных проявлениях, как и в своих спровоцированных проявлениях. В том, что он пишет, он показывает большую память: одно письмо содержало историю самого детства Леони; он проявляет здравый смысл в обычно правильных замечаниях. Вот даже пример бессознательного озарения, как сказал бы М. Рише. Подсознательный человек однажды заметил, что сознательный человек, Леони, рвет бумаги, которые она написала, когда оставила их в пределах досягаемости после того, как отвлечение закончилось. Что делать, чтобы их сохранить? Воспользовавшись тем, что Леони больше не отвлекалась, она начала писать письмо заново, а затем пошла отнести его в фотоальбом. Фактически, этот альбом раньше содержал фотографию мистера Гиберта, который, по ассоциации идей, имел свойство вызывать у Леони каталепсию. Я принял меры предосторожности и снял этот портрет, когда Леони была в доме; но альбом по-прежнему оказывал на нее какое-то ужасающее влияние. Таким образом, герой второго плана был уверен, что его письма, помещенные в альбом, не будут тронуты Леони. Повторяю, все эти рассуждения были сделаны не во время лунатизма, а в состоянии бодрствования и подсознательно. Отвлеченная Леони пела или видела во сне несколько смутных мыслей, в то время как её конечности, подчиняясь несколько чуждой воле, таким образом принимали меры против себя. Таким образом, второй человек использует в своих интересах все его отвлекающие факторы. Леони ходит по улицам одна и безрассудно предается своим размышлениям; когда она обращает внимание на свой путь, она очень удивляется, обнаруживая себя где-нибудь в другом месте города. Другой счел духовным привести его к моей двери. Если мы предупредим её письмом, что она может вернуться в Гавр, она окажется там, не зная, как; другой, торопясь приехать, заставил его уехать как можно быстрее и без багажа. Наконец, позвольте нам добавить в качестве последнего замечания, что эти подсознательные и спонтанные действия имеют еще одну черту сходства с спровоцированными действиями; они вносят в нормальное сознание особую пустоту, систематическую анестезию. Леони часто приходила ко мне домой, и я думал, что она хорошо знает мой адрес; Я был удивлен, разговаривая с ней однажды, когда бодрствовал, и обнаружил, что она совершенно не знает о нем, не говоря уже о том, что совсем не знает окрестностей. Второй персонаж, взяв на себя все эти понятия, первый, казалось, больше не мог ими владеть.
Мы не можем закончить это исследование развития подсознательной личности, не вспомнив уже отмеченный факт, на котором мы не будем останавливаться. Подсознательные действия и скрытые ощущения могут существовать во время лунатизма, как и во время бодрствования, а также в это время развиваться как личность. Иногда она представляет тех же персонажей, что и накануне, как это случилось с Люси; иногда все будет совсем иначе, как в случае с Леони. Не следует забывать об этих возможных осложнениях.

Мы настаивали на развитии нового психологического существования, которое больше не чередовалось с нормальным существованием субъекта, а было абсолютно одновременным. Знание этого факта действительно важно для понимания поведения невропатов и душевнобольных. В этой главе мы изучили только типичные, так сказать теоретические, случаи этого дублирования, чтобы увидеть его в простейших обстоятельствах и иметь возможность распознать его позже, когда случаи станут более сложными. Это понятие, важное, как мы полагаем, при изучении патологической психологии, также имеет определенную серьезность с философской точки зрения. Мы привыкли без особого труда принимать последовательные изменения личности; Воспоминания, характер, которые формируют личность, могут измениться, не изменяя представления о себе, которое оставалось единым во все времена существования. Мы полагаем, что необходимо будет еще больше отбросить истинную природу метафизической личности и рассматривать саму идею личного единства как видимость, которая может подвергаться модификации. Философские системы непременно согласятся с этими новыми фактами, поскольку они стремятся выразить реальность вещей, и одно выражение истины не может противопоставляться другому.

VIII. Одновременное психологическое существование по сравнению с последовательным психологическим существованием

Изучая по некоторым предметам эту вторую личность, которая открылась нам ниже нормального сознания, нельзя не удивить. Мы не знаем, как объяснить быстрое, а иногда и внезапное развитие этого второго сознания. Если это происходит, как мы предполагали, в результате группировки образов, оставшихся за пределами нормального восприятия, как могла эта систематизация происходить так быстро? У второго человека есть характер, предпочтения, капризы, спонтанные поступки: как в считанные минуты она все это усвоила? Наше удивление прекратится, если мы заметим, что эта форма сознания и личности не существует сейчас впервые. Мы уже где-то её видели, и нам нетрудно распознать старого знакомого: это просто персонаж лунатизма, который проявляется по-новому во время бодрствования.
Именно память устанавливает непрерывность психологической жизни, именно она позволила нам установить аналогию различных сомнамбулических состояний, так что именно она снова сблизит происходящее подсознательное существование. В течение дня, предшествующего субъекту, чередующегося существования, которое характеризует сомнамбулизм. Фактически мы можем показать: 1-е что подсознательные явления во время бодрствования содержат воспоминания, приобретенные во время лунатизма, и 2-е что мы находим во время лунатизма память обо всех этих действиях и всех этих подсознательных ощущениях.

1-е Первый момент уже можно было рассмотреть, как продемонстрировало проведенное нами исследование постгипнотических внушений. Субъект иногда выполняет все предложения, не зная об этом, как мы видели, как это делала Люси, но в других случаях он делает, по крайней мере, таким образом, все вычисления, все замечания, необходимые для правильного выполнения того, что от него было приказано. Когда внушение привязано к ориентиру, это бессознательный человек сохраняет память об этом сигнале: «Ты сказал мне сделать то-то и то-то, когда пробьет час», – автоматически пишет Люси после пробуждения от лунатизма. Она тоже распознает этот сигнал, который нормальному человеку наплевать. «На этой бумаге сверху и слева пятно», – пишет Адриенн о портретном опыте. Именно она объединяет процедуры в этих бессознательных обманах, столь любопытных, на что указал г-н Бергсон [3].

[3] Bergson. La simulation inconsciente. Revue philosophique, 1886, II, 525.

Когда нужно произвести подсчет, это все равно тот же персонаж, который делает это, подсчитывает звуки, которые я издаю руками, или вносит дополнения, которые я заказал. Автоматический почерк Люси всегда подтверждает это. Г-н Герни [4] сообщает, что он приказал субъекту совершить действие через десять дней и что на следующий день он допросил его с помощью планшетки спиритуалистов (на мой взгляд, это очень бесполезный процесс, который англичане почти всегда используется, чтобы вызвать автоматическое письмо).

[4] Gurney. Proceed. S. P. R, 1887, 294.

Этот субъект, который сознательно не помнил ни одного предложения, бессознательно написал, что ему осталось ждать еще девять дней; на следующий день он написал, что сделает дело за неделю. Я хотел повторить опыт и получил другой результат, но столь же показательный. Я предлагаю Роуз, находясь в лунатизме, написать мне письмо через сорок два дня, а затем разбудить его. На следующий день, не укладывая её спать, я спрашиваю ее, в соответствии с уже описанным процессом отвлечения внимания, когда она мне пишет. Я думал, что она напишет, как предмет мистера Герни «через сорок один день», но она просто написала: «2 октября». И на самом деле она была права, это были добрые сорок два дня, а подсознательный персонаж только что подсчитал. Предложение превратилось в простое предложение с неосознанным тестом, которое на самом деле работало очень правильно.
Когда необходимо подавить вид объекта от сознательного персонажа, в переживании негативных галлюцинаций или систематической анестезии, это снова наш второй персонаж, который заботится об этом. Он берет на себя вид этого объекта, о котором сохраняет память, и, следовательно, не дает основному персонажу объединить эти ощущения в своем обычном восприятии. Вот пример, который суммирует все эти явления. Однажды вечером я приказал Люси, находясь в состоянии лунатизма, прийти на следующий день в три часа к доктору Повилевичу. Она действительно приехала на следующий день около половины четвертого; но когда она заговорила со мной при входе, у нее, казалось, произошла странная галлюцинация; она думала, что она дома, взяла корпусную мебель себе и утверждала, что не отсутствовала весь день. Эдриен, которую я тогда допрашивал, разумно ответила письменно, что по моему приказу она оделась в три часа, что она ушла и что она очень хорошо знает, где находится. Память о внушении, распознавание сигнала, командное действие, систематическая анестезия – все зависело от второго персонажа, который выполнял мои приказы во время бдения ниже сознательного человека, как он делал бы сам во время лунатизма. Короче говоря, постгипнотические внушения устанавливают очень четкую связь между первым сомнамбулизмом и вторым одновременным существованием.
Но внушения составляют лишь небольшую часть воспоминаний о лунатизме, а подсознательное письмо по-прежнему показывает воспоминания обо всех других инцидентах. Вот легко повторяемый эксперимент, описанный М. Герни [5].

[5] Proceed. S. P. R., 1887, 294.

В состоянии лунатизма он болтает с субъектом и рассказывает ему какую-то историю, а затем полностью его будит. В этот момент испытуемый полностью потерял память о том, что ему только что было сказано, но если он положит руку на «доску» и позволит ей писать явно наугад, мы прочитаем историю на бумаге. эта история, которую субъект утверждает, что игнорирует и которую он не может рассказать, даже если ему предложат сделать это государю. Вот похожие факты: Для различных экспериментов я просил N ..., пока она ходила во сне, нарисовать карандашом несколько небольших рисунков, и она набросала дом, небольшую лодку с парусом и фигуру в профиль с длинным нос. Проснувшись, она не помнит всего этого и говорит совсем о другом; но её рука, взявшая карандаш, начинает рисовать на листе бумаги, даже не зная об этом. Н ... наконец заметил это и, взяв бумагу, сказал мне: «Вот, посмотри, что я нарисовал: дом, лодку и голову с длинным носом; что случилось со мной, нарисовав это?» Я показал Ви ... во время лунатизма маленькую собачку у нее на коленях, и она с большой радостью погладила ее. Когда она проснулась, я заметил, что у нее было странное движение правой руки, которая, казалось, все еще поглаживала что-то на её коленях; её пришлось снова усыпить, чтобы избавиться от этой идеи о маленькой собачке, которая сохранялась во втором сознании. Мы совершили ошибку, говоря о спиритизме перед Леони, когда она ходила во сне. Когда она просыпалась, она сохраняла различные подсознательные движения, дрожь в руке, как если бы она хотела писать, и необычные движения головы и глаз, которые, казалось, искали что-то под мебелью: второй человек все еще думал о духах. Нет необходимости приводить другие примеры; Достаточно вспомнить, что с субъектом, обладающим в высокой степени автоматическим письмом, таким как Люси, можно таким образом продолжить в течение предыдущего дня все разговоры, начатые во время лунатизма.
Мы уже наблюдали, что во время самого лунатизма субъект иногда может заново открыть для себя воспоминания об определенных состояниях, забытых во время бодрствования, но отличных от гипнотического состояния, воспоминания об определенных сновидениях, некоторых заблуждениях и иногда о кризисах истерии. Поэтому мы не удивимся, если подсознательное письмо также будет содержать эти воспоминания. В то время как Леони забыла о своем естественном лунатизме, кошмарах и кризисах, когда она бодрствует, её автоматический почерк, которым маркирует Эдриен, расскажет нам обо всех случаях подобных кризисов. Это очень естественный факт, который слишком просто вытекает из предыдущего явления, и я не могу на нем настаивать.
Еще одним следствием этой памяти является то, что подсознательный человек полностью обладает характером и походкой, которые характеризуют само лунатизм. Испытуемые, когда они пишут бессознательно, берут те же имена, которые они уже приняли в таком-то гипнотическом состоянии: Адриенн, Леонтин, Нишетт и т. Д. В подобных действиях они проявляют такую же избирательность, как и при сомнамбулизме. Если бессознательное действует, если частичная каталепсия может быть вызвана только мной на Люси или Леони, то это потому, что, спящие в оцепенении, они также подчиняются только мне одному. Наконец, характер интеллекта во время лунатизма имеет наибольшее влияние на характер бессознательного акта. Лем. не имеет памяти во время лунатизма, поэтому не может выполнять внушения после гипноза в установленный срок. Бессознательные действия N ... являются ребяческими, как и сам персонаж N 2 или Nichette, но, поскольку у нее прекрасная память, эти бессознательные действия могут быть получены в любое время с большой точностью. Это случайное и не менее любопытное наблюдение. В моих ранних исследованиях N .... я обнаружил очень хорошую способность к внушениям путем отвлечения в состоянии бодрствования; Затем я прекратил эти переживания и на несколько месяцев потерял этого человека из виду. Когда я снова увидел ее, я хотел сначала попробовать те же самые предложения, но без лунатизма, но они не дали того же результата, что и раньше. Субъект, который разговаривал с другим человеком, не оборачивался, когда я ему что-то командовал, и, казалось, не слышал меня: поэтому действительно была систематическая анестезия, необходимая для подсознательного акта, но этот акт не был выполнен. Затем мне пришлось уложить подопытного в сон, но даже во время лунатизма поведение N оставалось настолько уникальным, что я больше не узнавал персонажей, изученных некоторое время назад. Испытуемый не слышал меня или не понимал, что я говорю: «Что с тобой сегодня? Я говорю ему в конце. – Я тебя не слышу, я слишком далеко. – И где ты? – Я в Алжире на большой площади, меня нужно заставить вернуться». Возвращение не было трудным: эти путешествия лунатиков мы знаем по галлюцинациям. Когда она пришла, она вздохнула с облегчением, выпрямилась и заговорила, как прежде. «Теперь ты объяснишь мне, – сказал я ему, – что ты делал в Алжире? – Это не моя вина; это мистер Икс ... отправил меня туда месяц назад; он забыл вернуть меня, он оставил меня там ... Раньше вы хотели приказать мне, заставить меня поднять руку (это было предложение, которое я пытался сделать накануне), я был слишком далеко, я не мог подчинится». После проверки, эта странная история была правдой: другой человек усыпил этого объекта в промежутке между двумя моими исследованиями, вызвал различные галлюцинации, в том числе галлюцинации, связанные с поездкой в Алжир; не придавая достаточного значения этим явлениям, она разбудила субъекта, не убрав галлюцинации. N ... бодрствующий человек, по-видимому, оставался нормальным; но подсознательный характер, который был в ней, сохранял более или менее скрытую галлюцинацию пребывания в Алжире. И когда, без предварительного сомнамбула, я хотел отдавать ему команды, он слышал, но не верил, что должен подчиняться. После того как галлюцинация удалилась, все пошло как раньше. Таким образом, изменение интеллекта во время лунатизма вызвало, даже два месяца спустя, соответствующую модификацию в подсознательных действиях, точно так же, как гнев Люсии 2 во время лунатизма вызывает после пробуждения плохое настроение, проявляемое автоматическим письмом.

2-е Еще одно соображение, к которому мы теперь можем перейти, еще больше сближает эти два состояния: действия подсознания имеют в некоторой степени гипнотизирующий эффект и сами по себе вызывают лунатизм. Я уже заметил, что два субъекта, в частности Люси и Леони, часто засыпали вопреки мне самим в разгар экспериментов с бессознательными действиями в бодрствующем состоянии; но я связал этот сон только с моим присутствием и их привычкой ходить во сне. От ошибки меня избавил следующий факт. М. Бине был достаточно любезен, чтобы показать мне один из предметов, по которым он изучал подсознательные действия с помощью анестезии, и я попросил его разрешения случайно воспроизвести предложения по этому поводу. Все произошло вполне в соответствии с моими ожиданиями: субъект (Жил ...), бодрствующий, болтал с мсье Бине; стоя позади него, я невольно заставлял его махать рукой, писать несколько слов, отвечать на мои вопросы знаками и т. д. Вдруг Хаб ... перестала разговаривать с мистером Бине и, повернувшись ко мне с закрытыми глазами, продолжила правильно, сознательной речью разговор, который она начала со мной по подсознательным знакам; с другой стороны, она больше не разговаривала с господином Бине, она больше не слышала его, словом, впала в избирательный сомнамбулизм. Пришлось разбудить субъекта, который, естественно, все забыл, когда проснулся. Но Хаб ... никак не знал меня, так что не мое присутствие усыпило его; Таким образом, сон здесь был результатом развития подсознательных явлений, которые вторглись, а затем стерли нормальное сознание. Факт легко проверяется. Леони не спит рядом со мной, пока я не провоцирую явления такого рода; но когда их становится слишком много и слишком сложно, она засыпает. Это довольно важное замечание объясняет нам деталь, которую мы отметили, не понимая ее, при выполнении внушений после гипноза. Пока они простые. Леони исполняет их невольно, говоря о другом; когда они длинные и сложные, испытуемый все меньше и меньше говорит во время их выполнения, в конечном итоге засыпает и быстро выполняет их во время лунатизма. Постгипнотическое внушение иногда выполняется во время второго лунатизма не потому, что субъекту было предложено вернуться в сон, а потому, что память об этом внушении и само исполнение формируют подсознательную жизнь, настолько аналогичную лунатизму, что в некоторых случаях , он производит его полностью.

Теперь субъект снова находится в состоянии лунатизма: аналогия между состояниями, которые мы хотим сравнить, проявится еще по-другому. Все авторы заметили, что субъект выполняет постгипнозные внушения после пробуждения, не зная, кто их ему дал, но что при новом лунатизме он восстанавливает это воспоминание [6].

[6] Gilles de la Tourette. Op. cit., 153.

Можно подумать, что субъект запоминает только команду, полученную во время предыдущего лунатизма, и что есть воспоминание только о лунном переходе от одного к другому. Мы можем выбрать внушения, которые были выполнены бессознательно, но исполнение которых характеризовалось небольшой неожиданной деталью, и мы видим, что субъект, когда мы снова уложили его спать, полностью помнит эти действия, которые не были известны обычным людям. сознание. Нет необходимости приводить примеры: нужно только вспомнить постгипнозные внушения, о которых мы говорили и которые мы отметили в бессознательном состоянии накануне ночью. Когда я снова уложил их спать, все испытуемые повторяют, что они сделали, чтобы повиноваться мне, и различные инциденты, характерные для выполнения моих заповедей.
Все, что я только что сказал, применимо именно к спонтанным подсознательным действиям, особенно к действиям Леони. Лунатизм в состоянии Леони 2, она хранит это воспоминание. В письме, которое я упомянул, была проигнорированная часть пробужденного субъекта, подписанная именем Леонтин. Теперь мы видим, что означало это имя, поскольку именно так она относится к себе во время лунатизма. Она действительно могла сказать мне в этом состоянии, что она хотела написать мне, чтобы предупредить меня о болезни другого, и рассказала мне условия письма. Более того, отличным доказательством того, что действия такого рода действительно являются действиями Леони 2, является то, что, как мы уже сказали, субъект может заснуть во время их выполнения: те же действия продолжаются во время лунатизма без изменений. Однажды я поймал Леони, которая бессознательно писала письмо, как я описал, и мне удалось уложить её спать, не перебивая; Затем Леони 2 продолжает свое письмо с гораздо большей активностью.
Нет необходимости описывать этот феномен памяти другими предметами, потому что он остается абсолютно идентичным; но я перейду к очень важному замечанию. Некоторые субъекты, такие как N ...., с самого начала лунатизма имеют в памяти все подсознательные действия накануне, какими бы они ни были, даже те, которые были получены с помощью анестезии или отвлечения внимания. Тема, о которой часто говорит мистер Герни, была такого рода. «Когда он автоматически записывает предложение в буфер обмена, он игнорирует его в состоянии бодрствования, но во сне он почти всегда повторяет его без ошибок [7]».

[7] Gurney. Proceed. S. P. R., 1887, 296.

Не следует думать, что так поступают все испытуемые. потому что мы очень быстро столкнемся с рядом указываемых нами исключений из закона. Люси не находит в этом первом сомнамбулизме каких-либо воспоминаний о своих подсознательных действиях, Леони, Роза или Мари находят в этом же состоянии память только об определенном количестве действий такого рода.

Когда это происходит, когда субъект не находит, однажды в сомнамбулизме, воспоминания о своих вчерашних подсознательных действиях, мы заметим, что эти действия все еще существуют таким же образом и что сознание продолжает представлять то же самое дублирование. Частичная каталепсия на левой стороне и бессознательные акты отвлечения все еще существуют у Леони во время первого сомнамбулизма. Более того, эти действия, похоже, остаются связанными с теми, которые произошли в предыдущий день и которые не были запомнены. С Люси, подсознательный персонаж, когда он писал во время бдения, подписывал свои письма именем Адриенн, он все еще подписывает их тем же именем во время лунатизма и продолжает показывать в этих письмах те же знания и те же воспоминания. Я заказал что-то у Леони накануне вечером, что было исполнено без её ведома во время отвлечения внимания; она все еще игнорирует это, когда сейчас ходит во сне. Но если во время этого самого состояния я воспользуюсь отвлечением, чтобы приказать «то же действие, что и раньше», не уточняя больше, это действие будет воспроизведено очень точно, но опять же без ведома Леони. Увидимся позже. Леони 1. Когда я говорю, знаками или автоматическим письмом, это бессознательное, которое, кажется, все еще существует, оно может очень точно рассказать обо всех других бессознательных действиях, которые все еще игнорируются. Таким образом, кажется, что в этом предмете действуют подсознание и образы, от которых они зависят. ниже сомнамбулизма - новый синтез явлений, новое психическое существование, точно так же, как сама сомнамбулизм существовала ниже бодрствования.
Когда все выглядит так, субъект должен больше спать, потому что постоянство подсознательных действий, а также анестезия указывают на более глубокое лунатизм. Мы знаем об этих разнообразных сомнамбулистических состояниях, которые достигаются иногда незаметными переходами, иногда внезапными скачками через летаргические или каталептические состояния. Каждое новое состояние лунатизма приносит с собой воспоминания об этих подсознательных действиях. Леони 3 первая запоминает определенные действия и приписывает их себе. «Пока другая говорила, - сказала она о бессознательном акте, произошедшем накануне, – вы сказали, вытащите её часы, я вытащил их для нее, но она не смотрела на время…» «Пока она болтала с М. un tel, она сказала о бессознательном акте лунатизма, вы сказали мне составить букеты, я сделал два, я сделал то и то ... », и она повторяет все жесты, которые я описал и которые полностью игнорировалась в предыдущих государствах. Леони 3 также хорошо помнит действия, которые выполнялись во время полной каталепсии, которая у этого субъекта предшествует второму сомнамбулизму. Именно на это воспоминание мы ссылались в начале этой работы, чтобы показать, что действия, совершаемые в этом состоянии, не были абсолютно лишены совести. Люси, у которой во время первого лунатизма не было абсолютно никаких воспоминаний ни о подсознательных действиях, ни о характере Эдриенн, наиболее полно задействует эти воспоминания во втором лунном походе. Поэтому мы не должны отрицать связь между последовательными и одновременными существованиями, потому что субъект не сразу обнаруживает в своем первом сомнамбулизме память об определенных подсознательных действиях; часто достаточно уложить его подольше, чтобы его память была полной.

Эти факты легко понять, более того, если поразмыслить над уже изученными условиями возвращения памяти. Воспоминание о действии связано с чувствительностью, которая использовалась для его совершения, оно исчезает вместе с ним, остается подсознательным до тех пор, пока оно не связано с нормальным восприятием, оно появляется снова, когда эта чувствительность восстанавливается. Возьмем пример: пока Леони не спит. Я положил ей в левую руку ножницы, это обезболивающее; пальцы входят в кольца, поочередно разжимают и закрывают ножницы. Это действие, очевидно, зависит от тактильного ощущения ножниц, и оно происходит без сознания. потому что это ощущение дезагрегировано, существует отдельно и не синтезируется в нормальном восприятии Леони в настоящее время. Я усыпляю предмет и вижу это. в этом новом состоянии он все еще анестезирует левую руку. Поэтому вполне естественно, что память о предыдущем действии больше не появляется и остается вне личного сознания. Я перевел испытуемого в другое состояние, у него восстановилась нежность в левой руке, и теперь он вспоминает действие, которое только что проделал с ножницами. Это новое, но легко предсказуемое приложение исследований памяти, которые мы провели. В этом случае одновременно формируются несколько подсознательных личностей, как ранее было сформировано несколько последовательных лунатиков.
Прилагаю к этому замечанию довольно известный факт. когда субъекту было дано внушение во время определенного лунатизма, его нельзя удалить, если субъект не вернется к тому же самому лунному хождению. Если я дал команду Леони 3, я не удалю ее, разговаривая с Леони 2 или Леони 1. Почему? Потому что моя команда является частью определенной группы, определенной системы психологических явлений, которая имеет свою собственную жизнь отдельно от других психологических систем, существующих в голове этого человека. Чтобы изменить мою команду, необходимо начать с достижения этой группы явлений, частью которой она является, потому что никто не меняет приказ, отданный МА, обращаясь к М.Б. Иногда эти подсознательные психологические системы, сформированные отдельно от личное восприятие, их мало, двое у Люси или Леони, только один у Мари, три или четыре у Розы; иногда их, я думаю, очень много. Лунатизм у испытуемых почти никогда не бывает одинаковым, он меняется, особенно когда его проводят разные экспериментаторы. Таким образом, я объяснил бы себе злоключения лунатика, рассказанные мистером Питресом [8].


[8] D’après Gilles de la Tourette. Op. cit., 127.

Плохая шутка усыпила её и внушила ей желание поцеловать больничного капеллана, затем разбудила её и ушла. Это внушение ужасно мучило эту несчастную женщину, но никому не удавалось отобрать его у нее, хотя она была погружена в гипнотический сон. Это произошло потому, что мы не могли воспроизвести такой же гипнотический сон. Группа психических феноменов, получившая внушение, всегда оставалась вне того состояния сознания, которое можно было разбудить, и продолжала действовать в том направлении, в котором она приняла. Это замечание, которое показывает нам разные подсознательные существования, а также различные сомнамбулизмы, не имеет большого теоретического значения, но часто очень полезно на практике.


Рис. 10.

Эти отношения между подсознательным и одновременным существованием, с одной стороны, и различными последовательными лунатиками, с другой, очевидно сложны и, возможно, несмотря на все мои усилия, трудны для понимания. Итак, в прошлом я пытался [9] изобразить эти факты схематической фигурой, которая, к сожалению, не казалась очень ясной, возможно, потому, что я слишком старался в нее вписаться.

[9] Les actes inconscients et la mémoire pendant le somnambulisme. Revue philosophique, 1888, I, 279.

Давайте теперь попробуем представить результат этих наблюдений другим и, надеюсь, более простым способом. Сознательная жизнь одного из этих субъектов, например Люси, кажется, состоит из трех параллельных потоков, один под другим. Когда субъект бодрствует, существуют три потока: первый – это нормальное сознание субъекта, который с нами разговаривает, два других - группы ощущений и действий, более или менее связанных друг с другом, но абсолютно игнорируемых человеком, который говорит с нами. Когда субъект спит при первом сомнамбулизме, первое течение прерывается и возникает второе, он выходит на свет и показывает нам воспоминания, которые он приобрел в своей подземной жизни. Если мы переходим ко второму сомнамбулизму, второе течение в свою очередь прерывается, чтобы оставить в покое третье, которое затем формирует всю сознательную жизнь индивида, в которой мы больше не видим ни анестезии, ни подсознательных действий. После пробуждения верхние токи появляются снова в обратном порядке. Рисунок должен быть сложным, чтобы представить других субъектов, у которых больше состояний лунатизма, естественного лунатизма, истерических приступов и т. д., Но я считаю, что общая схема может остаться прежней..

IX. Относительная важность различных одновременных существований

Истину никогда не следует преувеличивать под страхом превращения в ошибку: эта подсознательная жизнь похожа на лунатизм, это очевидно: это абсолютно идентично лунатизму и может быть с ним ассимилировано, это то, что мы делаем. Не можем признать. Леони 2, сомнамбул, разговорчивый, раздражительный, детский персонаж, не может существовать полноценно, как и Леони 1, эта пожилая женщина, спокойная и молчаливая. Эта смесь привела бы к вечному бреду. Кроме того, лунатический персонаж с отсутствующей чувствительностью все равно будет дополнять нормального персонажа и не оставлять его без видимого паралича. Вот деталь, которую мне рассказал мой брат. Истеричка с обезболивающими ногами, Витт ... ставит ступни на шар с горячей водой и, ничего не чувствуя, не замечает, что вода слишком горячая, и обжигает ей ступни. Этот субъект, однако, содержал вторую личность, которая прекрасно проявляла себя подсознательными знаками или в глубоком сомнамбулизме, а затем обладала тактильной чувствительностью. Когда его спросили, этот второй персонаж заявил, что очень хорошо чувствовал боль в ногах. "Ну, тогда почему ты не тянул за ноги? – Не знаю [10] ».

[10] См. вэтой связи очень интересные эксперименты М. Бине в упомянутой мною выше статье о феномене подсознательной боли.. Revue philosophique, 1889, I, 143. Автор, как и я, отмечает, что эти простые болевые явления вызывают меньше движения, чем точные ощущения; и он приводит причину, которая кажется мне очень правильной, а именно простоту и несогласованность этих явлений. Мы уже упоминали факты такого же рода в первой главе этой работы, с. 61, обсуждая теории Бейна.

Очевидно, что вторая фигура, обладающая тактильной чувствительностью ног, не должна была существовать во время бодрствования так, как она существует сейчас при глубоком лунатизме. Короче говоря, вторая личность не всегда существует одинаково, и отношения или пропорции между разными психологическими существованиями должны быть очень разными.
Чтобы изучить эти вариации, мы можем начать с первой крайней точки: состояния идеального психологического здоровья. Поскольку сила синтеза достаточно велика, все психологические явления, независимо от их происхождения, объединены в одном и том же личном восприятии, и поэтому второй личности не существует. В таком состоянии не было бы ни отвлечения внимания, ни анестезии, ни систематической, ни общей, ни внушаемости, ни возможности вызвать лунатизм, поскольку невозможно развить подсознательные явления, которых не существует. Самые нормальные мужчины далеко не всегда находятся в таком нравственном состоянии, а что касается наших подданных, им это очень редко удается. Однако более восемнадцати месяцев Люси оставалась без анестезии, без внушения и без возможности загипнотизировать ее. У Мари сейчас такой период, я не знаю, как долго. Это относительное состояние здоровья.
Когда этого совершенного здоровья не существует, сила психического синтеза ослабляется и позволяет избежать, вне личного восприятия, более или менее значительному количеству психологических феноменов: это состояние распада. Я не называю это истерическим состоянием, хотя это состояние существует постоянно во время истерии, поскольку я считаю, что состояние распада является чем-то более общим, чем истерия, и что оно может существовать еще много лет. Пришло время отвлечься, систематизированные анестезии, общие анестезии, внушения, сознательно выполняемые субъектом. Но дезагрегированные явления все еще остаются бессвязными, настолько изолированными, что, за исключением нескольких, которые все еще приводят к очень простым рефлексам, они по большей части не влияют на поведение индивида, они как будто не существуют. Когда Витт ... обожгла ей ноги, где-то в ней возникли явления боли, но настолько элементарные, изолированные и бессвязные, что они могли спровоцировать в лучшем случае несколько судорожных сокращений то тут, то там, но не могли направить общее, скоординированное движение, такое как как раздвигать и двигать ногами. Именно в этом состоянии чаще всего остаются наши субъекты, когда мы не заботимся о них, и особенно когда мы не укладывали их спать в течение длительного времени.
Единственные изменения, которые происходят естественным образом в этом состоянии, – это различные распределения анестезии. Так, например, Мари в течение нескольких месяцев колебалась между тремя видами анестезии. 1-е Чаще всего это левый полуанестетик: тело делится на две части вертикальной линией, проходящей через середину. Справа сохранены все общие или особые чувствительности, слева все ощущения всех органов чувств исчезли. 2-е После пятнадцати дней или трех недель пребывания в этом первом состоянии оно часто без видимой причины переходит во второе. Он по-прежнему полуанестезирующий, но по-другому: тело делится на две части горизонтальной линией, проходящей немного выше груди, на уровне плеч. Вся нижняя часть абсолютно анестезирующая; вся верхняя часть, включая голову и особые чувства (за исключением левого глаза и виска по особым причинам), полностью покрывает чувствительность. Часто она снова меняется и в течение некоторого времени становится болезненной по всему телу, но очень тупо; как если бы такая же чувствительность распространилась вдвое на двойную область. Другие субъекты смогут распределять свою чувствительность по-другому, выбирая в каждом направлении, воспринимая их, определенные конкретные впечатления и отказываясь от других. Мы видели, что избирательность и отвлечение – это формы сужения поля сознания и психического распада, как и сама анестезия. Это некоторые из вариаций, которые естественным образом представляют собой самоотверженное состояние дезинтеграции.

Если к ним подходит человек, усыпляющий субъектов, они испытывают особые эмоции, заставляющие их чувствовать изменение в своем сознании. Это происходит потому, что подсознательные и дезинтегрированные явления сгруппировались вместе под этим возбуждением, приобрели силу и даже украли из нормального сознания некоторые явления, которыми оно до сих пор сохраняло свойство. Анестезия усилилась: Люси, которая раньше всех слышала, больше не слышит меня. «Я вижу, как твои губы шевелятся, – сказала она, – но я не слышу, что ты говоришь». Это произошло потому, что в этот момент сформировавшийся подсознательный характер принял мои слова за него. Внушаемость также увеличилась, но она осуществляется двумя способами, иногда провоцируя сознательные действия первого персонажа, иногда действия второго, игнорируемые первым; Это время частичной каталепсии, отвлеченных внушений и автоматического письма. Это состояние, в котором спиритуалисты так счастливы видеть своих медиумов, чтобы пробуждать духов через дезагрегированные явления. Это состояние, как мне кажется, довольно хорошо соответствует тому, что уже было описано под названием сомновигил или лунатизм [11].

[11] Beaunis. Somnambulisme provoqué, 166.

Название подверглось критике, заявив, что оно было не вчерашним. Очевидно, если под словом бодрствовать понимается абсолютно нормальное психологическое состояние, субъект не находится в нормальном бодрствующем состоянии. У нас нет привычки, когда мы бодрствуем, ходить или писать, не осознавая этого; но из этого не следует делать вывод, что субъект находится в состоянии полного гипнотического сна. M. Beaunis [12] дает очень хорошее доказательство: это то, что существует непрерывность памяти между обычным бодрствованием и словами субъекта, в этом состоянии он будет бесконечно помнить часть того, что у него есть. частично в бодрствующем состоянии.

[12] Beaunis. Somnambulisme provoqué, 166.

Но другая часть его существа. чье существование и характеры мы продемонстрировали в изобилии и который теперь проявляется, действительно является сомнамбулизмом, о чем свидетельствует еще одна непрерывность воспоминаний, которую мы только что изучили. Но и здесь состояние лунатизма не завершено. У второго персонажа есть слабый слух, которым он восхищался первым, он чувствует прикосновения и движения; но он не видит, по крайней мере, обычно, он не очень легко двигается и, прежде всего, он не говорит или очень плохо, все то, что он может делать во время полного лунатизма. Таким образом, это полусна, как полуснание, и М. Ч. Рише, очевидно, нашел правильное слово, которое мы будем использовать для обозначения этого состояния, когда он назвал его полу-лунатизмом [13].

[13] Ch. Richet. Les mouvements inconscients, dans l’hommage à Chevreul, 93.

Предыдущее состояние – это временное и почти хрупкое состояние, которое колеблется между более совершенным бодрствованием и полным лунатизмом.
Давайте еще немного возбудим эти подсознательные системы идей или заставим эту неустойчивую первую личность исчезнуть из-за какой-то усталости, и мы придем к истинному сомнамбулизму. Первая личность больше не существует, но вторая обогатилась за счёт первой: теперь она взяла, помимо присущих ей феноменов, те, которые принадлежали другому синтезу; она видит, движется, говорит, как хочет. Она вспоминает свое предыдущее скромное существование: «Это я сделал это, кто это почувствовал», но она не понимает, как она не могла ни двигаться, ни действовать прямо сейчас, потому что она не осознает произошедшего изменения. После лунатизма первая личность появляется снова, а вторая исчезает, не исчезая полностью. Это сохраняется в течение более или менее длительного времени в зависимости от его силы и постгипнотических внушений; время от времени он поднимается, чтобы выполнить их, затем снова уменьшается, занимая лишь небольшое пространство, оставшееся для него анестезией во время состояния распада, которое теперь восстанавливается. Если бы восстановление здоровья было полным, оно полностью исчезло бы, и произошло бы новое восстановление психического единства, которое, несомненно, произошло бы вокруг другого центра, но которое было бы аналогичным для протяженности поля сознания и для независимости, полное лунатизм. Давайте попробуем на новом рисунке, который немного менее схематичен, чем предыдущий, изобразить эти относительные промежутки между различными личностями, предполагая для простоты, что их всего две.


Рис. 11.

Проблема отношений между последовательной вторичной личностью во время лунатизма и одновременной вторичной личностью во время бодрствования может быть представлена ​​более точно и принять определенную форму: известно, что во время полного лунатизма второй человек обладает памятью. от её собственных действий во время предыдущего лунатизма, или даже от действий, которые она совершила во время полу-лунатизма ниже первичного сознания, но даже от действий, сознательно выполненных во время бодрствования первым человеком, «другим», как говорят сомнамбулы. Поскольку эта сомнамбулическая личность уже существует во время полусомнамбулизма в бодрствующем сознании, разве не естественно, что она уже в это время знает о действиях, совершаемых над собой обычной личностью? Меня поразило это рассуждение, и в моих первых статьях на эту тему я признал, как своего рода закон, что первая личность полностью игнорирует вторую, действующую ниже нее, но что последняя очень хорошо знает первую; Я даже использовал это замечание, чтобы объяснить воспоминания о вчерашнем дне во время лунатизма. Г-н Герни, который вскоре после опубликования исследований по той же проблеме, все же принял этот закон, но у него появились оговорки [14].

[14] Proceed. S. P. R., 1887, 320.

«Во многих случаях», – сказал он, – «совсем не очевидно, что вторая личность точно знает первую, поскольку действует над ней». Теперь я не только признаю правильность резервов мистера Герни, но и готов их еще больше увеличивать.
Мы не должны поддаваться этой иллюзии, которая заставляет нас отождествлять вторую личность во время лунатизма с подсознательной второй личностью во время полу-лунатизма. В первом состоянии, когда она полна, у нее есть знания и воспоминания, обусловленные чувствительностью, которую она восстановила; она помнит действия вчерашнего дня, потому что она уловила чувства вчерашнего дня в дополнение к своим собственным. Но когда она была рудиментарной или несовершенной по сравнению с нормальным сознанием, у нее не было этой чувствительности, и ей не нужно было полностью знать, что делал первый персонаж. Когда Люсия 1 или Люси 2, например, существуют одновременно, они обычно действуют самостоятельно и игнорируют друг друга. Если бы один знал другого, если бы образы тактильного чувства были связаны с образами визуального восприятия, было бы восстановлено общее сознание на благо одного из двух людей, чего, похоже, не происходит.
Одна из величайших трудностей наблюдения, когда мы хотим проверить эти вещи, состоит в том, что невозможно подвергнуть сомнению вторую личность по какому-либо факту, не дав ему тем самым знания о нем и не отвлекая от первичной личности. «Подсознательный персонаж», – сказал г-н Герни [15], хотя и слышит сигналы, описывает объекты внешнего мира, о которых его просят рассказать».

[15] Proceed., 1887, 317.

Несомненно, но легко проверить, что в этот момент первая личность игнорирует эти сигналы и больше не видит эти объекты; когда нормальное эго действительно продолжает что-то видеть, нет никакой уверенности, что ненормальное эго также видит это в то же самое время; мы больше не осмеливаемся делать вывод, как мистер Герни, что существует разница между двумя личностями и что одна знает другую, но не знает её: ситуация должна быть одинаковой для обоих.

Более того, мы не должны забывать, что в этой главе мы говорим только о простейших случаях разукрупнения, в некотором смысле наиболее теоретических. Легко наблюдать очень большое количество разновидностей и осложнений, в которых два персонажа могут более или менее узнавать друг друга и реагировать друг на друга. Теперь мы не будем вдаваться в подробности изучения этих осложнений.

Рассмотрение только что изученной схематической фигуры предлагает нам еще одно новое размышление, которое представляет интерес. Мы сразу же замечаем, что представление о полном сомнамбулическом состоянии абсолютно идентично представлению о совершенном здоровье, причем эти два состояния также характеризуются встречей всех психологических феноменов в одном и том же сознании. В некотором отношении это сходство не должно нас удивлять и вполне согласуется с предыдущими исследованиями, которые показали нам абсолютную целостность чувствительности и воли при полном лунатизме, как и при совершенном здоровье. Но, с другой стороны, это сходство вызывает затруднения. Разве мы не знаем на самом деле, что во время лунатизма память также остается нетронутой и охватывает все периоды жизни, даже периоды бодрствования, в то время как бодрствование и нормальное состояние будут характеризоваться забыванием состояний лунатизма. Каким образом, если эта разница в состоянии памяти реальна, могут ли эти два состояния полного лунатизма и идеального здоровья быть одинаковыми? Когда два психологических состояния абсолютно схожи, воспоминания должны быть взаимными.
Что ж, может быть, это действительно так, может быть, состояние идеального здоровья, когда оно существует, вызывает полное воспоминание о лунатизме. Если наши субъекты после пробуждения не сохраняют в памяти своего лунатизма, то это потому, что они не возвращаются к идеальному здоровью и всегда сохраняют более или менее видимые анестезии и отвлекающие факторы; если они радикально исцелились, если они расширили поле своего сознания до тех пор, пока окончательно не охватят в своем личном восприятии все образы, они должны найти все воспоминания, которые зависят от них, и полностью вспомнить даже периоды кризиса или лунатизма. Должен сказать, что я никогда не видел такого возвращения памяти и что это замечание основано на рассмотрении схематического изображения и рассуждениях, а не на опыте. Возможно, мы могли видеть что-то подобное в те времена, когда Люси казалась полностью исцеленной; но тогда я не думал об этой проблеме и не исследовал ее. Я считаю, что у них был бы отрицательный результат, я никогда не видел, чтобы эти истеричные люди восстанавливали после своего очевидного выздоровления воспоминания о своем втором существовании. Возможно, эти молодые женщины, у которых время от времени повторяются легкие признаки истерии, никогда не смогут полностью выздороветь, чтобы это явление стало очевидным.



[оригинал на французском языке]
VI. La désagrégation psychologique

Le phénomène qui se produit dans notre conscience à la suite d’une impression faite sur nos sens et qui se traduit par ces expressions: «Je vois une lumière... Je sens une piqûre», est un phénomène déjà fort complexe: il n’est pas constitué seulement par la simple sensation brute, visuelle ou tactile; mais il renferme encore une opération de synthèse active et présente à chaque moment qui rattache cette sensation au groupe d’images et de jugements antérieurs constituant le moi ou la personnalité. Le fait, simple en apparence, qui se traduit par ces mots: «Je vois, je sens», même sans parler des idées d’extériorité, de distance, de localisation, est déjà une perception complexe. Nous avons insisté déjà sur cette idée en étudiant les actes automatiques pendant la catalepsie; nous avons adopté l’opinion de Maine de Biran, qui distinguait dans l’esprit humain une vie purement affective des sensations seules, phénomènes conscients mais non attribués à une personnalité, et une vie perceptive des sensations réunies, systématisées et rattachées à une personnalité.


Fig. 4.

Nous pouvons, tout en n’attachant à ces représentations qu’une valeur purement symbolique, nous figurer notre perception consciente comme une opération à deux temps: 1º l’existence simultanée d’un certain nombre de sensations conscientes tactiles, comme TT'T", musculaires comme MM'M", visuelles comme VV'V", auditives comme AA'A". Ces sensations existent simultanément et isolément les unes des autres, comme une quantité de petites lumières qui s’allumeraient dans tous les coins d’une salle obscure. Ces phénomènes conscients primitifs, antérieurs à la perception peuvent être de différentes espèces, des sensations, des souvenirs, des images, et peuvent avoir différentes origines: les uns peuvent provenir d’une impression actuelle faite sur les sens, les autres être amenés par le jeu automatique de l’association à la suite d’autres phénomènes. Mais, pour ne pas compliquer un problème déjà assez complexe, ne considérons d’abord, dans ce chapitre, que le cas le plus simple et supposons maintenant que tous ces phénomènes élémentaires soient de simples sensations produites par une modification extérieure des organes des sens.
2º Une opération de synthèse active et actuelle par laquelle ces sensations se rattachent les unes aux autres, s’agrègent, se fusionnent, se confondent dans un état unique auquel une sensation principale donne sa nuance, mais qui ne ressemble probablement d’une manière complète à aucun des éléments constituants; ce phénomène nouveau, c’est la perception P. Comme cette perception se produit à chaque instant, à la suite de chaque groupe nouveau, comme elle contient des souvenirs aussi bien que des sensations, elle forme l’idée que nous avons de notre personnalité et dorénavant on peut dire que quelqu’un sent les images TT'T" MM'M", etc. Cette activité, qui synthétise ainsi à chaque moment de la vie les différents phénomènes psychologiques et qui forme notre perception personnelle, ne doit pas être confondue avec l’association automatique des idées. Celle-ci, comme nous l’avons déjà dit, n’est pas une activité actuelle, c’est le résultat d’une ancienne activité qui autrefois a synthétisé quelques phénomènes en une émotion ou une perception unique et qui leur a laissé une tendance à se produire de nouveau dans le même ordre. La perception dont nous parlons maintenant, c’est la synthèse au moment où elle se forme, au moment où elle réunit des phénomènes nouveaux en une unité à chaque instant nouvelle.
Nous n’avons pas à expliquer comment ces choses se passent; nous avons seulement à constater qu’elles se passent ainsi ou, si l’on préfère, à le supposer et à expliquer que cette hypothèse permet de comprendre les caractères précédents des anesthésies hystériques.


Fig. 5.

Chez un homme théorique, tel qu’il n’en existe probablement pas, toutes les sensations comprises dans la première opération T T' T", etc., seraient réunies dans la perception P, et cet homme pourrait dire: «Je sens», à propos de tous les phénomènes qui se passent en lui. Il n’en est jamais ainsi, et, dans l’homme le mieux constitué, il doit y avoir une foule de sensations produites par la première opération et qui échappent à la seconde. Je ne parle pas seulement des sensations qui échappent à l’attention volontaire et qui ne sont pas comprises «dans le point de regard» le plus net; je parle de sensations qui ne sont absolument pas rattachées à la personnalité et dont le moi ne reconnaît pas avoir conscience, car, en effet, il ne les contient pas. Pour nous représenter cela, supposons que la première opération restant la même, la seconde seule soit modifiée. La puissance de synthèse ne peut plus s’exercer, à chaque moment de la vie, que sur un nombre de phénomènes déterminé, sur 5 par exemple et non sur 12. Des douze sensations supposées TT'T" MM'M", etc., le moi n’aura la perception que de cinq, de TT'MVA par exemple. A propos de ces cinq sensations, il dira: «Je les ai senties, j’en ai eu conscience»; mais si on lui parle des autres phénomènes de T'V'A', etc., qui, dans notre hypothèse, ont été aussi des sensations conscientes, il répondra «qu’il ne sait de quoi on parle et qu’il n’a rien connu de tout cela». Or, nous avons étudié avec soin un état particulier des hystériques et des névropathes en général que nous avons appelé le rétrécissement du champ de la conscience. Ce caractère est précisément produit, dans notre hypothèse, par cette faiblesse de synthèse psychique poussée plus loin qu’à l’ordinaire, qui ne leur permet pas de réunir dans une même perception personnelle un grand nombre des phénomènes sensitifs qui se passent réellement en eux.
Les choses étant ainsi, les phénomènes sensitifs qui se passent dans l’esprit de ces individus sont divisés naturellement en deux groupes: 1º le groupe TT'MVA qui est réuni dans la perception P et qui forme leur conscience personnelle; 2º les phénomènes sensitifs restants T'M'M"V'V"A'A", qui ne sont pas synthétisés dans la perception P. Ne nous occupons pour le moment que du premier groupe.
Dans la plupart des cas, les phénomènes qui entrent dans le premier groupe, celui de la perception personnelle, tout en étant de nombre limité, peuvent cependant varier et ne restent pas toujours les mêmes. L’opération de synthèse semble pouvoir choisir et rattacher au moi, par conséquent à la conscience personnelle, tantôt les uns, tantôt les autres, les sensations du sens tactile aussi bien que celles du sens visuel; à un moment, le groupe perçu sera TT'MVA, à un autre, il sera MM'V'AA'.


Fig. 6.

Quand les choses se passent ainsi, il y a bien à chaque moment des phénomènes ignorés et qui restent non perçus, comme M' au premier moment, ou V au second; mais, d’une part, ces phénomènes ignorés ne sont pas perpétuellement inconscients, ils ne le sont que momentanément, et, de l’autre, ces phénomènes, qui sont inconscients n’appartiennent pas toujours au même sens; ils sont tantôt des sensations musculaires, tantôt des sensations visuelles. Cette description me semble correspondre à ce que nous avons observé dans une forme particulière de rétrécissement du champ de la conscience par distraction, par électivité ou esthésie systématisée, en un mot, dans toutes les anesthésies à limites variables. Le sujet hystérique distrait qui n’entend qu’une personne et n’entend pas les autres, parce qu’il ne peut pas percevoir tant de choses à la fois et que, s’il synthétise les sensations auditives et visuelles qui lui viennent d’une personne, il ne peut rien faire de plus, l’hynoptisé qui entend tout ce que dit son magnétiseur et sait tout ce qu’il fait, sans pouvoir entendre ni sentir aucune autre personne, la somnambule naturelle qui voit sa lampe et sent ses propres mouvements, mais ne s’aperçoit pas des autres sensations visuelles se formant dans son esprit, sont des exemples frappants de cette première forme de synthèse affaiblie et restreinte. Chez ces personnes, en effet, aucune sensation n’est perpétuellement inconsciente, elle ne l’est que momentanément; si le sujet se tourne vers vous, il va entendre ce que vous lui dites; si je vous mets en rapport avec l’hypnotisé il va vous parler; si la somnambule rêve à vous, elle vous verra. En outre, les sensations disparues n’appartiennent pas toujours au même sens et, si le sujet est interrogé par une personne successivement sur chacun de ses sens, il lui prouvera qu’il sent partout fort bien et n’a pas en apparence de réelle anesthésie.
C’est à ce type, du moins je suis disposé à le croire, qu’il faut rattacher les hystériques sans anesthésies. Elles sont fort rares; M. Pitres dit en avoir rencontré deux, mais je n’ai pas eu l’occasion d’en voir. Ces hystériques doivent avoir encore le caractère essentiel de leur maladie, le rétrécissement du champ de la conscience, la diminution du pouvoir de synthèse perceptive; mais elles ont gardé le pouvoir d’exercer successivement cette faculté sur tous les phénomènes sensibles quels qu’ils soient.
Pour quelle raison perçoivent-elles à un moment tel groupe de sensations plutôt que tel autre? Il n’y a pas ici de choix volontaire comme dans l’attention, car, pour qu’un pareil choix soit possible, il faut qu’il y ait eu d’abord une perception générale de tous les phénomènes sensibles, puis une élimination raisonnée. L’électivité n’est ici qu’apparente, elle est due au développement automatique de telle ou telle sensation qui se répète plus fréquemment, qui s’associe plus facilement avec telle ou telle autre. Quand une hystérique regarde une personne, elle entendra plutôt les paroles de cette personne que les paroles d’une autre, parce que la vue de la bouche qui parle, des gestes, de l’attitude, s’associe avec les paroles que prononce cette personne et non avec les paroles que prononcent les autres. Une somnambule qui fait son ménage verra plus facilement sa lampe qui baisse qu’elle ne verra une personne étrangère dans la salle, parce que la vue de la lampe s’associe avec la vue des autres objets de ménage et remplit ce petit champ de conscience, sans laisser de place à l’image de l’étranger. Dans d’autres cas, une sensation reste dominante et amène celles qui lui sont liées, parce qu’elle a dominé dans un moment de rétrécissement plus grand encore du champ de la conscience réduit presque à l’unité. Au début de l’hypnotisme, le sujet à demi cataleptique ne peut percevoir qu’une seule sensation; celle du magnétiseur s’impose, car il est présent, il touche les mains, il parle à l’oreille, etc. Le champ de conscience s’élargit un peu; mais c’est toujours la pensée du magnétiseur qui garde sa suprématie et qui dirige les associations vers telle ou telle autre sensation. Dans tous ces cas, l’esthésie systématisée est une forme de cet automatisme qui réunit dans une même perception les sensations ayant entre elles quelque affinité, quelque unité. L’activité actuelle, par une sorte de paresse, ne fait guère que continuer ou répéter les synthèses déjà faites autrefois.


Fig. 7.

Mais les choses peuvent se passer d’une tout autre manière. Le faible pouvoir de synthèse peut s’exercer souvent dans un même sens, réunir dans la perception des sensations toujours d’une même espèce et perdre l’habitude de réunir les autres. Le sujet se sert plus des images visuelles et ne s’adresse que rarement aux images du toucher; si sa puissance de synthèse diminue, s’il ne peut plus réunir que trois images, il va renoncer totalement à percevoir les sensations de telle ou telle espèce. Au début, ils les perd momentanément, et il peut à la rigueur les retrouver; mais bientôt les perceptions qui lui permettaient de connaître ces images ne se faisant pas, il ne peut plus, même s’il l’essaye, rattacher à la synthèse de la personnalité des sensations qu’il a laissé s’échapper. Il renonce ainsi, sans s’en rendre compte, tantôt aux sensations qui viennent d’une partie de la surface cutanée, tantôt aux sensations de tout un côté du corps, tantôt aux sensations d’un œil ou d’une oreille. C’est encore la même faiblesse psychique, mais elle se traduit cette fois par un symptôme beaucoup plus net et plus matériel, par une anesthésie permanente à limite fixe du bras, de l’œil ou de l’oreille. Le sujet que vous interrogez ne peut vous dire que ce qu’il perçoit et ne peut vous parler des sensations qui se passent en lui sans qu’il le sache, puisqu’il ne les perçoit plus jamais.
Pourquoi l’anesthésie se localise-t-elle de certaines manières? On le soupçonne dans certains cas, on ne le devine guère dans les autres. Les hystériques perdent plus volontiers la sensibilité tactile, parce que c’est la moins importante, non pas psychologiquement, mais pratiquement. Au début de la vie, le sens tactile sert à acquérir presque toutes les notions; mais plus tard, grâce aux perceptions acquises, les autres sens le suppléent presque toujours. Ces personnes perdent plutôt la sensibilité du côté gauche que celle du côté droit, probablement parce qu’elles se servent moins souvent de ce côté. J’ai cru remarquer qu’il est des parties du corps, le bout des doigts, les lèvres, etc., auxquelles elles conservent la sensibilité plus longtemps qu’aux autres, probablement parce que les sensations qu’elles procurent sont particulièrement utiles ou agréables. Une hystérique que j’ai observée avait perdu la sensibilité aux membres, mais conservait des bandes sensibles au niveau de toutes les articulations: cela favorisait peut-être ses mouvements. Mais si nous considérons les îlots disséminés d’anesthésie que certains sujets ont sur la peau, nous ne connaissons pas assez les variations des sensations locales, leurs ressemblances et leurs différences pour comprendre les raisons de ces répartitions bizarres.
Les sensations fournies par ces parties anesthésiques existent toujours, et il suffit de la moindre des choses pour que la perception qui a perdu l’habitude de les saisir les raccroche une fois, si je puis m’exprimer ainsi. Forcez-les à penser à une image visuelle ordinairement liée à une image tactile, dites à Marie qu’une chenille se promène sur son bras et voilà tout le bras qui redevient sensible; seulement cela ne peut durer, car le champ de la conscience est resté tout petit; il s’est déplacé, mais il ne s’est pas agrandi, et il faudra bien qu’il retourne aux sensations les plus utiles à ce sujet qui n’a pas assez de force psychique pour se permettre des perceptions de luxe. Il en est de même pour les sensations des deux yeux qui sont associés ensemble et se complètent réciproquement. Si faible que soit leur puissance de perception, ces sujets ne peuvent pourtant pas s’arrêter à la moitié d’un mot quand la sensation voisine qui est bien présente forme le mot complet. Les sensations de l’œil droit, qui sont conservées au centre du petit champ de perception comme utiles et indispensables, amènent la perception des images fournies par l’œil gauche, dès qu’il y a une raison quelconque pour les reprendre, comme l’image d’une chenille sur le bras amène le sens tactile du bras. Mais qu’il n’y ait plus, dans le champ restreint de la perception, d’image évocatrice, que l’œil droit soit fermé, ou même que l’œil droit regarde un objet disposé de manière à pouvoir être vu tout entier par un seul œil, et les sensations fournies par l’œil gauche, trop négligées par la perception, ne sont pas reprises. Si je suis à la droite de Marie et si je lui parle, les personnes qui s’approchent à gauche ne sont pas vues, quoiqu’elle ait les deux yeux ouverts; si je passe à sa gauche, en attirant son attention, elle continue à me voir de l’œil gauche. L’anesthésie semblait avoir une limite fixe, mais, comme il n’y a entre ces diverses sortes d’anesthésie aucune séparation absolue, elle se comporte dans bien des cas comme une anesthésie systématisée à limite variable. C’est I’importance de la perception dominante qui fait changer la sensation et qui amène au jour, suivant les besoins, telle ou telle image, puisque aucune n’était réellement disparue.
Peut-être les plaques métalliques, les courants, les passes agissent-ils de la même manière. C’est possible, mais, sans me prononcer, j’avouerais que j’en doute. Ces procédés, qui peuvent à la fin amener le dernier somnambulisme, c’est-à-dire un élargissement complet du champ de la conscience, me paraissent augmenter directement la force de perception. Mais, peu importe, pour une raison ou pour une autre, le moi contient maintenant les sensations qu’il avait perdues, il les retrouve telles qu’elles étaient avec les souvenirs enregistrés en son absence. Il reconnaît un dessin qu’il n’a pas vu, il se souvient d’un mouvement qu’il n’a pas senti, car il a repris les sensations qui avaient vu ce dessin et senti ce mouvement. Les anesthésies complètes qui embrassent tout un organe ne diffèrent donc des anesthésies systématisées que par le degré. La même faiblesse de perception, qui fait négliger par telle personne une image particulière, amène telle autre à négliger presque entièrement les images fournies par l’œil gauche, sauf quand elles sont nécessaires pour compléter celles de l’œil droit, et amène une troisième à négliger définitivement, de manière à ne plus pouvoir les retrouver, les sensations d’un bras ou d’une jambe.
Sans doute, ce n’est là qu’une manière de se représenter les choses, une tentative pour réunir des faits en apparence contradictoires et par conséquent inintelligibles. Cette supposition présente, à ce point de vue, des avantages évidents. Elle explique comment certains phénomènes peuvent à la fois être connus par le sujet et ne pas être connus par lui; comment le même œil peut voir et ne pas voir, car elle nous montre qu’il y a deux manières différentes de connaître un phénomène: la sensation impersonnelle et la perception personnelle, la seule que le sujet puisse indiquer par son langage conscient. Cette hypothèse nous explique encore comment les impressions faites sur un même sens peuvent se subdiviser, car elle nous apprend que ce n’est pas toujours toutes les sensations brutes d’un sens qui restent en dehors de la perception personnelle, mais quelquefois une partie seulement, tandis que les autres peuvent être reconnues. Ces explications semblent résumer les faits avec quelque clarté et c’est pour cela que nous sommes disposés à considérer l’anesthésie systématisée ou même générale comme une lésion, un affaiblissement, non de la sensation, mais de la faculté de synthétiser les sensations en perception personnelle, qui amène une véritable désagrégation des phénomènes psychologiques.

VII. Les existences psychologiques simultanées

Reportons-nous encore une fois à la figure symbolique qui nous a permis de comprendre les anesthésies et étudions-là maintenant à un autre point de vue. Au lieu d’examiner les trois ou quatre phénomènes visuels ou auditifs VV"AA' (fig. 8, ci-dessous) qui sont réunis dans la perception personnelle P et dont le sujet accuse la conscience, considérons maintenant en elles-mêmes les sensations restantes TT'T"M, etc., qui ne sont pas perçues par le sujet mais qui existent néanmoins. Que deviennent-elles? Le plus souvent elles jouent un rôle bien effacé; leur séparation, leur isolement fait leur faiblesse. Chacun de ces faits renferme une tendance au mouvement qui se réaliserait s’il était seul, mais ils se détruisent réciproquement et surtout ils sont arrêtés par le groupe plus fort des autres sensations synthétisées sous forme de perception personnelle. Tout au plus peuvent-ils produire ces légers frémissements des muscles, ces tics convulsifs du visage, cette trémulation des doigts qui donnent à beaucoup d’hystériques un cachet particulier, qui font si facilement reconnaître, comme on dit, une nerveuse.


Fig. 8.

Mais il est assez facile de favoriser leur développement, il suffit pour cela de supprimer ou de diminuer l’obstacle qui les arrête. En fermant ses yeux, en distrayant le sujet, nous diminuons ou nous détournons dans un autre sens l’activité de la personnalité principale et nous laissons le champ libre à ces phénomènes subconscients ou non perçus. Il suffit alors d’en évoquer un, de lever le bras ou de le remuer, de mettre un objet dans les mains ou de prononcer une parole, pour que ces sensations amènent, suivant la loi ordinaire, les mouvements qui les caractérisent. Ces mouvements ne sont pas connus par le sujet lui-même, puisqu’ils se produisent tout justement dans cette partie de sa personne qui est pour lui anesthésique. Tantôt ils se font dans des membres dont le sujet a perdu complètement et perpétuellement la sensation, tantôt dans des membres dont le sujet distrait ne s’occupe pas à ce moment; le résultat est toujours le même. On peut faire remuer le bras gauche de Léonie sans autre précaution que de le cacher par un écran, parce qu’il est toujours anesthésique; on peut faire remuer son bras droit en détournant ailleurs son attention, parce qu’il n’est anesthésique que par accident. Mais, dans les deux cas, le bras remuera sans qu’elle le sache. À parler rigoureusement, ces mouvements déterminés par les sensations non perçues ne sont connus par personne, car ces sensations désagrégées réduites à l’état de poussière mentale, ne sont synthétisés en aucune personnalité. Ce sont bien des actes cataleptiques déterminés par des sensations conscientes, mais non personnelles.
Si les choses se passent quelquefois ainsi, il n’est pas difficile de s’apercevoir qu’elles sont bien souvent plus complexes. Les actes subconscients ne manifestent pas toujours de simples sensations impersonnelles; les voici qui nous montrent évidemment de la mémoire. Quand on lève pour la première fois le bras d’une hystérique anesthésique pour vérifier la catalepsie partielle, il faut le tenir en l’air quelque temps et préciser la position que l’on désire obtenir; après quelques essais, il suffit de soulever un peu le bras pour qu’il prenne de lui-même la position voulue, comme s’il avait compris à demi-mot. Un acte de ce genre a-t-il été fait dans une circonstance déterminée, il se répète de lui-même quand la même circonstance se présente une seconde fois: j’ai montré un exemple des actes subconscients de Léonie à M. X..., en faisant faire à son bras gauche des pieds de nez qu’elle ne soupçonne pas; un an après, quand Léonie revoit cette même personne, son bras gauche se lève et recommence à faire des pieds de nez. Certains sujets, comme Marie, se contentent, quand on guide leur main anesthésique, de répéter le même mouvement indéfiniment, d’écrire toujours sur un papier la même lettre; d’autres complètent le mot qu’on leur a fait commencer; d’autres écrivent sous la dictée le mot que l’on prononce quand ils sont distraits et qu’ils n’entendent pas par une sorte d’anesthésie systématisée, et enfin en voici quelquesuns, comme N..., Léonie ou Lucie, qui se mettent à répondre par écrit à la question qu’on leur pose. Cette écriture subconsciente contient des réflexions justes, des récits circonstanciés, des calculs, etc. Les choses ont changé de nature, ce ne sont plus des actes cataleptiques déterminés par de simples sensations brutes, il y a là des perceptions et de l’intelligence. Mais cette perception ne fait pas partie de la vie normale du sujet, de la synthèse qui la caractérise et qui est figurée en P dans notre figure, car le sujet ignore cette conversation tenue par sa main, tout aussi bien qu’il ignorait les catalepsies partielles. Il faut de toute nécessité supposer que les sensations restées en dehors de la perception normale se sont à leur tour synthétisées en une seconde perception P’. Cette seconde perception est composée probablement, il faudra le vérifier, des images T'M' tactiles et musculaires dont le sujet ne se sert jamais et qu’il a définitivement abandonnées, et d’une sensation auditive A" que le sujet peut saisir, puisque, dans certains cas, il peut m’entendre, mais qu’il a momentanément laissée de côté, puisqu’il s’occupe des paroles d’une autre personne. Il s’est formé une seconde existence psychologique, en même temps que l’existence psychologique normale, et avec ces sensations conscientes que la perception normale avait abandonnées en trop grand nombre.



Fig. 9.

Quel est, en effet, le signe essentiel de l’existence d’une perception? C’est l’unification de ces divers phénomènes et la notion de la personnalité qui s’exprime par le mot: «Je ou Moi». or cette écriture subconsciente emploie à chaque instant le mot: «Je», elle est la manifestation d’une personne, exactement comme la parole normale du sujet. Il n’y a pas seulement perception secondaire, il y a personnalité secondaire, «secondary self», comme disaient quelques auteurs anglais, en discutant les expériences sur l’écriture automatique que j’avais publiées autrefois. Sans doute ce «secondary self» est bien rudimentaire au début et ne peut guère être comparé au «normal self», mais il va se développer d’une manière bien invraisemblable.

Ayant constaté, non sans quelque étonnement je l’avoue, l’intelligence secondaire qui se manifestait par l’écriture automatique de Lucie, j’eus un jour avec elle la conversation suivante, pendant que son moi normal causait avec une autre personne. «M’entendez-vous, lui dis-je? – (Elle répond par écrit) Non. -Mais pour répondre il faut entendre. – Oui, absolument. – Alors, comment faites-vous? – Je ne sais. – Il faut bien qu’il y ait quelqu’un qui m’entende? – Oui. – Qui cela? – Autre que Lucie. – Ah bien! une autre personne. Voulez-vous que nous lui donnions un nom? – Non. – Si, ce sera plus commode. – Eh bien Adrienne [1]. – Alors, Adrienne, m’entendez-vous? – Oui.» – Sans doute c’est moi qui ai suggéré le nom de ce personnage et lui ai donné ainsi une sorte d’individualité, mais on a vu combien il s’était développé spontanément.

[1] Il y eut une petite difficulté à propos du nom de ce personnage, il changea deux fois de nom. je n’insiste pas sur ce détail insignifiant dont j’ai parlé ailleurs. Revue philosophique, 1886, II, 589.

Ces dénominations du personnage subconscient facilitent beaucoup les expériences; d’ailleurs l’écriture automatique prend presque toujours un nom de ce genre, sans que l’on ait rien suggéré, comme je l’ai constaté dans des lettres automatiques écrites spontanément par Léonie.
Une fois baptisé, le personnage inconscient est plus déterminé et plus net, il montre mieux ses caractères psychologiques. Il nous fait voir qu’il a surtout connaissance de ces sensations négligées par le personnage primaire ou normal; c’est lui qui me dit que je pince le bras, ou que je touche le petit doigt, tandis que Lucie a depuis bien longtemps perdu toute sensation tactile; c’est lui qui voit les objets que la suggestion négative a enlevés à la conscience de Lucie, qui remarque et signale mes croix et mes chiffres sur les papiers. Il use de ces sensations qu’on lui a abandonnées pour produire ses mouvements. Nous savons en effet qu’un même mouvement peut être exécuté, au moins par un adulte, de différentes manières, grâce à des images visuelles ou des images kinesthésiques; par exemple, Lucie ne peut écrire que par des images visuelles, elle se baisse et suit sans cesse des yeux sa plume et son papier; Adrienne, qui est la seconde personnalité simultanée, écrit sans regarder le papier, c’est qu’elle se sert des images kinesthésiques de l’écriture. Chacune a sa manière d’agir, comme sa manière de penser.
Un des premiers caractères que manifeste ce «moi secondaire» et qui est visible pour l’observateur, c’est une préférence marquée pour certaines personnes. Adrienne, qui m’obéit fort bien et qui cause volontiers avec moi, ne se donne pas la peine de répondre à tout le monde. Qu’une autre personne examine en mon absence ce même sujet, comme cela est arrivé, elle ne constatera ni catalepsie partielle, ni actes subsconscients par distraction, ni écriture automatique, et viendra me dire que Lucie est une personne normale très distraite et très anesthésique. Voilà un observateur qui n’a vu que le premier moi avec ses lacunes et qui n’est pas entré en relations avec le second. D’après les observations de MM. Binet et Féré, il ne suffit pas qu’une hystérique soit anesthésique pour qu’elle présente de la catalepsie partielle. Sans aucun doute, il faut, pour ce phénomène, une condition de plus que l’anesthésie, une sorte de mise en rapport de l’expérimentateur avec les phénomènes subconscients. Si ces phénomènes sont très isolés, ils sont provoqués par tout expérimentateur, mais s’ils sont groupés en personnalité (ce qui arrive très fréquemment chez les hystériques fortement malades), ils manifestent des préférences et n’obéissent pas à tout le monde.
Non seulement le moi secondaire n’obéit pas, mais il résiste à l’étranger. Quand j’ai soulevé et mis en position cataleptique le bras de Lucie ou celui de Léonie qui présente le même phénomène, personne ne peut les déplacer. Essaye-t-on de le déplacer, le bras semble contracturé et résiste de toutes ses forces; le fléchit-on avec effort, il remonte comme par élasticité à sa première position. Que je touche le bras de nouveau, il devient subitement léger et obéit à toutes les impulsions. Il faut se souvenir de ce caractère d’électivité qui appartient au personnage subconscient et qui nous servira plus tard à mieux préciser sa nature.

Cette personnalité a d’ordinaire peu de volonté, elle obéit à mes moindres ordres. Nous n’avons pas à insister sur ce caractère déjà bien connu: la suggestion s’explique dans ce cas, comme dans les circonstances précédemment étudiées. Elle est produite ici, comme toujours, par la petitesse, la faiblesse de cette personnalité greffée à côté de la première et qui est encore plus étroite qu’elle. Le seul fait à rappeler, car nous le connaissons déjà, c’est que ces suggestions s’exécutent (dans les cas typiques, les seuls que nous considérions maintenant) [2] sans être connues par le sujet lui-même.

[2] Voir les exceptions au chapitre suivant.

C’est un second individu plus suggestible encore que le premier qui agit à côté et à l’insu du sujet que nous étudions, mais qui agit exactement d’après les mêmes lois.
Cependant, de même que les individus les plus suggestibles se sont montrés capables de résistance et de spontanéité, de même, le personnage secondaire se montre parfois très indocile. J’ai eu des querelles bien amusantes avec ce personnage d’Adrienne si docile au début et qui, en grandissant, le devenait de moins en moins. Il me répondait souvent d’une manière impertinente et écrivait «Non, non», au lieu de faire ce que je lui commandais. Il fut un jour tellement en colère contre moi qu’il refusa complètement de me répondre; catalepsie partielle, actes inconscients, écriture automatique, tout avait disparu par la simple mauvaise humeur d’Adrienne. Peut-on, ainsi que certains auteurs, considérer ces phénomènes de catalepsie à l’état de veille comme des phénomènes purement physiologiques et musculaires, quand on les voit disparaître subitement à la suite d’une colère qui s’est manifestée par l’écriture automatique? Je fus forcé alors de causer avec le personnage normal, avec Lucie, qui, tout à fait ignorante du drame qui se passait au dedans d’elle-même, était de très bonne humeur. Quand je fus parvenu à me réconcilier avec Adrienne, les actes cataleptiques recommencèrent comme auparavant. Des faits de ce genre sont loin d’être rares et je les ai observés sur plusieurs autres sujets.

Ces résistances du personnage secondaire nous préparent à comprendre plus facilement ses actes spontanés, car j’ai été forcé de constater qu’il en existait de semblables. Un autre sujet, Léonie, avait appris à lire et à écrire passablement, et j’avais profité de ses nouvelles connaissances pour lui faire écrire pendant la veille quelques mots ou quelques lignes inconsciemment; mais je l’avais renvoyée sans lui rien suggérer de plus. Elle avait quitté le Havre depuis plus de deux mois quand je reçus d’elle la lettre la plus singulière. Sur la première page se trouvait une petite lettre d’un ton sérieux: «elle était indisposée, disait-elle, plus souffrante un jour que l’autre, etc., et elle signait de son nom véritable «Femme B...»; mais sur le verso commençait une autre lettre d’un tout autre style et que l’on me permettra de reproduire à titre de curiosité: «Mon cher bon monsieur, je viens vous dire que Léonie tout vrai, tout vrai, me fait souffrir beaucoup, elle ne peut pas dormir, elle me fait bien du mal; je vais la démolir, elle m’embête, je suis malade aussi et bien fatiguée. C’est de la part de votre bien dévouée Léontine.» Quand Léonie fut de retour au Havre, je l’interrogeai naturellement sur cette singulière missive: elle avait conservé un souvenir très exact de la première lettre; elle pouvait m’en dire encore le contenu; elle se souvenait de l’avoir cachetée dans l’enveloppe et même des détails de l’adresse qu’elle avait écrite avec peine; mais elle n’avait pas le moindre souvenir de la seconde lettre. Je m’expliquais d’ailleurs cet oubli: ni la familiarité de la lettre, ni la liberté du style, ni les expressions employées, ni surtout la signature n’appartenaient à Léonie dans son état de veille. Tout cela appartenait au contraire au personnage inconscient qui s’était déjà manifesté à moi par bien d’autres actes. Je crus d’abord qu’il y avait eu une attaque de somnambulisme spontané entre le moment où elle terminait la première lettre et l’instant où elle cachetait l’enveloppe. Le personnage secondaire du somnambulisme qui savait l’intérêt que je prenais à Léonie et la façon dont je la guérissais souvent de ses accidents nerveux, aurait apparu un instant pour m’appeler à son aide; le fait était déjà fort étrange. Mais depuis, ces lettres subconscientes et spontanées se sont multipliées et j’ai pu mieux étudier leur production. Fort heureusement, j’ai pu surprendre Léonie, une fois, au moment où elle accomplissait cette singulière opération. Elle était près d’une table et tenait encore le tricot auquel elle venait de travailler. Le visage était fort calme, les yeux regardaient en l’air avec un peu de fixité, mais elle ne semblait pas en attaque cataleptique; elle chantait à demi-voix une ronde campagnarde, la main droite écrivait vivement et comme à la dérobée. Je commençai par lui enlever son papier à son insu et je lui parlai; elle se retourna aussitôt bien éveillée, mais un peu surprise, car, dans son état de distraction, elle ne m’avait pas entendu entrer. «Elle avait passé, disait-elle, la journée à tricoter et elle chantait parce qu’elle se croyait seule.» Elle n’avait aucune connaissance du papier qu’elle écrivait. Tout s’était passé exactement, comme nous l’avons vu pour les actes inconscients, par distraction, avec la différence que rien n’avait été suggéré.
Cette forme de phénomènes subconscients n’est pas aussi facile à étudier que les autres; étant spontanée, elle ne peut être soumise à une expérimentation régulière. Voici quelques remarques seulement que le hasard m’a permis de faire. D’abord le personnage secondaire qui écrit ces lettres est intelligent dans ses manifestations spontanées, comme dans ses manifestations provoquées. Il montre, dans ce qu’il écrit, beaucoup de mémoire: une lettre contenait le récit de l’enfance même de Léonie; il montre du bon sens dans des remarques ordinairement justes. Voici même un exemple de perspicacité inconsciente, comme dirait M. Richet. La personne subconsciente s’aperçut un jour que la personne consciente, Léonie, déchirait les papiers qu’elle avait écrits quand elle les laissait à sa portée à la fin de la distraction. Que faire pour les conserver? Profitant d’une distraction plus longue de Léonie, elle recommença sa lettre, puis elle alla la porter dans un album de photographies. Cet album, en effet, contenait autrefois une photographie de M. Gibert qui, par association d’idées, avait la propriété de mettre Léonie en catalepsie. Je prenais la précaution de faire retirer ce portrait quand Léonie était dans la maison; mais l’album n’en conservait pas moins sur elle une sorte d’influence terrifiante. Le personnage secondaire était donc sûr que ses lettres mises dans l’album ne seraient pas touchées par Léonie. Tout ce raisonnement n’a pas été fait en somnambulisme, je le répète, mais à l’état de veille et subconsciemment. Léonie distraite chantait ou rêvait à quelques pensers vagues, pendant que ses membres, obéissant à une volonté en quelque sorte étrangère, prenaient ainsi des précautions contre elle-même. La seconde personne profite ainsi de toutes ses distractions. Léonie se promène seule dans les rues et imprudemment s’abandonne à ses rêveries; elle est toute surprise, quand elle fait attention à son chemin, de se trouver en un tout autre endroit de la ville. L’autre a trouvé spirituel de l’amener à ma porte. La prévient-on par lettre qu’elle peut revenir au Havre, elle s’y retrouve sans savoir comment; l’autre, pressée d’arriver, l’a fait partir le plus vite possible et sans bagages. Ajoutons enfin, comme dernière remarque, que ces actes subconscients et spontanés ont encore un autre trait de ressemblance avec les actes provoqués; ils amènent dans la conscience normale un vide particulier, une anesthésie systématique. Léonie étant venue souvent chez moi, je croyais qu’elle connaissait bien mon adresse; je fus bien étonné, en causant un jour avec elle pendant l’état de veille, de voir qu’elle l’ignorait complètement, bien plus, qu’elle ne connaissait pas du tout le quartier. Le second personnage ayant pris pour lui toutes ces notions, le premier semblait ne plus parvenir à les posséder.
Nous ne pouvons terminer cette étude sur le développement de la personnalité subconsciente sans rappeler un fait déjà signalé et sur lequel par conséquent nous n’insisterons point. Les actes subconscients et les sensations latentes peuvent exister pendant le somnambulisme, comme pendant la veille, et se développer aussi à ce moment sous la forme d’une personnalité. Tantôt elle présentera les mêmes caractères que pendant la veille, comme cela arrive chez Lucie; tantôt elle sera toute différente, comme cela a lieu chez Léonie. Il ne faut pas oublier ces complications possibles.

Nous avons insisté sur ces développements d’une nouvelle existence psychologique, non plus alternante avec l’existence normale du sujet, mais absolument simultanée. La connaissance de ce fait est en effet indispensable pour comprendre la conduite des névropathes et celle des aliénés. Nous n’avons étudié, dans ce chapitre, que des cas typiques, pour ainsi dire théoriques, de ce dédoublement, afin de le voir dans les circonstances les plus simples et de pouvoir le reconnaître plus tard quand les cas deviennent plus complexes. Cette notion, importante, croyons nous, dans l’étude de la psychologie pathologique, ne manque pas non plus d’une certaine gravité au point de vue philosophique. On s’est accoutumé à admettre sans trop de difficultés les variations successives de la personnalité; les souvenirs, le caractère qui forment la personnalité pouvaient changer sans altérer l’idée du moi qui restait une à tous les moments de l’existence. Il faudra, croyons-nous, reculer plus encore la nature véritable de la personne métaphysique et considérer l’idée même de l’unité personnelle comme une apparence qui peut subir des modifications. Les systèmes philosophiques réussiront certainement à s’accommoder de ces faits nouveaux, car ils cherchent à exprimer la réalité des choses, et une expression de la vérité ne peut pas être en opposition avec une autre.

VIII. Les existences psychologiques simultanées comparées aux existences psychologiques successives

En étudiant, chez certains sujets, cette seconde personnalité qui s’est révélée à nous au-dessous de la conscience normale, on ne peut se défendre d’une certaine surprise. On ne sait comment s’expliquer le développement rapide et quelquefois soudain de cette seconde conscience. Si elle résulte, comme nous l’avons supposé, du groupement des images restées en dehors de la perception normale, comment cette systématisation a-t-elle pu se faire aussi vite? La seconde personne a un caractère, des préférences, des caprices, des actes spontanés: comment, en quelques instants, a-telle acquis tout cela? Notre étonnement cessera si nous voulons bien remarquer que cette forme de conscience et de personnalité n’existe pas maintenant pour la première fois. Nous l’avons déjà vue quelque part et nous n’avons pas de peine à reconnaître une ancienne connaissance: elle est tout simplement le personnage du somnambulisme qui se manifeste de cette nouvelle manière pendant l’état de veille.
C’est la mémoire qui établit la continuité de la vie psychologique, c’est elle qui nous a permis d’établir l’analogie de divers états somnambuliques, aussi est-ce encore elle qui va rapprocher l’existence subconsciente, qui a lieu pendant la veille du sujet, de l’existence alternante qui caractérise le somnambulisme. Nous pouvons montrer en effet: 1º que les phénomènes subconscients pendant la veille contiennent les souvenirs acquis pendant les somnambulismes, et 2º que l’on retrouve pendant le somnambulisme le souvenir de tous ces actes et de toutes ces sensations subconscientes.

1º Le premier point pourrait être déjà considéré comme démontré par l’étude que nous avons faite des suggestions posthypnotiques. Le sujet exécute quelquefois toute la suggestion sans le savoir, comme nous l’avons vu faire à Lucie, mais, dans les autres cas, il fait, au moins de cette manière, tous les calculs, toutes les remarques nécessaires pour exécuter correctement ce qui lui a été commandé. Quand la suggestion est rattachée à un point de repère, c’est la personne inconsciente qui garde le souvenir de ce signal: «Vous m’avez dit de faire telle chose quand l’heure sonnera», écrit automatiquement Lucie après son réveil du somnambulisme. C’est elle aussi qui reconnaît ce signal dont la personne normale ne se préoccupe pas. «Il y a sur ce papier une tache en haut et à gauche», écrit Adrienne à propos de l’expérience du portrait. C’est elle qui combine les procédés dans ces supercheries inconscientes si curieuses que M. Bergson avait signalées [3].

[3] Bergson. La simulation inconsciente. Revue philosophique, 1886, II, 525.

Quand il y a un calcul à faire, c’est encore ce même personnage qui s’en charge, qui compte les bruits que je fais avec mes mains, ou fait les additions que j’ai commandées. L’écriture automatique de Lucie l’affirme à chaque instant. M. Gurney [4] raconte qu’il avait commandé à un sujet de faire un acte dans dix jours et qu’il l’interrogea le lendemain au moyen de la planchette des spirites (c’est un procédé à mon avis fort inutile, dont les Anglais se servent presque toujours pour provoquer l’écriture automatique).

[4] Gurney. Proceed. S. P. R, 1887, 294.

Ce sujet, qui consciemment ne se souvenait d’aucune suggestion, écrivit, sans le savoir, qu’il fallait encore attendre neuf jours; le lendemain il écrivit qu’il ferait l’acte dans huit jours. J’ai voulu répéter l’expérience et j’ai obtenu un résultat différent, mais tout aussi démonstratif. Je suggère à Rose, pendant le somnambulisme, de m’écrire une lettre dans quarantedeux jours, puis le la réveille. Le lendemain, sans la rendormir, je lui demande, var le procédé déjà décrit de la distraction, quand elle m’écrira. Je croyais qu’elle allait écrire, comme le sujet de M. Gurney «dans quarante et un jours», mais elle écrivit simplement: «le 2 octobre». Et, de fait, elle avait raison, cela faisait bien quarantedeux jours et le personnage subconscient avait justement fait le calcul. La suggestion devenait une simple suggestion à point de repère inconscient qui d’ailleurs s’exécuta très correctement.
Quand il faut supprimer la vue d’un objet au personnage conscient, dans l’expérience de l’hallucination négative ou de l’anesthésie systématisée, c’est encore notre second personnage qui s’en charge. Il prend pour lui la vue de cet objet dont il conserve le souvenir et, par conséquent, empêche le personnage primaire de réunir ces sensations dans sa perception ordinaire. Voici un exemple qui résume tous ces phénomènes. J’ai commandé un soir à Lucie, pendant l’état somnambulique, de venir le lendemain à trois heures chez M. le docteur Powilewicz. Elle arrivait en effet le lendemain vers trois heures et demie: mais lorsqu’elle me parlait en entrant, elle semblait éprouver une singulière hallucination; elle croyait être chez elle, prenait les meubles du cabinet pour les siennes et soutenait n’être pas sortie de la journée. Adrienne que j’interrogeai alors me répondit sensément par écrit que, sur mon ordre, elle s’était habillée à trois heures, qu’elle était sortie et qu’elle savait fort bien où elle était. Le souvenir de la suggestion, la reconnaissance du signal, l’acte commandé, l’anesthésie systématique, tout dépendait du second personnage qui accomplissait mes ordres pendant la veille au-dessous de la personne consciente, comme il l’aurait fait pendant le somnambulisme lui-même. En un mot, les suggestions posthypnotiques établissent un lien très net entre le premier somnambulisme et la seconde existence simultanée.
Mais les suggestions ne forment qu’une petite partie des souvenirs du somnambulisme, et l’écriture subconsciente montre encore le souvenir de tous les autres incidents. Voici une expérience facile à répéter que décrit M. Gurney [5].

[5] Proceed. S. P. R., 1887, 294.

Pendant l’état somnambulique, il cause avec un sujet et lui raconte quelque histoire, puis il le réveille complètement. A ce moment, le sujet a complètement perdu le souvenir de ce qu’on vient de lui dire, mais s’il met la main sur «la planchette» et la laisse écrire en apparence au hasard, on va lire sur le papier le récit complet de cette histoire que le sujet prétend ignorer et qu’il ne peut raconter, même si on lui offre un souverain pour le faire. Voici des faits analogues: Pour diverses expériences j’avais demandé à N.... pendant qu’elle était en somnambulisme, de faire au crayon quelques petits dessins, et elle avait esquissé une maison, un petit bateau avec une voile et une figure de profil avec un long nez. Une fois réveillée, elle n’a gardé de tout cela aucun souvenir et parle de tout autre chose; mais sa main qui a repris le crayon se met à dessiner sur un papier à son insu. N... finit par s’en apercevoir et, prenant le papier, me dit: «Tiens, regardez donc ce que j’ai dessiné: une maison, un bateau et une tête avec un long nez; qu’est-ce qui m’a pris de dessiner cela?» J’avais fait voir à V..., pendant le somnambulisme, un petit chien sur ses genoux et elle l’avait caressé avec une grande joie. Quand elle fut réveillée, je m’aperçus qu’elle avait un mouvement bizarre de la main droite qui semblait caresser encore quelque chose sur les genoux; il fallut la rendormir pour enlever cette idée du petit chien, qui persistait dans la seconde conscience. On avait eu le tort de parler de spiritisme devant Léonie pendant qu’elle était en somnambulisme. A son réveil, elle conserva divers mouvements subconscients, des tremblements de la main, comme si elle voulait écrire, et des mouvements singuliers de la tête et des yeux qui semblaient chercher quelque chose sous les meubles: la seconde personne pensait toujours aux esprits. Il est inutile de citer d’autres exemples; il suffit de rappeler qu’avec un sujet présentant à un haut degré l’écriture automatique, comme Lucie, on peut continuer par ce moyen, pendant la veille, toutes les conversations commencées pendant le somnambulisme.
Nous avons déjà constaté que, pendant le somnambulisme lui-même, le sujet peut retrouver parfois le souvenir de certains états oubliés pendant la veille et cependant distincts de l’état hypnotique, le souvenir de certains rêves, de quelques délires et quelquefois des crises d’hystérie. Aussi ne serons-nous pas surpris que l’écriture subconsciente renferme également ces souvenirs. Tandis que Léonie a oublié ses somnambulismes naturels, ses cauchemars et ses crises, quand elle est éveillée, son écriture automatique qui signe Adrienne va nous raconter tous les incidents de ces sortes de crises. C’est là un fait tout naturel qui résulte trop simplement du phénomène précédent pour que j’y insiste.
Une autre conséquence de ce souvenir, c’est que la personne subconsciente a complètement le caractère et les allures qui caractérisent le somnambulisme lui-même. Les sujets, quand ils écrivent inconsciemment, prennent les mêmes noms qu’ils ont déjà pris dans tel ou tel état hypnotique: Adrienne, Léontine, Nichette, etc. Ils montrent, dans les actes de ce genre, la même électivité que pendant le somnambulisme. Si les actes inconscients, si la catalepsie partielle ne peuvent être provoqués que par moi sur Lucie ou Léonie, c’est que, étant endormies en état second, elles n’obéissent aussi qu’à moi seul. Enfin la nature de l’intelligence pendant le somnambulisme a la plus grande influence sur la nature de l’acte inconscient. Lem. n’a aucune mémoire pendant le somnambulisme, aussi ne peut-il pas exécuter de suggestions posthypnotiques à échéance. Les actes inconscients de N... sont enfantins, comme le caractère même de N. 2 ou de Nichette, mais, comme elle a beaucoup de mémoire, ces actes inconscients peuvent être obtenus à n’importe quelle époque avec une grande précision. Voici à ce propos une observation faite par hasard et qui n’en est pas moins curieuse. Dans les premières études que j’avais faites sur N.... j’avais constaté une très grande aptitude aux suggestions par distraction à l’état de veille; j’avais ensuite cessé ces expériences et perdu de vue cette personne pendant plusieurs mois. Quand je la vis de nouveau, je voulus essayer ces mêmes suggestions sans somnambulisme préalable, mais elles n’eurent pas le même résultat qu’autrefois. Le sujet, qui parlait à une autre personne, ne se retournait pas quand je lui commandais quelque chose et semblait ne pas m’entendre: il y avait donc bien l’anesthésie systématique nécessaire à l’acte subconscient, mais cet acte n’était pas exécuté. Il me fallut alors endormir le sujet, mais même dans le somnambulisme, les allures de N... restaient si singulières que je ne reconnaissais plus les caractères étudiés quelque temps auparavant. Le sujet m’entendait mal ou ne comprenait pas ce que je lui disais: «Qu’avez-vous donc aujourd’hui? lui dis-je à la fin. – Je ne vous entends pas, je suis trop loin. – Et où êtes-vous? – Je suis à Alger sur une grande place, il faut me faire revenir.» Le retour ne fut pas difficile: on connaît ces voyages de somnambules par hallucination. Quand elle fut arrivée, elle poussa un soupir de soulagement, se redressa et se mit à parler comme autrefois. «M’expliquerez-vous maintenant, lui dis-je, ce que vous faisiez à Alger? – Ce n’est pas ma faute; c’est M. X... qui m’y a envoyée il y a un mois; il a oublié de me faire revenir, il m’y a laissée... Tout à l’heure vous vouliez me commander, me faire lever le bras (c’était la suggestion que j’avais essayé de faire pendant la veille), j’était trop loin, je ne pouvais pas obéir.» Vérification faite, cette singulière histoire était vraie: une autre personne avait endormi ce sujet dans l’intervalle de mes deux études, avait provoqué différentes hallucinations, entre autres celle d’un voyage à Alger; n’attachant pas assez d’importance à ces phénomènes, elle avait réveillé le sujet sans enlever l’hallucination. N.... la personne éveillée, était restée en apparence normale; mais le personnage subconscient qui était en elle conservait plus ou moins latente l’hallucination d’être à Alger. Et quand, sans somnambulisme préalable, je voulus lui faire des commandements, il entendit mais ne crut pas devoir obéir. L’hallucination une fois supprimée, tout se passa comme autrefois. Une modification dans l’intelligence pendant le somnambulisme avait donc amené, même deux mois après, une modification correspondante dans les actes subconscients, de même que les colères de Lucie 2 pendant le somnambulisme amènent après le réveil la mauvaise humeur manifestée par l’écriture automatique.

2º Une autre considération, à laquelle nous pouvons passer maintenant, rapproche encore ces deux états, c’est que les actes subconscients ont un effet en quelque sorte hypnotisant et contribuent par eux-mêmes à amener le somnambulisme. J’avais déjà remarqué que deux sujets surtout, Lucie et Léonie, s’endormaient fréquemment malgré moi au milieu d’expériences sur les actes inconscients à l’état de veille; mais j’avais rapporté ce sommeil à ma seule présence et à leur habitude du somnambulisme. Le fait suivant me fit revenir de mon erreur. M. Binet avait eu l’obligeance de me montrer un des sujets sur lesquels il étudiait les actes subconscients par anesthésie, et je lui avais demandé la permission de reproduire sur ce sujet les suggestions par distraction. Les choses se passèrent tout à fait selon mon attente: le sujet (Hab... ), bien éveillé, causait avec M. Binet; placé derrière lui, je lui faisais à son insu remuer la main, écrire quelques mots, répondre à mes questions par signes, etc. Tout d’un coup, Hab... cessa de parler à M. Binet et se retournant vers moi, les yeux fermés, continua correctement, par la parole consciente la conversation qu’elle avait commencée avec moi par signes subconscients; d’autre part, elle ne parlait plus du tout à M. Binet, elle ne l’entendait plus, en un mot, elle était tombée en somnambulisme électif. Il fallut réveiller le sujet qui naturellement avait tout oublié à son réveil. Or Hab... ne me connaissait en aucune manière, ce n’était donc pas ma présence qui l’avait endormie; le sommeil était donc bien ici le résultat du développement des phénomènes subconscients qui avaient envahi, puis effacé la conscience normale. Le fait d’ailleurs se vérifie aisément. Léonie reste bien éveillée près de moi tant que je ne provoque pas des phénomènes de ce genre; mais quand ceux-ci deviennent trop nombreux et trop compliqués, elle s’endort. Cette remarque assez importante nous explique un détail que nous avions noté, sans le comprendre, dans l’exécution des suggestions posthypnotiques. Tant qu’elles sont simples. Léonie les exécute à son insu, en parlant d’autre chose; quand elles sont longues et compliquées, le sujet parle de moins en moins en les exécutant, finit par s’endormir et les exécute rapidement en plein somnambulisme. La suggestion posthypnotique s’exécute quelquefois dans un second somnambulisme, non pas que l’on ait suggéré au sujet de se rendormir, mais parce que le souvenir de cette suggestion et l’exécution elle-même forment une vie subconsciente si analogue au somnambulisme que, dans quelques cas, elle le produit complètement.

Le sujet est maintenant de nouveau en somnambulisme: l’analogie entre les états que nous voulons comparer va se montrer encore d’une autre manière. Tous les auteurs ont remarqué que le sujet exécute au réveil les suggestions posthypnotiques sans savoir qui les lui a données, mais que, dans un nouveau somnambulisme, il retrouve ce souvenir [6].

[6] Gilles de la Tourette. Op. cit., 153.

On pourrait croire que le sujet se souvient seulement de l’ordre reçu pendant un somnambulisme précédent et qu’il n’y a là qu’un souvenir d’un somnambulisme à l’autre. On peut choisir des suggestions qui se sont exécutées inconsciemment, mais dont l’exécution a été caractérisée par un petit détail non prévu, et l’on voit que le sujet, quand on l’endort de nouveau, a un souvenir complet de ces actes qui n’ont pas été connus par la conscience normale. Il est inutile de citer des exemples: on n’a qu’à se souvenir des suggestions posthypnotiques dont nous avons parlé et dont nous avons noté l’inconscience pendant la veille. Tous les sujets répètent, quand je les endors de nouveau, ce qu’ils ont fait pour m’obéir et les divers incidents qui ont caractérisé l’exécution de mes commandements.
Tout ce que je viens de dire s’applique exactement aux actes subconscients spontanés, en particulier à ceux de Léonie. En somnambulisme en état de Léonie 2, elle en garde un souvenir partait. Dans la lettre dont j’ai parlé, il y avait une partie ignorée du sujet éveillé et signée du nom de Léontine. On voit maintenant ce que ce nom signifiait, car c’est ainsi qu’elle se désigne elle-même pendant l’état somnambulique. Elle put me dire en effet dans cet état qu’elle avait voulu m’écrire pour me prévenir de la maladie de l’autre et me récita les termes de la lettre. Une excellente preuve d’ailleurs que les actes de cette espèce sont bien des actions de Léonie 2, c’est que, comme nous l’avons dit, le sujet peut s’endormir pendant leur accomplissement: les mêmes actes sont alors continués pendant le somnambulisme sans modification. Je surpris une fois Léonie, en train d’écrire une lettre inconsciemment de la façon que j’ai décrite et je pus l’endormir sans l’interrompre; Léonie 2 continue alors sa lettre avec bien plus d’activité.
Il est inutile de décrire ce phénomène de mémoire chez d’autres sujets, car il reste absolument identique; mais je passe de suite à une remarque très importante. Certains sujets, comme N.... ont, dès le début du somnambulisme, le souvenir de tous les actes subconscients de la veille, quels qu’ils soient, même de ceux qui ont été obtenus par anesthésie ou par distraction. Le sujet dont parle souvent M. Gurney était de ce genre. «Quand il a écrit une phrase automatiquement à la planchette, il l’ignore à l’état de veille, mais, endormi, il la répète presque toujours sans erreur [7].»

[7] Gurney. Proceed. S. P. R., 1887, 296.

Il ne faut pas se figurer que tous les sujets font ainsi. car on rencontrerait bien vite une quantité d’exceptions à la loi que nous signalons. Lucie ne retrouve dans ce premier somnambulisme aucun souvenir de ses actes subconscients, Léonie, Rose ou Marie ne retrouvent dans ce même état que le souvenir d’un certain nombre d’actes de ce genre.

Quand cela arrive, quand un sujet ne retrouve pas, une fois en somnambulisme, le souvenir de ses actes subconscients de la veille, nous remarquerons que ces actes existent encore de la même manière et que la conscience continue à présenter le même dédoublement. La catalepsie partielle du côté gauche, et les actes inconscients par distraction existent encore chez Léonie pendant le premier somnambulisme. En outre, ces actes semblent rester associés avec ceux qui se sont produits pendant la veille et qui n’ont pas été remémorés. Chez Lucie, le personnage subconscient, quand il écrivait pendant la veille, signait ses lettres du nom d’Adrienne, il les signe encore du même nom pendant le somnambulisme et continue à montrer dans ces lettres les mêmes connaissances et les mêmes souvenirs. Ai-je commandé pendant la veille à Léonie un acte qui s’est exécuté à son insu pendant une distraction; elle l’ignore encore quand elle est maintenant en somnambulisme. Mais si, pendant cet état même, je profite d’une distraction pour commander «le même acte que tout à l’heure», sans spécifier davantage, cet acte est très exactement reproduit, mais encore à l’insu de Léonie 2. comme tout à l’heure. de Léonie 1. Quand je fais parler, soit par signes, soit par écriture automatique, cet inconscient qui semble subsister encore, il peut très exactement raconter tous les autres actes inconscients qui restent encore ignorés. Il semble donc que, chez ce sujet, les actes subconscients et les images dont ils dépendant fassent. au-dessous du somnambulisme, une nouvelle synthèse de phénomènes, une nouvelle existence psychique, de même que la vie somnambulique elle-même existait au-dessous de la veille.
Quand les choses se présentent ainsi, il faut endormir davantage le sujet, car la persistance des actes subconscients ainsi que des anesthésies indique qu’il y a des somnambulismes plus profonds. Nous connaissons ces états somnambuliques variés que l’on obtient tantôt par de gradations insensibles, tantôt par des sauts brusques à travers des états léthargiques ou cataleptiques. Chaque état nouveau de somnambulisme amène avec lui le souvenir d’un certain nombre de ces actes subconscients. Léonie 3 est la première à se souvenir de certains actes et se les attribue. «Pendant que l’autre parlait, dit-elle à propos d’un acte inconscient de la veille, vous avez dit de tirer sa montre, je l’ai tirée pour elle, mais elle n’a pas voulu regarder l’heure...» «Pendant qu’elle causait avec M. un tel, dit-elle à propos d’un acte inconscient du somnambulisme, vous m’avez dit de faire des bouquets, j’en ai fait deux, j’ai fait ceci et cela...», et elle répète tous les gestes que j’ai décrits et qui avaient été tout à fait ignorés pendant les états précédents. Léonie 3 se souvient également bien des actions qui ont été exécutées pendant la catalepsie complète qui, chez ce sujet, précède le second somnambulisme. C’est à ce souvenir que nous faisions allusion au début de cet ouvrage, pour montrer que les actions faites dans cet état n’étaient pas absolument dépourvues de conscience. Lucie qui n’avait, dans le premier somnambulisme, absolument aucun souvenir des actes subconscients, ni du personnage d’Adrienne, reprend ces souvenirs de la façon la plus complète dans son second somnambulisme. Il ne faut donc pas nier le rapport entre les existences successives et les existences simultanées, parce que le sujet ne retrouve pas, tout de suite, dans son premier somnambulisme, le souvenir de certains actes subconscients; il suffit souvent de l’endormir davantage pour que sa mémoire soit complète.

Ces faits se comprennent d’ailleurs très facilement, si on réfléchit aux conditions déjà étudiées du retour de la mémoire. Le souvenir d’un acte est lié à la sensibilité qui a servi à l’accomplir, il disparaît avec elle, reste subconscient tant que cette n’est pas rattachée à la perception normale, il réapparaît quand cette sensibilité est elle-même rétablie. Prenons un exemple: pendant que Léonie est bien réveillée. je lui mets une paire de ciseaux dans la main gauche qui est anesthésique; les doigts entrent dans les anneaux, ouvrent et ferment alternativement les ciseaux. Cet acte dépend évidemment de la sensation tactile des ciseaux, et il est inconscient. parce que cette sensation est désagrégée, existe à part et n’est pas synthétisée dans la perception normale de Léonie à ce moment. J’endors le sujet et je constate que. dans ce nouvel état, il est encore anesthésique du bras gauche. Il est donc tout naturel que le souvenir de l’acte précédent ne soit pas réapparu et reste en dehors de la conscience personnelle. Je mets le sujet dans un autre état, il a retrouvé la sensibilité du bras gauche et il se souvient maintenant de l’acte qu’il vient de faire avec les ciseaux. C’est là une application nouvelle, mais facile à prévoir, des études que nous avons faites sur la mémoire. Il se forme, dans ce cas, plusieurs personnalités subconscientes simultanées, de même qu’il s’est formé précédemment plusieurs somnambulismes successifs.
Je rattacherai à cette remarque un fait assez connu. quand une suggestion a été donnée à un sujet dans un somnambulisme particulier, elle ne peut être enlevée que si l’on ramène le sujet exactement au même somnambulisme. Si j’ai fait un commandement à Léonie 3, je ne l’enlèverai pas en parlant à Léonie 2, ou à Léonie 1. Pourquoi cela? Parce que mon commandement fait partie d’un certain groupe, d’un certain système de phénomènes psychologiques qui a sa vie propre en dehors des autres systèmes psychologiques qui existent dans la tête de cet individu. Pour modifier mon commandement, il faut commencer par atteindre ce groupe de phénomènes dont il fait partie, car on ne change pas un ordre donné à M. A., en allant faire un discours à M. B. Quelquefois ces systèmes psychologiques subconscients, formés à part de la perception personnelle, sont en petit nombre, deux chez Lucie ou Léonie, un seul chez Marie, trois ou quatre chez Rose; quelquefois ils sont, je crois, très nombreux. Les somnambulismes d’un sujet ne sont presque jamais identiques les uns aux autres, ils changent surtout quand ils sont produits par différents expérimentateurs. Je m’expliquerais ainsi les mésaventures d’une somnambule racontées par M. Pitres [8].

[8] D’après Gilles de la Tourette. Op. cit., 127.

Un mauvais plaisant l’avait endormie et lui avait suggéré le désir d’embrasser l’aumônier de l’hôpital, puis l’avait réveillée et était parti. La suggestion tourmentait abominablement cette malheureuse, mais personne ne pouvait réussir à la lui enlever, quoiqu’on la mît dans le sommeil hypnotique. C’est que l’on ne parvenait pas à reproduire le même sommeil hypnotique. Le groupe des phénomènes psychiques qui avait reçu la suggestion restait toujours en dehors de l’état de conscience que l’on pouvait provoquer et continuait à agir dans la direction qu’il avait prise. Cette remarque, qui nous montre différentes existences subconscientes comme différents somnambulismes, n’a pas grande importance théorique, mais est souvent très utile dans la pratique.


Fig. 10.

Ces relations entre les existences subconscientes et simultanées d’une part, et les divers somnambulismes successifs d’autre part, sont évidemment compliquées et peut-être, malgré tous mes efforts, difficiles à comprendre. Aussi avais-je essayé autrefois [9] de représenter ces faits par une figure schématique qui malheureusement n’a pas paru bien claire, peut-être parce que j’avais essayé d’y faire entrer trop de choses.

[9] Les actes inconscients et la mémoire pendant le somnambulisme. Revue philosophique, 1888, I, 279.

Essayons maintenant de représenter le résultat de ces observations d’une manière différente et, j’espère, plus simple. La vie consciente d’un de ces sujets, de Lucie par exemple, semble se composer de trois courants parallèles les uns sous les autres. Quand le sujet est réveillé, les trois courants existent: le premier est la conscience normale du sujet qui nous parle, les deux autres sont des groupes de sensations et d’actes plus ou moins associés entre eux, mais absolument ignorés par la personne qui nous parle. Quand le sujet est endormi en premier somnambulisme, le premier courant est interrompu et le second affleure, il se montre au grand jour et nous fait voir les souvenirs qu’il a acquis dans sa vie souterraine. Si nous passons au second somnambulisme, le second courant est interrompu à son tour, pour laisser subsister seul le troisième qui forme alors toute la vie consciente de l’individu, dans laquelle on ne voit plus ni anesthésies ni actes subconscients. Au réveil les courants supérieurs reparaissent en ordre inverse. Il faudrait compliquer la figure pour représenter d’autres sujets qui ont des états somnambuliques plus nombreux, des somnambulismes naturels, des crises d’hystérie, etc., mais la disposition générale pourrait, je crois, rester la même.

IX. Importance relative des diverses existences simultanées

Une vérité ne doit jamais être exagérée sous peine de se transformer en erreur: que la vie subconsciente ressemble à la vie somnambulique, cela est évident: qu’elle soit absolument identique au somnambulisme et puisse lui être assimilée, c’est ce qu’on ne peut admettre. Léonie 2, le personnage somnambulique, bavard, pétulant, enfantin, ne peut pas exister complet et tel quel au-dessous de Léonie 1, cette femme âgée, calme et silencieuse. Ce mélange amènerait un délire perpétuel. En outre, le personnage somnambulique qui a les sensibilités absentes viendrait toujours compléter le personnage normal et ne lui laisserait aucune paralysie visible. Voici à ce propos un détail que mon frère m’a raconté. Une hystérique ayant les jambes anesthésiques, Witt.... appuie ses pieds sur une boule d’eau chaude et, ne sentant rien, ne s’aperçoit pas que l’eau est trop chaude et lui brûle les pieds. Ce sujet renfermait cependant une seconde personnalité qui se manifestait parfaitement par des signes subconscients ou dans un somnambulisme profond et qui avait alors la sensibilité tactile. Quand on l’interrogea, ce second personnage prétendit avoir très bien senti la douleur aux pieds. «Eh bien, alors, pourquoi, n’as-tu pas tiré les jambes? – Je ne sais pas [10].»

[10] Voir à ce propos les expériences très intéressantes de M. Binet, dans l’article dont j’ai parlé plus haut, sur les phénomènes de douleur subconsciente. Revue philosophique, 1889, I, 143. L’auteur remarque, comme moi, que ces phénomènes de simple douleur produisent moins de mouvements que les sensations précises; et il en donne une raison qui me paraît fort juste, c’est la simplicité et l’absence de coordination de ces phénomènes. Nous avons déjà fait une allusion à des faits du même genre dans le premier chapitre de cet ouvrage, p. 61, en discutant les théories de Bain.

Il est évident que le second personnage qui possède la sensibilité tactile des jambes ne devait pas exister pendant la veille de la même manière qu’il existe maintenant en somnambulisme profond. En un mot, la seconde personnalité n’existe pas toujours de la même manière et les rapports ou les proportions entre les différentes existences psychologiques doivent être fort variables.
Pour examiner ces variations, nous pouvons partir d’un premier point extrême: L’état de santé psychologique parfaite. La puissance de synthèse étant assez grande, tous les phénomènes psychologiques, quelle que soit leur origine, sont réunis dans une même perception personnelle, et par conséquent la seconde personnalité n’existe pas. Dans un pareil état, il n’y aurait aucune distraction, aucune anesthésie, ni systématique ni générale, aucune suggestibilité et aucune possibilité de produire le somnambulisme, puisqu’on ne peut développer des phénomènes subconscients qui n’existent pas. Les hommes les plus normaux sont loin d’être toujours dans un pareil état de santé morale, et, quant à nos sujets, ils y parviennent bien rarement. Cependant, pendant plus de dix-huit mois, Lucie est restée sans anesthésie, sans suggestibilité et sans qu’on pût l’hypnotiser. Marie est maintenant dans une période de ce genre, je ne sais pour combien de temps. C’est un état de santé relatif.
Quand cette santé parfaite n’existe pas, la puissance de synthèse psychique est affaiblie et laisse échapper, en dehors de la perception personnelle, un nombre plus ou moins considérable de phénomènes psychologiques: c’est l’état de désagrégation. Je n’appelle pas cela l’état hystérique, quoique cet état existe constamment pendant l’hystérie, car je crois que l’état de désagrégation est quelque chose de plus générale que l’hystérie et qu’il peut exister encore dans bien d’autres circonstances. C’est le moment des distractions, des anesthésies systématisées, des anesthésies générales, des suggestions exécutées consciemment par le sujet. Mais les phénomènes désagrégés restent encore incohérents, tellement isolés que, sauf pour quelques-uns qui amènent encore des réflexes très simples, ils n’ont, pour la plupart, aucune action sur la conduite de l’individu, ils sont comme s’ils n’existaient pas. Quand Witt... s’est brûlé les pieds, il y avait quelque part en elle des phénomènes de douleur, mais tellement élémentaires, isolés et incohérents qu’ils pouvaient tout au plus provoquer quelques contractions convulsives ici ou là, mais ne pouvaient pas diriger un mouvement d’ensemble, coordonné, comme celui d’écarter et de déplacer les jambes. C’est dans cet état que restent nos sujets le plus souvent, quand on ne s’occupe pas d’eux et surtout quand on ne les a pas endormis depuis longtemps.
Les seules modifications qui se produisent naturellement dans cet état consistent dans les diverses répartitions de l’anesthésie. Ainsi, pour prendre un exemple, Marie, pendant plusieurs mois, a oscillé entre trois formes d’anesthésie. 1º Elle est le plus souvent hémi-anesthésique gauche: le corps est divisé en deux parties par une ligne verticale passant par le milieu. A droite, toutes les sensibilités générales ou spéciales sont conservées, à gauche toutes les sensations de tous les sens ont disparu. 2º Après être restée quinze jours ou trois semaines dans ce premier état, elle passe souvent, sans raison apparente, dans un second. Elle est encore hémi-anesthésique, mais d’une autre manière: le corps est divisé en deux parties par une ligne horizontale passant un peu au-dessus des seins, au niveau des épaules. Toute la partie inférieure est absolument anesthésique; toute la partie supérieure y compris la tête et les sens spéciaux (en exceptant pour des raisons particulières l’œil et la tempe gauches) recouvrent la sensibilité complète. 30 Souvent elle change encore d’état et se trouve pendant quelque temps sensible sur tout le corps, mais d’une manière extrêmement obtuse; comme si la même quantité de sensibilité s’était répartie en diminuant de moitié sur une surface double. D’autres sujets pourront répartir leur sensibilité d’une autre manière, en choisissant dans chaque sens, pour les percevoir, certaines impressions particulières et en abandonnant les autres. Nous avons vu que l’électivité et la distraction sont des formes du rétrécissement du champ de la conscience et de la désagrégation psychique, comme l’anesthésie elle-même. Telles sont quelques-unes des variations que présentera naturellement l’état de désagrégation abandonné à luimême.

Si la personne qui endort les sujets s’approche d’eux, ils éprouvent une émotion toute particulière qui leur fait sentir un changement dans leur conscience. C’est qu’en effet les phénomènes subconscients et désagrégés se sont groupés sous cette excitation, ont pris de la force et ont même ravi à la conscience normale quelques phénomènes dont elle avait conservé jusque-là la propriété. Les anesthésies ont augmenté: Lucie, qui entendait auparavant tout le monde, ne m’entend plus. «Je vois vos lèvres remuer, dit-elle, mais je n’entends pas ce que vous dites.» C’est que le personnage subconscient qui s’est formé a pris à ce moment mes paroles pour lui. La suggestibilité aussi a augmenté, mais elle s’exerce de deux manières, en provoquant tantôt les actes conscients du premier personnage, tantôt les actes du second ignorés par le premier; c’est l’instant de la catalepsie partielle, des suggestions par distraction et de l’écriture automatique. C’est l’état dans lequel les spirites sont si heureux de voir leurs médiums, afin d’évoquer les esprits par l’intermédiaire des phénomènes désagrégés. Cet état correspond assez bien, il me semble, à celui qui a été déjà décrit sous le nom de somnovigil ou de veille somnambulique [11].

[11] Beaunis. Somnambulisme provoqué, 166.

On a critiqué ce nom, en disant que ce n’était pas de la veille. Il est évident que, si on entend par le mot veille un état psychologique absolument normal, le sujet n’est pas en état de veille normale. Nous n’avons pas l’habitude, quand nous sommes bien éveillés, de marcher ou d’écrire sans le savoir; mais il ne faudrait pas en conclure que le sujet soit dans un état de sommeil hypnotique complet. M. Beaunis [12] en donne fort bien la preuve: c’est qu’il y a continuité de mémoire entre la veille normale et les paroles du sujet dans cet état il se souviendra indéfiniment d’une partie de ce qu’il a fait il était donc au moins en partie en état de veille.

[12] Beaunis. Somnambulisme provoqué, 166.

Mais l’autre partie de son être. dont nous avons surabondamment montré l’existence et les caractères et qui maintenant est manifeste, est bien en somnambulisme, ainsi que le prouve une autre continuité de souvenirs que nous venons d’étudier. Mais ici encore l’état somnambulique n’est pas complet. Le second personnage a un peu d’ouïe qu’il a ravie au premier, il sent le toucher et les mouvements; mais il ne voit pas, du moins à l’ordinaire, il ne remue pas très facilement et surtout il ne parle pas ou très difficilement, toutes choses qu’il pourrait faire pendant le somnambulisme complet. C’est donc un demi-somnambulisme comme une demiveille, et M. Ch. Richet avait évidemment trouvé le mot juste, que nous garderons pour désigner cet état, quand il l’appelait un hémi-somnambulisme [13].

[13] Ch. Richet. Les mouvements inconscients, dans l’hommage à Chevreul, 93.

L’état précédent est un état transitoire et pour ainsi dire fragile qui oscille entre une veille plus parfaite et un somnambulisme complet.
Excitons encore un peu ces systèmes d’idées subconscientes, ou faisons disparaître par une fatigue quelconque cette première personnalité chancelante, et nous arrivons au somnambulisme véritable. La première personnalité n’existe plus, mais la seconde s’est enrichie de ses dépouilles, elle a pris maintenant, outre les phénomènes qui lui étaient propres, ceux qui appartenaient à l’autre synthèse; elle voit, elle remue, elle parle comme elle veut. Elle se souvient de son humble existence précédente: «C’est moi qui ai fait cela, qui ai senti cela» mais elle ne comprend pas comment elle ne pouvait ni bouger ni agir tout à l’heure, car elle ne se rend pas compte du changement qui s’est produit. Après le somnambulisme, la première personnalité reparaît et la seconde diminue sans disparaître entièrement. Celle-ci persiste plus ou moins longtemps suivant sa force et les suggestions posthypnotiques qui lui ont été faites; elle se relève de temps en temps pour les accomplir, puis elle diminue encore pour ne plus occuper que le petit espace que lui laissent les anesthésies pendant l’état de désagrégation qui est maintenant rétabli. Si le retour à la santé était complet, elle disparaîtrait entièrement et il y aurait une nouvelle restauration de l’unité psychique qui se ferait sans doute autour d’un autre centre, mais qui serait analogue, pour l’étendue du champ de la conscience et pour l’indépendance, au somnambulisme complet. Essayons, dans une nouvelle figure un peu moins schématique que la précédente, de représenter ces étendues relatives des diverses personnalités, en supposant pour plus de simplicité qu’il n’en existe que deux.


Fig. 11.

Le problème des rapports entre la personnalité secondaire successive pendant le somnambulisme et la personnalité secondaire simultanée pendant la veille peut se présenter d’une manière plus précise et prendre une forme particulière: on sait que, pendant le somnambulisme complet, la seconde personne a la mémoire non seulement de ses propres actions pendant les somnambulismes précédents, ou même des actes qu’elle a faits pendant l’hémi-somnambulisme au-dessous de la conscience primaire, mais même des actions accomplies consciemment pendant la veille par la première personne, par «l’autre», comme disent les somnambules. Puisque cette personnalité somnambulique existe déjà pendant l’hémi-somnambulisme sous la conscience de la veille, n’est-il pas naturel qu’elle ait déjà à ce moment la connaissance des actes accomplis au-dessus d’elle par la personnalité ordinaire? J’avais été frappé par ce raisonnement et, dans mes premiers articles sur ce sujet, j’avais admis, comme une sorte de loi, que la première personnalité ignorait complètement la seconde agissant au-dessous d’elle, mais que celle-ci connaissait fort bien la première; je me servais même de cette remarque pour expliquer le souvenir de la veille pendant le somnambulisme. M. Gurney, qui, peu de temps après, publiait des études sur le même problème, admettait encore cette loi, mais commençait à faire des réserves [14].

[14] Proceed. S. P. R., 1887, 320.

«Dans bien des cas, disait-il, il n’est pas du tout évident que la seconde personnalité ait une connaissance exacte de la première au moment où elle agit au-dessus d’elle.» Non seulement je reconnais maintenant la justesse des réserves de M. Gurney, mais je suis disposé à les augmenter encore.
Il ne faut pas céder à cette illusion qui nous porte à identifier la seconde personnalité pendant le somnambulisme avec la seconde personnalité subconsciente pendant l’hémi-somnambulisme. Elle a, dans le premier état, quand elle est complète, des connaissances et des souvenirs qui sont dus aux sensibilités qu’elle a récupérées; elle a le souvenir des actes de la veille, parce qu’elle a repris les sensibilités de la veille, outre les siennes. Mais quand elle était rudimentaire ou imparfaite à côté de la conscience normale, elle n’avait pas ces sensibilités et ne devait pas avoir la connaissance complète de ce que faisait le premier personnage. Quand Lucie 1 ou Lucie 2, pour prendre un exemple, existent simultanément, elles agissent en général chacune de leur côté, et elles s’ignorent réciproquement. Si l’une connaissait l’autre, si les images du sens tactile s’associaient avec les images du sens visuel, une conscience commune au profit de l’une des deux personnes se reconstituerait, ce qui ne semble pas avoir lieu.
Une des grandes difficultés de l’observation, quand on veut vérifier ces choses, c’est qu’il n’est pas possible d’interroger la seconde personnalité sur un fait quelconque, sans lui en donner par là même la connaissance et sans l’enlever à la personnalité primaire. «Le personnage subconscient, disait M. Gurney [15], entend cependant des signaux, décrit des objets du monde extérieur dont on le prie de parler.»

[15] Proceed., 1887, 317.

Sans doute, mais il est facile de vérifier qu’à ce moment, la première personnalité ignore ces signaux et ne voit plus ces objets; quand le moi normal continue réellement à voir quelque chose, il n’est pas du tout certain que le moi anormal le voit aussi au même moment; nous n’osons plus conclure, comme M. Gurney, qu’il y a une différence entre les deux personnalités et que l’une connaît l’autre sans être connue par elle: la situation doit être la même pour les deux.

Il ne faut pas oublier d’ailleurs que nous ne parlons, dans ce chapitre, que des cas de désagrégation les plus simples, les plus théoriques en quelque sorte. Il est facile d’observer un très grand nombre de variétés et de complications dans lesquelles les deux personnages peuvent plus ou moins se connaître mutuellement et réagir l’un sur l’autre. Nous évitons d’entrer maintenant dans l’étude de ces complications.

L’examen de la figure schématique que nous venons d’étudier nous suggère encore une réflexion nouvelle qui a son intérêt. On remarque de suite que la représentation de l’état somnambulique complet est absolument identique à celle de la santé parfaite, ces deux états étant également caractérisés par la réunion de tous les phénomènes psychologiques dans une seule et même conscience. A un certain point de vue, cette ressemblance ne doit pas nous surprendre et s’accorde assez bien avec les études antérieures qui nous ont montré l’intégrité absolue de la sensibilité et de la volonté dans le somnambulisme complet, comme dans la santé parfaite. Mais, d’un autre côté, cette ressemblance soulève une difficulté. Ne savons-nous pas, en effet que, pendant le somnambulisme, la mémoire aussi est intacte et embrasse toutes les périodes de la vie, même les périodes de la veille, tandis que la veille et l’état normal seraient caractérisés par l’oubli des états somnambuliques. Comment, si cette différence dans l’état de la mémoire est bien réelle, ces deux états de somnambulisme complet et de santé parfaite pourraient-ils être identiques? Quand deux états psychologiques sont absolument semblables, la mémoire doit être réciproque.
Eh bien, peut-être en est-il réellement ainsi, peut-être l’état de santé parfaite, quand il existe, amène-t-il le souvenir complet du somnambulisme lui-même. Si nos sujets, après le réveil, ne conservent pas le souvenir de leur somnambulisme, c’est qu’ils ne reviennent pas à la santé parfaite et qu’ils gardent toujours des anesthésies et des distractions plus ou moins visibles; s’ils guérissaient radicalement, s’ils élargissaient leur champ de conscience jusqu’à embrasser définitivement dans leur perception personnelle, toutes les images, ils devraient retrouver tous les souvenirs qui en dépendent et se rappeler complètement même leurs périodes de crise ou de somnambulisme. Je dois dire que je n’ai jamais constaté ce retour de la mémoire et que cette remarque est fondée sur l’examen d’une figure schématique et sur le raisonnement plus que sur l’expérience. Peut-être aurait-on pu constater quelque chose de ce genre pendant les époques où Lucie semblait complètement guérie; mais je ne songeais alors à ce problème et je n’ai fait aucune recherche sur ce point. Je crois d’ailleurs qu’elles auraient eu un résultat négatif, jamais je n’ai vu ces personnes hystériques retrouver après leur guérison apparente le souvenir de leurs secondes existences. Peut-être, ces femmes jeunes encore et, chez qui, de légers signes d’hystérie reparaissent de temps en temps, n’ont-elles jamais une guérison assez complète pour que ce phénomène puisse être manifeste.

[перевод Google Translate]
Одновременное психологическое существование, которое мы должны были признать, чтобы понять анестезию, обусловлено более или менее полным постоянством сомнамбулического состояния во время бодрствования.

[оригинал на французском языке]
Les existences psychologiques simultanées, que nous avons été obligé d’admettre pour comprendre les anesthésies, sont dues à cette persistance plus ou moins complète de l’état somnambulique pendant la veille.

[перевод Google Translate]
Еще древние магнетизеры заметили, что можно запретить субъекту совершать определенное движение, произносить такое слово или писать такую ​​букву. «Человек не может написать букву А, он удаляет ее, когда пишет свое имя [1]».

[1] Dr Philips. Cours de braidisme, 120.

«Систематический паралич состоит из потери особых движений, адаптированных движений. Пострадавший субъект не полностью теряет способность использовать свою конечность; он неспособен использовать его только для выполнения определенного действия, и это действие в одиночку [2] ».

[2] Binet et Féré. Magnétisme animal, 253.


[оригинал на французском языке]
Les anciens magnétiseurs avaient déjà remarqué que l’on peut défendre à un sujet de faire un certain mouvement, de prononcer tel mot, ou d’écrire telle lettre. «Un individu ne peut arriver à écrire la lettre A, il la supprime quand il écrit son nom [1].»

[1] Dr Philips. Cours de braidisme, 120.

«Les paralysies systématiques consistent dans la perte de mouvements spéciaux, de mouvements adaptés. Le sujet qui en est atteint ne perd pas complètement l’usage de son membre; il est seulement incapable de s’en servir pour exécuter un acte déterminé et cet acte seul [2].»

[2] Binet et Féré. Magnétisme animal, 253.

[перевод Google Translate]
Чтобы убедиться в этом, мы заметим, что эти эксперименты с маятником исследователя, например, тем более успешны, когда выбирают субъекта, у которого этот психологический распад более ясен и продвинут. Между пальцами истерического анестетика маятник творит чудеса и совершает все возможные движения, потому что мышечная анестезия уже завершена, и эти ощущения не мешают движению, производимому визуальными или слуховыми образами. До сих пор это были только очень легкие движения, «возможно, меньше сокращения и больше снятия мышечного напряжения, поскольку маятник или предсказатель движется в правильном направлении [1]».

[1] Phantasms of the living., I, 14.

Группа подсознательных явлений не вмешивается активно, она довольствуется удержанием мышечных ощущений за пределами нормального сознания. Но иногда все не так просто, и производимые движения можно объяснить не только действием сознательных образов. Движение, едва начатое их влиянием, усиливается, уточняется, интерпретируется полностью без ведома субъекта. Чтобы объяснить описанный мною конкретный опыт Осипа Фельдмана, следует предположить, что человек, занимающий промежуточное положение между Виллером и прорицателем, повторил, не зная этого, левой рукой те впечатления, которые он получил, не чувствуя их. правая рука. Прорицатель, позволяющий направлять себя, не всегда сознательно интерпретирует получаемые им небольшие импульсы. Сам он весьма удивлен поступку, который он совершил, чего он не осознавал при этом [2].

[2] Id., I, 16.

Он уверяет нас, что не чувствовал, как мы его ведем, и что он не знает, почему он сделал одно дело, а не другое. Намного лучше, мы видели, как люди играли эту роль прорицателя, не имея, казалось бы, понимания передаваемых маленьких импульсов. для них, чтобы ничего не сделать, и все же иметь возможность сказать, что именно мы думали, что мы хотели заставить их делать, если мы загипнотизировали их через некоторое время после опыта [3].

[3] Proceed. S. P. R, II, 22.

Ощущение так хорошо принадлежало второму сознанию, что проявилось только во втором существовании, обнаруженном лунатизмом. Следовательно, в некоторых случаях есть нечто большее, чем автоматическое действие, непроизвольное проявление визуального или слухового образа; происходит настоящее подсознательное действие, настоящее сотрудничество второй личности с первой.

Такое сотрудничество, очевидное в некоторых случаях, не всегда легко понять. Разве мы не признали, делая оговорки, что две группы явлений игнорируют друг друга и, следовательно, они не могут сотрудничать в одной и той же работе. Несомненно, две личности (мы называем их так по соглашению, потому что в данном случае вторая далека от завершения) не знают друг друга напрямую и не объединяют разные мысли в одном и том же сознании. Но они могут знать друг друга косвенно, так же как мы можем знать идеи других. Одна из подопытных, о которых я говорил, N .... иногда путала в своем автоматическом письме слова, которые не имели смысла, но были воспроизведением тех, которые она говорила устно. Если бы я бессознательно заставил его выполнить арифметическую операцию письмом, а другой человек попросил бы его сознательно произносить числа, вы заметили бы в письме, что эти два вида чисел были перепутаны. Это сведение тоже происходило, но очень редко, у Леони, я не помню, чтобы когда-либо видел его с Люси, но это легко объяснимо. Достаточно произнести слово для руки испытуемого, чтобы написать его автоматически; почему бы также не написать, как если бы это было продиктовано, слова, которые произносит собеседник? Общение между двумя личностями здесь - это звук речи, как между нормальными людьми. Но давайте пойдем дальше: мы знаем, что вторая личность обладает тактильной и мышечной чувствительностью анестезирующих конечностей, и все же первый человек может двигать ими с помощью визуальных образов. Разве не естественно, что подсознание ощущает эти движения, которых оно не производило, но которые оно замечает. Я предложил Леони, что если она коснется моей бумаги, её рука будет сокращена. Она совершенно забыла эту заповедь и хочет пошутить, порвав мои записи по своей прискорбной привычке: едва она коснулась бумаги, как её рука напряглась. Контрактура действительно создается вторым человеком, который к тому же хвастается этим в письменной форме: поэтому она чувствовала кинестетическим чувством движение, которое Леони совершала посредством визуальных образов, и контакт с бумагой. Одно из наблюдений, которое показалось мне наиболее оригинальным, - в статье М.М. Бине и Фере о бессознательных истерических актах относятся к тому, что они, к счастью, называют заиканием при письме. Истерик, который использовал анестетик правой рукой, не мог писать, даже спонтанно, без повторения одной и той же буквы два или три раза, без ведома женщины. Во всех этих примерах сотрудничество очевидно: действие начинается с нормального сознания благодаря оставшимся ему образам; это действие вызывает мышечное ощущение или другое, у второго персонажа, а этот слабый, неразумный, повторяет его или развивает автоматически.
Однако в некоторых случаях этого объяснения сотрудничества может быть недостаточно. Весьма вероятно, что сознательная мысль посредством ассоциации идей порождает другие мысли, которые, в свою очередь, являются подсознательными и которые затем развиваются по-своему, без того, чтобы человек, почувствовавший первое явление, почувствовал последующие. Это предположение кажется странным, потому что мы должны признать, что явления, с одной стороны, объединены ассоциацией идей и, с другой стороны, дезагрегированы на два личных восприятия, но это не кажется нам непостижимым. Однако, поскольку объяснение этого факта является более тонким и фактически играет довольно слабую роль в экспериментах, о которых мы только что сообщили, мы отсылаем это обсуждение к концу этой главы, где мы столкнемся с более многочисленными явлениями такого рода. и точнее.
Здесь достаточно отметить, что, так или иначе, сотрудничество двух групп явлений необходимо. М. Шеврёль продвигает, насколько это возможно, объяснение фактов тенденцией к движению, создаваемой сознательными образами, но когда факты выходят за рамки этой теории, он возвращается к банальным объяснениям с помощью обмана и симуляции. Затем мы должны увидеть, как легко торжествует г-н де Мирвиль, показывая, что записывающий маятник может быть очень духовным без того, чтобы человек, который его держит, ничего не знает, и он возвращается к своему припеву: это демон или его подчиненные агенты говорят через маятник. Мы должны пойти дальше, чем г-н Шеврёль, и, допустив действия без воли, мы должны говорить о мыслях без сознания или вне нашего сознания, если мы хотим избавиться от бесчисленных маленьких чертей г-на де Мирвиля.


[оригинал на французском языке]
Pour le vérifier, nous remarquerons que ces expériences du pendule explorateur, par exemple, réussissent d’autant mieux que l’on choisit un sujet chez qui cette désagrégation psychologique est plus nette et plus avancée. Entre les doigts d’une hystérique anesthésique, le pendule fait merveille et exécute tous les mouvements possibles, parce que l’anesthésie musculaire est déjà complète et que ces sensations ne viennent pas gêner le mouvement produit par les images visuelles ou auditives. Jusqu’ici ce ne sont que des mouvements très légers, «peut-être moins une contraction qu’un relâchement de la tension musculaire au moment où le pendule ou le devin s’avance dans la bonne direction [1]».

[1] Phantasms of the living., I, 14.

Le groupe des phénomènes subconscients n’intervient pas d’une manière active, il se contente de retenir au dehors de la conscience normale les sensations musculaires. Mais quelquefois les choses ne sont pas aussi simples, et les mouvements produits ne sont pas uniquement explicables par l’action des images conscientes. Le mouvement, à peine commencé par leur influence, est augmenté, précisé, interprété tout à fait à l’insu du sujet. Pour expliquer l’expérience particulière d’Osip Feldmann que j’ai rapportée, il faut supposer que la personne intermédiaire entre le willer et le devin répétait, sans le savoir, de la main gauche les impressions qu’elle avait reçues, sans les sentir, sur sa main droite. Le devin qui se laisse guider n’interprète pas toujours consciemment les petites impulsions qu’il reçoit. Il est lui-même tout surpris de l’acte qu’il a accompli et dont il ne se rendait pas compte en le faisant [2].

[2] Id., I, 16.

Il assure qu’il n’a pas senti comment on le dirigeait et qu’il ne sait pourquoi il a fait une chose au lieu d’une autre Bien mieux, on a vu des personnes jouer ce rôle de devin, sans avoir l’air de comprendre les petites impulsions qui leur étaient communiquées, ne rien accomplir, et cependant pouvoir dire exactement ce qu’on avait pensé, ce qu’on avait voulu leur faire faire, si on les hypnotisait quelque temps après l’expérience [3].

[3] Proceed. S. P. R, II, 22.

La sensation avait si bien appartenu à la seconde conscience qu’elle ne se manifestait que dans la seconde existence mise au jour par le somnambulisme. Il y a donc, dans certains cas, plus qu’un acte automatique, manifestation involontaire d’une image visuelle ou auditive; il y a une véritable action subconsciente, une véritable collaboration de la seconde personnalité avec la première.

Une pareille collaboration, évidente dans certains cas, n’est pas toujours facile à comprendre. N’avons-nous pas admis, tout en faisant des réserves, que les deux groupes de phénomènes s’ignoraient réciproquement et que, par conséquent, ils ne pouvaient pas collaborer à une même œuvre. Sans doute, les deux personnalités (nous les nommons ainsi par convention, car, dans le cas présent, la seconde est loin d’être complète) ne se connaissent pas directement et ne réunissent pas les différentes pensées dans une même conscience. Mais elles peuvent se connaître indirectement, comme nous pouvons connaître les idées d’autrui. Un des sujets dont j’ai parlé, N.... mêlait quelquefois dans son écriture automatique des mots qui n’avaient point de sens, mais qui étaient la reproduction de ceux qu’elle prononçait par la bouche. Si je lui faisais faire une opération arithmétique inconsciemment par l’écriture et si une autre personne lui demandait de prononcer des chiffres consciemment, on constatait dans l’écriture la confusion des deux sortes de chiffres. Ce mélange eut lieu aussi, mais très rarement, chez Léonie je ne me souviens pas de l’avoir jamais constaté avec Lucie mais il s’explique facilement. Il suffit que je prononce un mot pour que la main du sujet l’écrive automatiquement; pourquoi n’écrirait-elle pas aussi comme sous la dictée, les mots que prononce la bouche même du sujet? La communication entre les deux personnalités est ici le son de la parole, comme entre des personnes normales. Mais allons plus loin: nous savons que la seconde personnalité possède la sensibilité tactile et musculaire dans les membres anesthésiques et que cependant la première personne peut les mouvoir au moyen des images visuelles. N’est-il pas naturel que l’inconscient sente ces mouvements qu’il n’a pas produits, mais qu’il constate. J’ai suggéré à Léonie que si elle touche mon papier, elle aura le bras contracturé. Elle a oublié complètement ce commandement et veut faire une plaisanterie en déchirant mes notes suivant sa déplorable habitude: à peine a-t-elle touché le papier que son bras se raidit. La contracture est bien produite par la seconde personne, qui d’ailleurs s’en vante par écrit: elle a donc senti, par le sens kinesthésique, le mouvement que Léonie faisait, elle, au moyen des images visuelles, et le contact du papier. Une des observations qui m’ont paru les plus originales, dans l’article de MM. Binet et Féré sur les actes inconscients des hystériques, a rapport à ce qu’ils appellent, très heureusement, le bégaiement de l’écriture. Une hystérique, anesthésique de la main droite, ne pouvait écrire, même spontanément, sans répéter deux ou trois fois, et à son insu, la même lettre. La collaboration est, dans tous ces exemples, évidente: l’acte est commencé par la conscience normale, grâce aux images qui lui restent; cet acte provoque une sensation musculaire ou autre, chez le second personnage et celui-ci faible, inintelligent, la répète ou la développe automatiquement.
Cependant, dans certains cas, cette explication de la collaboration ne doit pas être suffisante. Il est très probable que la pensée consciente amène, par association d’idées, d’autres pensées qui, elles, sont subconscientes et qui se développent alors à leur façon, sans que la personne qui a senti le premier phénomène sente les suivants. Cette supposition semble bizarre, car il faut admettre que les phénomènes sont, d’un côté, réunis par l’association des idées et, de l’autre, désagrégés en deux perceptions personnelles, mais cela ne nous paraît pas incompréhensible. Cependant comme l’explication de ce fait est plus délicate et qu’il joue en réalité un rôle assez faible dans les expériences que nous venons de rapporter, nous renvoyons cette discussion à la fin de ce chapitre où nous rencontrerons des phénomènes de ce genre plus nombreux et plus précis.
Il suffit de constater ici que, soit d’une manière soit de l’autre, la collaboration des deux groupes de phénomènes est nécessaire. M. Chevreul pousse aussi loin que possible l’explication des faits par la tendance au mouvement créée par les images conscientes, mais quand les faits dépassent cette théorie, il retombe dans les explications banales par la fourberie et la simulation. Il faut voir alors comme M. de Mirville triomphe facilement, en montrant que le pendule enregistreur peut être très spirituel sans que la personne qui le tient en sache rien, et il revient à son refrain: c’est le démon ou ses agents subalternes qui parlent par le pendule. Il faut aller plus loin que M. Chevreul et, après avoir admis des actes sans volonté, il faut parler des pensées sans conscience ou en dehors de notre conscience, si l’on veut se débarrasser des innombrables petits diables de M. de Mirville.

[перевод Google Translate]
Однако эти процедуры все еще были очень примитивными и очень сложными; они были усовершенствованы двумя способами. С одной стороны, мы упростили знаки, которые должны были использоваться в таблицах, и путем последовательных усовершенствований, которые я не могу рассмотреть [1], мы попробовали более быстрые и более известные знаки письма.

[1] Cf. Bersot. Op. cit., 107.

Сначала мы прикрепили карандаш к основанию светового стола, затем мы использовали для этой цели небольшие столики-пьедесталы, простые корзины, шляпы и, наконец, небольшие доски, специально созданные для этого использования и которые пишут при малейшем пульсе. С другой стороны, большой прогресс был достигнут с открытием медиумов. Вскоре мы заметили, что не все десять или двенадцать человек, собравшиеся за столом, играли одинаково важную роль. Большинство из них могло уйти на пенсию без каких-либо неудобств, без остановки или замены движений стола. Некоторые, наоборот, казались необходимыми, потому что, если они удалялись, все явления подавлялись, и стол больше не двигался. Мы называли медиумами тех людей, чье присутствие, чье посредничество было необходимо для получения движений и ответов говорящих столов.
Благодаря этим достижениям операции становятся более простыми и регулярными: вместо дюжины людей, стоящих вокруг стола, прислушивающихся и подсчитывающих количество шумов, которые он издает во время своего движения, больше не существует медиума с рукой, лежащей на небольшая подвижная доска или даже, в большинстве случаев, непосредственно держа карандаш. Его рука, увлеченная движением, которого он не осознает, пишет без помощи своей воли или своей мысли то, что он сам игнорирует и что он с большим удивлением читает дальше.
Медиумы, эти важные и привилегированные личности, не все обладают одинаковыми способностями и попадают в бесчисленное множество категорий, которые мы не можем перечислить: медиумы с физическими эффектами или типологические медиумы, такие как Фокс в Америке, провоцирующая своим присутствием стены или под столами; механические среды используют доску, волчок, корзину и т. д. [2]; жестикулирующие медиумы отвечают на вопросы непроизвольными движениями головы, тела, руки или с невероятной скоростью бегая пальцами по буквам алфавита [3]; пишущие носители держат карандаш сами и пишут лицевой стороной вверх или вниз, или используют зеркальное письмо [4], или получают различные трансформированные шрифты; Рисующие медиумы позволяют своей руке блуждать наугад и очень удивляются, увидев «дом, населенный Моцартом на планете Юпитер, весь в нотах [5]».

[2] Allan Kardec. Op. cit., 196.
[3] Bersot. Op. cit., 123.
[4] Gibier. Le spiritisme ou fakirisme occidental, 1887, 170.
[5] Gibier. Le spiritisme ou fakirisme occidental, 1887, 220.

Это произведение одного из этих средств рисования, которое Revue Spirite предложило своим подписчикам в качестве бонуса: «Превосходная голова Христа, составленная и нарисованная медиумом Ж. Фабром, репродукция фотографии, 3 фр. 50 [6] ».

[6] Revue spirite, 1876, 136.

Некоторые из них рисуют только фон своей картины, фигуры выделяются отчетливо, как на негативах фотографов. Существуют медиумы пантомимы, «которые имитируют, но не осознают этого, лицо, голос, внешний вид людей, которых они никогда не видели, и разыгрывают сцены из жизни этих людей таким образом, что никто не может помочь. но узнайте человека, которого они представляют [7] ».

[7] Mystères de la danse des tables, 15.

Говорящие медиумы не могут помешать своим устам произносить слова, значение которых они не подозревают и которые они очень удивляются, услышав; та же сила «действует в них на орган речи, как действует на руку пишущих медиумов ...» Медиум выражает себя, не осознавая, что он говорит, что бы это ни было совершенно. состояние ... Он редко сохраняет в памяти сказанное [8] ».

[8] Allan Kardec. Op. cit., 203.

Слуховые или визуальные носители неохотно слышат слова или видят выступления, о которых затем добровольно сообщают [9].

[9] Allan Kardec. Op. cit., 203.

Наконец, интуитивные или впечатлительные медиумы «подвергаются ментальному воздействию, и затем они переводят свои впечатления в письменную или устную речь» [10].

[10] Journal du magnétisme, 1854, 92.

Все эти разновидности, особенно последние, очень интересно знать и иногда кажутся близкими ко многим известным фактам.
«То, что отличает так называемую американскую спиритуалистическую школу», – пишет Spiritualist Review, – «это преобладание феноменальной части, в европейской школе, наоборот, преобладание философской части [11]».

[11] Revue spirite, 1864, 148.

Это замечание кажется достаточно справедливым: французские наблюдатели, кажется, очень мало заботятся о физических явлениях, которые первоначально привлекали внимание, о биении стен или танцах столов; их не интересуют ни условия, в которых пишет медиум, ни внешние обстоятельства явления; они имеют дело только с тем, что они называют философской частью, то есть с самим содержанием сообщения, которое они пытаются интерпретировать. Этот выбор, возможно, был не очень удачным, потому что он приводит их ко многим странным предположениям.
Все согласны в одном пункте, а именно в том, что слова, идеи, содержащиеся в этом сообщении, должны исходить от разума, чуждого разуму самого медиума; но они далеки от согласия относительно природы этого разума. Некоторые утверждают, что этот разум, безусловно, принадлежит злому и дьявольскому духу, и видят в этих таинственных писаниях только проявления дьявола. Этим тезисом кавалера Гугено де Муссо, М. де Мирвиля и М. де Ришемона завершается его загадка танца столов: «Вместо того, чтобы смотреть на столы и заставлять их танцевать, священники и верные миряне будут содрогаться. размышления об опасности, которая угрожала им, и их вера, обновленная видом престижа, напоминающего времена первобытной церкви, станет способной поднимать горы. Так что, хватаясь за свой пастырский посох в защиту своей дорогой паствы, NN. SS. епископы и, если необходимо, сам Папа Д.К., будут восклицать во имя того, кому дана вся власть на небесах, на земле и в аду: «Vade retro, satanas» (перевод с латыни: «Отойди от меня, сатана»), слово, которое никогда не будет иметь получила более справедливую заявку [12] ".

[12] Mystère de la danse des tables, 31.

Но большинство людей, которые невинно перевернули столы, не могли принять такое ужасное предположение и не поняли этого торжественного предупреждения. Для объяснения сообщений своих медиумов они полагали, что всегда разумные причины, но гораздо более безобидные. Они были просто душами великих людей древности, наших родственников или наших друзей, которые предшествовали нам в потустороннем мире и которые, благодаря этому процессу, желают поддерживать с нами дружеские отношения. На этих данных было легко построить небольшую систему элементарной философии, которая каким-то образом объясняла большинство наблюдаемых фактов и в то же время доставляла удовлетворение самым глубоким чувствам человеческого сердца и пищу для любви к чудесному. Это была работа некоего мистера Рэвала, бывшего продавца надпечаток, кажется [13], который написал под именем Аллана Кардека кодекс и евангелие спиритизма.

[13] Gilles de la Tourette. Hypnotisme, 476.

Его «Livre des esprits [14]», (перевод: «Книга духов») названная так, потому что она «продиктована, проверена и исправлена ​​духами», имела большой успех; все другие авторы, все более и более многочисленные газеты и журналы [15] и, что любопытно, сами медиумы в своем автоматическом письме, вскоре не сделали ничего, кроме комментариев по этому поводу.

[14] Спиритуалистическая философия, Книга духов, содержащая принципы спиритуалистической доктрины о бессмертии души, природе духов и их отношениях с людьми в соответствии с учением, данным высшими духами с помощью различных медиумов, собранных и положенных по заказу Аллана Кардека, 11-е издание, 1864 г.
[15] В 1864 году в Европе их было 10, а в 1876 году – 46.

«Эта книга», – говорит Revue spirite, основанная Алланом Кардеком, – «действительно, сегодня является точкой, в которой сходятся умы большинства [16]».

[16] Revue spirite, 1864, 4.

Абсолютно бесполезно резюмировать здесь эту философскую систему, которая к тому же не представляет никакого интереса; это исследование было проведено в небольшой книге М. Тиссандье, в которой факты рассматриваются меньше, чем теории спиритизма [17].

[17] Tissandier. Des sciences occultes et du spiritisme, 1866.

Достаточно знать, что эта доктрина представляет собой смесь современных религиозных идей и банального спиритизма, что она естественным образом поддерживает доктрину бессмертия душ и дополняет её нечеткой теорией реинкарнации, аналогичной переселению и метемпсихозу древних. Единственная немного оригинальная идея, хотя и уже известная, – это теория перисприта: это материальная оболочка, хотя и неощутимая, которую тащит за собой разум и которая, подобно пластическому посреднику Кадворта, устанавливает посредника между душой и телом. Именно благодаря перисприту дух, воплощенный в теле, приводит в движение его члены и что, лишившись тела после смерти, он вступает в связь со столами или руками медиумов.



[оригинал на французском языке]
Cependant ces procédés étaient encore bien primitifs et bien compliqués; on les perfectionna de deux manières. D’un côté, on simplifia les signes dont les tables devaient se servir et, par des progrès successifs que je ne puis passer en revue [1], on essaya les signes plus rapides et plus connus de l’écriture.

[1] Cf. Bersot. Op. cit., 107.

D’abord on attacha un crayon au pied d’une table légère, puis on se servit pour cet usage de guéridons plus petits, de simples corbeilles, de chapeaux, et enfin de petites planchettes spécialement construites pour cet usage et qui écrivent sous la plus légère impulsion. D’autre part, un grand progrès fut accompli par la découverte des médiums. On ne tarda pas à remarquer, en effet, que les dix ou douze personnes réunies autour de la table ne jouaient pas toutes un rôle également important. La plupart pouvaient se retirer sans inconvénient, sans que les mouvements de la table fussent arrêtés ou modifiés. Quelques-unes, au contraire, semblaient indispensables, car, si elles se retiraient, tous les phénomènes étaient supprimés et la table ne bougeait plus. On désigna sous le nom de médiums ces personnes dont la présence, dont l’intermédiaire était nécessaire pour obtenir les mouvements et les réponses des tables parlantes.
Grâce à ces progrès, les opérations deviennent plus simples et plus régulières: au lieu d’une douzaine de personnes debout autour d’une table, écoutant et comptant le nombre des bruits qu’elle produit dans son mouvement, il n’y a plus que le médium, la main appuyée sur une petite planchette mobile, ou même, dans la plupart des cas, tenant directement un crayon. Sa main, entraînée par un mouvement dont il ne se rend pas compte, écrit, sans le concours de sa volonté ni de sa pensée, des choses qu’il ignore lui-même et qu’il est tout surpris de lire ensuite.
Les médiums, ces individus essentiels et privilégiés, n’ont pas, tous, les mêmes pouvoirs et se rangent en catégories innombrables que nous ne pouvons énumérer toutes: les médiums à effets physiques ou les médiums typtologues, comme les misses Fox en Amérique, provoquent, par leur seule présence, des bruits dans les murs ou sous les tables; les médiums mécaniques se servent d’une planchette, d’une toupie, d’une corbeille à bec, etc. [2]; les médiums gesticulants répondent aux questions par des mouvements involontaires de la tête, du corps, de la main, ou bien en promenant les doigts sur les lettres d’un alphabet avec une extrême vitesse [3]; les médiums écrivants tiennent le crayon eux-mêmes, et écrivent à l’endroit ou à l’envers, ou se servent de l’écriture spéculaire [4], ou obtiennent des écritures diversement transformées; les médiums dessinateurs laissent leur main errer au hasard et sont tout surpris de voir «la maison habitée par Mozart dans la planète Jupiter toute en notes de musique [5]».

[2] Allan Kardec. Op. cit., 196.
[3] Bersot. Op. cit., 123.
[4] Gibier. Le spiritisme ou fakirisme occidental, 1887, 170.
[5] Gibier. Le spiritisme ou fakirisme occidental, 1887, 220.

C’est l’œuvre d’un de ces médiums dessinateurs que la Revue spirite offrait en prime à ses abonnés: «une superbe tête de Christ composée et dessinée médianimiquement par le médium J. Fabre, reproduction photographique, 3 fr. 50 [6]».

[6] Revue spirite, 1876, 136.

Quelques-uns, parmi ceux-ci, dessinent seulement le fond de leur tableau, les figures ressortent en clair comme sur les négatifs des photographes. Il y a des médiums pantomimes «qui imitent, sans pouvoir s’en rendre compte, la figure, la voix, la tournure des personnes qu’ils n’ont jamais vues, et jouent des scènes de la vie de ces personnes d’une telle façon qu’on ne peut s’empêcher de reconnaître l’individu qu’ils représentent [7]».

[7] Mystères de la danse des tables, 15.

Les médiums parlants ne peuvent empêcher leur bouche de dire des paroles dont ils ne soupçonnent pas le sens et qu’ils sont tout surpris d’entendre; la même puissance «agit chez eux sur l’organe de la parole, comme elle agit sur la main des médiums écrivants.... Le médium s’exprime sans avoir la conscience de ce qu’il dit, quoi qu’il soit parfaitement éveillé et dans son état normal... Il conserve rarement le souvenir de ce qu’il a dit [8]».

[8] Allan Kardec. Op. cit., 203.

Les médiums auditifs ou visuels entendent malgré eux des paroles ou voient des spectacles qu’ils rapportent ensuite volontairement [9].

[9] Allan Kardec. Op. cit., 203.

Enfin les médiums intuitifs ou impressibles «sont affectés mentalement et ils traduisent ensuite leurs impressions par l’écriture ou la parole» [10].

[10] Journal du magnétisme, 1854, 92.

Toutes ces variétés, les dernières surtout, sont très intéressantes à connaître et semblent quelquefois se rapprocher de bien des faits connus.
«Ce qui distingue l’école spirite, dite américaine, écrit la Revue spirite, c’est la prédominance de la partie phénoménale, dans l’école européenne on remarque au contraire la prédominance de la partie philosophique [11]».

[11] Revue spirite, 1864, 148.

Cette remarque paraît assez juste: les observateurs français semblent se préoccuper fort peu des phénomènes physiques qui avaient au début attiré l’attention, des coups dans les murs ou de la danse des tables; ils ne s’occupent guère non plus des conditions dans lesquelles le médium écrit, ni des circonstances extérieures du phénomène; ils ne s’occupent que de ce qu’ils appellent la partie philosophique, c’est-à-dire le contenu même du message qu’ils cherchent à interpréter. Ce choix n’était peut-être pas fort heureux, car il les conduit à bien d’étranges suppositions.
Tous s’accordent sur un point, c’est que les paroles, les idées contenues dans ce message doivent provenir d’une intelligence étrangère à celle du médium lui-même; mais ils sont loin de s’entendre sur la nature de cette intelligence. Les uns prétendent que cette intelligence est certainement celle d’un esprit mauvais et diabolique et ne voient dans ces écritures mystérieuses que des manifestations du démon. C’est la thèse du chevalier Gouguenot des Mousseaux, de M. de Mirville et de M. de Richemond qui termine ainsi son mystère de la danse des tables: «Au lieu de regarder et de faire danser des tables, prêtres et laïques fidèles frémiront en pensant au danger qui les a menacés, et leur foi, rajeunie par la vue des prestiges qui rappellent les temps de la primitive Église, deviendra capable de soulever des montagnes. Alors, saisissant leur bâton pastoral pour la défense de leur cher troupeau, NN. SS. les évêques, et, s’il le faut, N. S. P. le pape lui-même, s’écrieront au nom de celui à qui tout pouvoir a été donné au ciel, sur la terre et aux enfers: «Vade retro, satanas,» parole qui n’aura jamais reçu une plus juste application [12].»

[12] Mystère de la danse des tables, 31.

Mais la plupart des personnes qui faisaient innocemment tourner des tables ne purent accepter une supposition aussi terrible et ne comprirent pas cet avertissement solennel. Ils supposèrent, pour expliquer les messages de leurs médiums, des causes toujours intelligentes, mais beaucoup plus inoffensives. C’étaient simplement les âmes des grands hommes de l’antiquité, de nos parents ou de nos amis qui nous ont précédés dans l’autre monde et qui, par ce procédé, veulent bien entretenir avec nous des relations amicales. Il était facile d’échafauder sur cette donnée un petit système de philosophie élémentaire qui expliquât tant bien que mal la plupart des faits observés et donnât en même temps une satisfaction aux sentiments les plus profonds du cœur humain et une pâture à l’amour du merveilleux. Ce fut l’œuvre d’un certain M. Rival, ancien vendeur de contre-marques, paraît-il [13], qui rédigea, sous le nom d’Allan Kardec, le code et l’évangile du spiritisme.

[13] Gilles de la Tourette. Hypnotisme, 476.

Son «Livre des esprits [14]» ainsi nommé parce qu’il est «dicté, revu et corrigé par les esprits», eut un très grand succès; tous les autres auteurs, les journaux et les revues qui étaient de plus en plus nombreux [15] et, chose curieuse, les médiums eux-mêmes dans leur écriture automatique, ne firent bientôt plus que de le commenter.

[14] Philosophie spiritualiste, Le livre des Esprits, contenant les principes de la doctrine spirite, sur l’immortalité de l’âme, la nature des esprits et leurs rapports avec les hommes selon l’enseignement donné par les esprits supérieurs à l’aide de divers médiums, recueillis et mis en ordre par Allan Kardec, 11e édition, 1864.
[15] En 1864, on en remarque 10 en Europe, et, en 1876, on en compte 46.

«Ce livre, dit avec raison la Revue spirite, qui était d’ailleurs fondée par Allan Kardec, est aujourd’hui le point auquel converge la majorité des esprits [16].

[16] Revue spirite, 1864, 4.

Il est absolument inutile de résumer ici ce système philosophique qui n’a d’ailleurs aucune espèce d’intérêt; cette étude a été faite dans le petit livre de M. Tissandier qui examine moins les faits que les théories du spiritisme [17].

[17] Tissandier. Des sciences occultes et du spiritisme, 1866.

Il suffit de savoir que cette doctrine est un mélange des idées religieuses courantes et d’un spiritualisme banal, qu’elle soutient naturellement la doctrine de l’immortalité des âmes et la complète par une théorie vague de la réincarnation analogue à la transmigration et à la métempsychose des anciens. La seule idée un peu originale, quoique déjà connue, c’est la théorie du périsprit: c’est une enveloppe matérielle, bien qu’impalpable, que l’esprit traîne avec lui et qui, à la manière du médiateur plastique de Cudworth, établit un intermédiaire entre l’âme et le corps. C’est grâce au périsprit que l’esprit incarné dans un corps met en mouvement ses membres et que, désincarné après la mort, il entre en relation avec les tables ou avec la main des médiums.

[перевод Google Translate]
IV. Спиритизм и психологическая дезинтеграция

«Все сказано ...», – писали люди еще в семнадцатом веке, и, естественно, это замечание моралиста еще более верно сегодня: гипотезы, которые кажутся наиболее оригинальными и самыми неожиданными, имели предшественников, которые уже высказали их без нашего участия, соизволил обратить на них внимание. Теории психологической дезинтеграции, которые совсем недавно были изучены М. Ш. Рише, М. Майерсом и которые я пытался дополнить сам, казались мне совершенно новыми, когда, к моему великому удивлению, я обнаружил, что они совершенно выражено в небольшом труде, датируемом 1855 годом. Это короткая брошюра из 93 страниц без имени автора, которую я взял в док из-за необычного названия: «Второе письмо великого Иоанна своему епископу по поводу говорящих столов, беснования и другой чертовщины. Париж, Ледуайен, 1855 г.» Я не смог найти настоящего имени того, кто таким образом скрывает себя: я думаю, что это философ, который привязан к эклектической школе, ясность, легкий и приятный стиль которой у него есть, и которой он разделяет доктрины. Он привык, как и психологи этой школы, олицетворять способности человеческого разума, но с помощью этого ему удается самым разумным и научным образом объяснять явления, столь мало изученные и так плохо понимаемые в его время.

[оригинал на французском языке]
IV. Le spiritisme et la désagrégation psychologique

«Tout est dit...», écrivait-on déjà au dix-septième siècle, et naturellement cette remarque du moraliste est encore bien plus vraie aujourd’hui: les hypothèses qui semblent les plus originales et les plus inattendues ont eu des précurseurs qui les avaient déjà exprimées sans que l’on daignât y faire attention. Les théories de la désagrégation psychologique qui viennent d’être étudiées tout récemment par M. Ch. Richet, par M. Myers, et que j’avais essayé de compléter moi-même, me semblaient absolument nouvelles, quand, à ma grande surprise, Je les ai trouvées parfaitement exprimées dans un petit ouvrage qui remonte à 1855. C’est une courte brochure de 93 pages sans nom d’auteur que j’ai prise sur les quais à cause de la singularité du titre: «Seconde lettre de gros Jean à son évêque au sujet des tables parlantes, des possessions et autres diableries. Paris, Ledoyen, 1855.» Je n’ai pu retrouver le nom véritable de celui qui se dissimule ainsi: je pense que c’est un philosophe qui se rattache à l’école éclectique dont il a la clarté, le style aisé et agréable, et dont il partage les doctrines. Il a l’habitude, comme les psychologues de cette école, de personnifier les facultés de l’esprit humain, mais il arrive par ce moyen à expliquer de la manière la plus sensée et la plus scientifique des phénomènes si peu étudiés et si mal compris de son temps.

[перевод Google Translate]
Существенным моментом спиритизма, как мы полагаем, является, как говорит Гро Жан, распад психологических явлений и формирование вне личного восприятия второй серии мыслей, не связанных с первой. Что касается средств, которые использует вторая личность для проявления себя без ведома первой, движения столов, автоматического письма или речи и т. Д., Это вторичный вопрос. Откуда берутся звуки в столах или в стенах, отвечая на вопросы? Это движение пальцев ног, это сокращение малоберцового сухожилия, предположенное Жобером де Ламбалем и вызвавшее столько шума в Академии? Является ли это сокращением живота и настоящим чревовещанием, как предполагает Гро Жан, или это какое-то другое физическое действие, которое пока неизвестно? Произведены ли они автоматическими движениями самого медиума или же, как мне кажется вероятным в некоторых случаях, посреди тьмы, на которую претендуют спиритуалисты, подсознательными действиями одного из помощников, который обманывает других и обманывает сам, а кто станет другом, не зная об этом? Теперь это не имеет значения. Это действие, каким бы оно ни было, всегда является непроизвольным и бессознательным действием того или другого, и «непроизвольная речь кишечника не более чудесна, чем непроизвольная речь рта [1]».

[1] Lettre de Gros Jean à son évêque … 1855, 31.

Наиболее интересна психологическая сторона явления, которая требует дальнейшего изучения.

Хотя работа, которую мы только что проанализировали, была написана в 1855 году, она не была понята и не повлияла ни на спиритуалистов, что естественно, ни на психологов, что более удивительно; одни продолжали восхищаться, другие насмехались над говорящими столами, но их изучение не продвинулось иначе. Тем не менее, мы должны указать на несколько коротких, но довольно ясных отрывков из М. Лиебо, которые выражают аналогичное мнение: два противоположных плана не всегда оба представляются сознанию, часто один из них является бессознательным [2] ».

[2] Liébault. Du sommeil, 1866, 249.

Литтре в его Philosophie positive, 1878 г., и Дагонет в Annales médico-psychologiques, 1881 г., ссылаются на аналогичные теории для объяснения речей конвульсантов Севенн [3].

[3] Cf. Myers. Automatic writing. Proceed., 1885, 61.

Г-н Тэн, как мы уже указывали, указывает в своем предисловии на довольно обычный случай автоматического письма; он отмечает, что факт любопытен, но не настаивает на обратном.
Мы должны обратиться к последним годам, чтобы найти в статье М. Ш. Рише точное выражение теории спиритизма, сопоставимое с тем, что мы только что прочитали: «Предположим», – сказал он, – «что у некоторых людей наблюдается состояние полусомнамбулизма, при котором часть мозга производит мысли, принимает восприятия, а эго не осознает этого. Сознание этого индивидуума остается в своей кажущейся целостности: как бы очень сложные операции ни происходили вне сознания, без того, чтобы произвольное и сознательное я, казалось, чувствовало какие-либо изменения. В нем будет другой человек, который будет действовать, думать, будет без сознания, то есть отраженное, сознательное я, имеющее малейшее представление [4] ».

[4] Ch. Richet. La suggestion mentale et le calcul des probabilités. Revue philosophique, 1884, II, 650.

И в другом месте: «Эти бессознательные движения не оставлены на волю случая; они следуют, по крайней мере при работе с определенными медиумами, истинному логическому направлению, которое позволяет продемонстрировать, наряду с сознательным, нормальным, регулярным мышлением медиума, одновременное существование другой побочной мысли, которая четко следует за своими периодами и которая не явились бы сознанию, если бы это не было обнаружено извне этим причудливым записывающим устройством [5]».

[5] Id. Les mouvements inconscients dans l’hommage à M. Chevreul, 1886.

Похоже, что сходные идеи и более полное исследование этой интерпретации спиритизма можно найти в двух немецких работах, которые у меня не было возможности прочитать: «Philosophie der mystick» барона дю Преля [6] и книге М. Hellenbach, озаглавленный: «Geburt und Tod [7]».

[6] Leipzig, 1885.
[7] Vienne, 1885.

Но автор, который, насколько мне известно, внес наибольший вклад в развитие научного изучения духовных явлений, это, безусловно, г-н отец Майерс. Фактически, этот автор в нескольких важных статьях, опубликованных «Society for psychical research [8]», раскрыл очень остроумную психологическую и физиологическую теорию психической дезинтеграции.

[8] On a telepathic explanation of some so-called spiritualistic phenomena. Proceed. S. P. R, II, 217. Automatic writing. Ibid., 1885.

Мы не будем здесь излагать теории мистера Майерса о спиритизме, они более развиты, чем предыдущие, и более подробно разбираемся в явлениях. Мы предпочитаем сначала изложить в общих чертах, как мы соотносим эти факты с исследованиями, которые мы только что провели в этой работе, а затем вернемся к деталям, которые отделяют нашу интерпретацию от интерпретации мистера Майерса.
Фактически примерно в то же время, не зная ни одной из работ, о которых мы только что говорили, и не думая об изучении спиритизма, мы исследовали с психологической точки зрения сомнамбулизм истериков и действия, которые они совершают по внушению. . Это исследование привело нас к наблюдению за подсознательными действиями, частичной анестезией, автоматическими записями, одним словом, за всеми характеристиками духовных явлений. По мере того как эти писатели переходили от изучения спиритизма к теории множественности личностей и изучению гипноза, мы обнаруживаем, что присоединяемся к ним, хотя и с совершенно противоположной точки зрения. Эта встреча заставляет нас поверить, что, кажется, легко продемонстрировать, что явления, наблюдаемые спиритуалистами, в точности идентичны явлениям естественного или искусственного лунатизма, и что мы имеем право буквально применить к этому новому вопросу теории и выводы, к которым пришли предыдущая глава.

V. Сравнение экстрасенсов и лунатиков

Первое замечание, которое приблизит спиритизм к нашим предыдущим исследованиям, заключается в том, что большинство медиумов, описания которых мы читаем, имеют походку и болезненные травмы, которые нам известны; почти всегда (я не говорю всегда, чтобы не предвосхищать важный вопрос) они невропаты, когда они откровенно не истерики. Движение столов не начинается до тех пор, пока женщины или дети, то есть люди, предрасположенные к нервным травмам, не подойдут к ним, чтобы возложить на них руки [9]; Пока мы делаем цепочку вокруг стола, который работает очень хорошо, мы, к сожалению, вынуждены останавливаться, потому что две женщины в конвульсиях падают назад [10].

[9] Baragnon. Magnétisme animal, 375.
[10] Silas. Op. cit., 20.

К сожалению, на человека, который много двигался за говорящим столом, постоянно тряслись и раскачивались руки, из-за которых было трудно даже есть [11].

[11] Id, Ibid., 22.

У молодой девушки, прекрасного медиума, случился сильный нервный срыв, когда ей показали благословенные четки, когда она занималась этими духовными операциями [12].

[12] Mirville. Op. cit., II, 97.

“This is probably because of the horror that demons have for the rosary.” Yes, maybe; but it is also permissible to suppose something else. “When spirits get angry, mediums are suddenly plunged into a state of nervous disturbance or tetanic stiffness... [13].”

«Вероятно, из-за ужаса, который демоны испытывают к чёткам. Да, может быть; но допустимо и другое предположение. «Когда духи злятся, медиумы внезапно погружаются в состояние нервного расстройства или тетанической жесткости ... [13]».

[13] Id. Ibid., I, 405.

Мы часто читаем в американских отношениях, что говорящие медиумы были «усиленно упражнены [14]», жестоко мучились духами, что на хорошем французском означает, что в середине своей деятельности у них был сильный нервный кризис.
[14] Mystères de la danse des tables, 15.

В английских отношениях, напротив, мы очень трезво относимся к информации по этому поводу, самое большее время от времени мы замечаем, что среда представляет некоторые хореические движения [15], или что письмо автоматически утомляет его, и что мы вынуждены их прервать из-за его хрупкого здоровья [16].

[15] Myers. Proceed., 1885, 32.
[16] Id, Ibid., 1885, 9.

Признаюсь, мне было бы любопытно получить дополнительную информацию об этом хрупком здоровье. Но это усмотрение английских авторов в отношении случайностей их медиумов связано с общим мнением о психической дезинтеграции, которое мы обсудим отдельно. Поэтому давайте не будем говорить, что у всех медиумов бывают нервные срывы, что было бы преувеличением, но что они бывают у них очень часто и что их операции предрасполагают к нервным авариям.
С этой точки зрения нет ничего более решающего, чем наблюдение М. Шарко над несколькими молодыми людьми из одной семьи, которые все впадают в истерику в результате практики спиритизма [17].

[17] Charcot. Maladies du système nerveux, III, 228.

Это совпадение между нервным срывом и бессознательным письмом обнаруживается у наших испытуемых. Иногда начавшаяся истерическая атака может быть трансформирована внушением в бессознательные движения и автоматические действия, иногда попытки вызвать частичную каталепию и бессознательное письмо приводят к истерической атаке. G ... могла легко и безопасно впасть в полное лунатизм, но она не могла терпеть полу-лунатизм. Мне пришлось отказаться от изучения внушений на них путем отвлечения в состоянии бодрствования: они неизбежно приводили к нервному срыву, который приходилось прекращать полным лунатизмом.
Хотя медиумы не проявляют нервных срывов при пробуждении духов, они не всегда остаются невредимыми и часто заканчивают свою блестящую карьеру фатально. Рано или поздно многие из них попадают в «порабощение», как выразился Аллан Кардек со счастливым эвфемизмом, то есть они попросту попадают в безумие [18]: к сожалению, каждому известно несколько примеров.

[18] Silas. Op. cit., 23. Revue spirite, 1877, 141. Cf. Maudsley. Pathologie de l’esprit, trad. 1883, 85.

Надо ли сказать, что их сводил с ума спиритизм; Я думаю, это было бы преувеличением, но способность медиума «должна зависеть от определенного болезненного состояния, аналогичного тому, из которого позже может возникнуть истерия или отчуждение: медиумизм – это симптом, а не причина.
Никогда еще эти отношения между медиумизмом и нервными происшествиями не так заметны, как когда спиритуалисты намеревались лечить истинного истерика, у которого возникают судорожные припадки. Вот краткое изложение двух очень поучительных наблюдений: у молодой девушки случились приступы истерии, помощники внушили ей, что она одержима злым духом по имени Фредегонд, и вот она сейчас, в своих припадках, Фредегонд и говорит об этом постоянно. «Я вижу», – сказала она, – «светящихся духов, на которые Фредегонд не смеет смотреть, и т. д.» В кризисной ситуации её просят помолиться, чтобы враг успокоил ее. «Ой! Я сделаю это хорошо», сказала она, «я прощаю Frédégonde», и с этого момента кризис утихает [19].

[19] Revue spirite, 1864, 14.

Другая истеричка, у которой случились судороги, духи, с которыми сразу же проконсультировались через медиума, заявляют, что она находится под роковым влиянием злого духа по имени Джулс. Вышеупомянутый Жюль затем подвергается сомнению, правда, с осторожностью, потому что его воскрешение утомляет медиума; мы говорим с ним мягко и приятным тоном, чтобы не слишком его рассердить. После долгих разговоров и эпических приключений, в основном благодаря вмешательству доброго маленького духа по имени Карита, мы получаем от этого непослушного Жюля обещание, что он оставит свою жертву в покое. Истерик, естественно, с первых же известий об этих переговорах изменил характер своих кризисов и продолжал кричать во время припадков: «Уходи, уходи». Когда она узнала о заключении мирного договора, она успокоилась и получила относительное излечение [20].

[20] Revue spirite, 1864, 177.

Хотя у меня нет такой власти над духами невидимого мира, я достиг почти того же результата, о котором уже упоминал. Женщина в припадке продолжала говорить о колдуне, наложившем на нее заклинание. Я поднял душу колдуна, который просил помолиться десятью четками четок, чтобы она сняла проклятие. После выполнения этой формальности пациентка почувствовала себя намного лучше или, по крайней мере, изменила характер своей болезни, как это обычно делают истерики. На всех этих примерах мы видим, что существуют большие аналогии между субъектами, чье дублирование мы изучали, и этими медиумами, которые служат для пробуждения духов.

Но давайте продолжим наше сравнение, и мы сможем указать еще более точные аналогии между медиумизмом и собственно лунатизмом. Спиритуалисты могут сказать, что невозможно найти лунатиков такими послушными и скромными, как их стол или их раковина [21]; этот стол не работает сам по себе, вам нужен медиум, чтобы повернуть его, а этот мало чем отличается от лунатика.

[21] Journal du magnétisme, 1855, 143.

Можно, чтобы доказать это, показать, что многие персонажи спиритуалистического письма напоминают персонажей сомнамбулизма: таким образом, медиумы выборны и не действуют на глазах у всех. Молодая английская девушка, мисс С. ..., очень интересная история которой была опубликована в Англии [22], обладает исключительным состоянием пяти или шести знакомых духов: Джонсон, Юдора, Мостер и т. д.

[22] Proceed. S. P. R, 1887, 216.

Мне не терпелось стать свидетелем их подвигов, и мадемуазель С. ..., которая тогда была в Гавре, проявила любезность и поддалась некоторым экспериментам. К сожалению, в тот день духи были в очень плохом настроении, и на знаменитой доске, на которой медиум лежал рукой, были написаны лишь незначительные слова: «Джонсон должен идти ... Юдора пишет», и особенно эти слова постоянно повторялись: «Большинство вещей , большинство мужчин ...» Мадемуазель С. ... объяснила эту неудачу отсутствием своего брата, который обычно задавал вопросы и направлял духов. Это объяснение кажется мне очень правдоподобным, я не мог заставить себя услышать духи или отдать им приказы, точно так же, как иностранец не мог непреднамеренно делать предложения Леони или Люси. Разве не любопытно заметить этот характер сомнамбулической избирательности даже у Духов естественной среды?
Но есть и более решающие факты, которые избавляют нас от зацикливания на них: «Лучше всего меняют ситуацию те, у кого, с другой стороны, случаются приступы лунатизма [23]».

[23] Journal du magnétisme, 1855, 120.

“A good sleepwalker is, in general, an excellent medium [24].”
«Хороший лунатик – в целом отличный медиум [24]».

[24] Guldenstubbe. Réalité des esprits, 82.

Наконец, подобно тому, как медиумы иногда впадают в кризис во время своей работы, они также очень часто впадают в сомнамбулизм. «Однажды я окажусь», – сказал магнетизер, – «в группе спиритуалистов, где юная хозяйка дома, которая была медиумом, заснула за столом из-за возможности передачи магнитных жидкостей, протекающих по цепи, и духов. когда они ушли, не отключившись, как они это делали раньше, обществу было очень неловко ... когда я стал известен как магнетизер, я предложил разбудить субъекта и высвободить его в течение трех минут, получив общее удовлетворение [25]».

[25] Dr Peladan. Revue spirite, 1876, 191.

Вот, в этой связи, приключение, о котором мне рассказали сами свидетели, причем таким образом, что, как мне кажется, дает большой шанс на установление истины. Собрание спиритуалистов было в великой радости, ибо дух, соизволивший ответить им, был не чем иным, как душой Наполеона. Рука медиума, служившего посредником, писала более или менее интересные сообщения, подписанные именем Бонапарта. Внезапно медиум, который свободно говорил, пока его рука писала, внезапно останавливается; Бледное лицо, пристальные глаза, он садится, складывает руки на груди, принимает надменное и задумчивое выражение и ходит по залу в традиционной позе, которую легенда приписывает императору. Никто не мог заставить себя услышать себя, но медиум вскоре осел сам по себе и погрузился в глубокий сон, от которого его тоже нельзя было разбудить. Он не просыпался от этого сна в течение часа, жалуясь на сильную головную боль и полностью забыв обо всем, что произошло. Спиритуалисты по-своему объясняют эти факты. Что касается меня, то я могу рассматривать это только как естественное развитие гемисомнамбулизма, который превращается в каталепсию или полное лунатизм.

Эти факты настолько часты, что магнетизеры замечали их и пытались привлечь к себе явления, изучаемые спиритуалистами. «Медиумы – неполные лунатики», – пишет Перье [26].

[26] Journal du magnétisme, 1854, 79.

Шевийяр, проклятая душа спиритуалистов, ненавидимая тем более по мере приближения к истине, несколько раз настаивает на этом: «Это тот же феномен, – говорит он, - который порождает сомнамбулизм и спиритизм [27] ...»

[27] Chevillard. Études expérimentales sur certains phénomènes nerveux et solution rationnelle du problème spirite, 1875, 19.

«Медиум сам наносит удары по столу, но не ощущает их мускулами и не верит им» [28].

[28] Id., Ibid., 31, 93.

«Медиум является сомнамбулом или частично загипнотизирован, консультант становится бессознательным магнетизатором, а медиум действительно намагничен, но частичен, поскольку он сохраняет определенную инициативу». [29]

[29] Id., Ibid., 31, 93.

И Лафонтен пишет таким же образом: «Медиум находится в смешанном состоянии, которое не является сомнамбулизмом, но и не является либо состоянием бодрствования ... Под бессознательным направлением карандаш вычерчивает предложения, которые у него никогда не было сознания». [30]

[30] Lafontaine. L’art de magnétiser, 1860, 31.

Это прекрасно, но эти авторы не объясняют, как все это возможно, как лунатическое существование может продолжаться при пробуждении во вторую личность. Спиритуалисты не понимают, что имеется в виду: «Но медиум не лунатик», – кричит Аллан Кардек, – «поскольку он бодрствует и вызывает другие вещи». [31]

[31] Allan Kardec. Le livre des médiums, 46.

«Разве это не безумие», – говорил Мирвилл, – “что эта вторая душа магнетизаторов существует одновременно с другими» [32].

[32] Mirville. Op. cit., I, 64.

Без сомнения, это, возможно, странно, но это правда, и на примерах, заимствованных у самих спиритуалистов, можно показать, что сомнамбулическое состояние, то есть второе последовательное существование и чередование, происходит у медиумов и что оно идентично этому второму, одновременное существование проявляется подсознательным письмом во время бодрствования. «Мисс О ... кладет руки на стол и засыпает ... вскоре иностранный голос заявляет о себе под личностью португальской женщины, Луизы, давно умершей и почти не говорящей по-французски, мы приветствуем её устами медиума. только что занял ... »[33].

[33] Journal du magnétisme, 1855, 565.

Это лунатизм и второе существование подряд. «В конце Луиза говорит:« Малышка устала, я собираюсь «пойти ...», а О ... снова мирно засыпает и неожиданно просыпается ». Проснувшись, у нее все еще есть подсознательные отрывки из Священных Писаний, подписанные именем Луизы. Это распад и второе одновременное существование.
Совершенно необходимо в этой связи с некоторыми подробностями разоблачить замечательное наблюдение, опубликованное спиритуалистическим обозрением. Г-жа Уго д'Алези [34] – превосходный медиум, она с самодовольством протягивает руку всем духам, желающим вступить с нами в отношения.

[34] Revue spirite, 1879. Plusieurs articles, passim. 148, 271 et sq.

Благодаря ей огромное количество душ, Элиана, Филипп, Гюстав и многие другие писали сообщения о своих занятиях в потустороннем мире. Но у этой дамы есть и гораздо более замечательное свойство: она может одолжить духам не только свою руку, но и свой рот, и все свое тело, она может исчезнуть сама, чтобы уступить им место и позволить им воплотиться в её мозгу. Все, что вам нужно сделать, это заставить её немного поспать, об этом позаботится магнетизер: после первого периода обычного лунатизма, когда она все еще говорит от своего имени, она на мгновение застывает, затем все меняется. С нами разговаривает не г-жа Уго д'Алези, а дух, овладевший её телом. Это Элиан, маленький молодой человек с немного драгоценным произношением, легким капризом, маленьким персонажем, с которым нужно обращаться осторожно. Новая контрактура и смена обстановки, это Филипп или господин Тетар, который жует и пьет грубое вино, или аббат Жерар, который хочет читать проповеди, но обнаруживает, что у него тяжелая голова и горький рот из-за предыдущего воплощения, или Мистер Астер, грубый непристойный персонаж, которого быстро увольняют, или младенец, маленькая девочка трех лет: «Как тебя зовут, моя дорогая?» - Зинн. – И что ты хочешь? – Иди и обведи маму ... а также моих брата и папу». Она играет и уходить не хочет. Новая контрактура, и вот Густав; ах, Гюстав заслуживает того, чтобы его выслушали. Его просят рисовать, потому что он был «насильником» при жизни: «Слушай внимательно, он отвечает устами этого бедного медиума, который все еще спит», нужно время, чтобы почистить то, на чем есть собака, это было бы слишком долго, мы бы за это время причесались ... Я уже столько раз пробовала проявить себя, но для этого нужны жидкости ... общаться на земле с друзьями, это очень сложно: там мы как маленькие птички, но на земле это больше похоже на это. Ах! это раздражает быть мертвым!» (Доблестный Ахиллес уже сказал, что, когда он пришел пить черную кровь жертв, у медиумов-спиритов явно не хватало изобретательности.) Гюстав продолжает: «Однако у нас больше нет многих вещей, которые не были бы забавными. нам не надо идти в офис, нам не надо вставать по утрам, у нас нет ботинок с мозолями на ногах ... но я не пробыл на земле достаточно долго, я ушел когда я собирался повеселиться ... если я вернусь на землю, я хочу быть художником ... Я пойду в художественную школу, чтобы ссориться с другими и посмеяться с маленькими моделями ... На этой заметке, Желаю вам доброго вечера».[35]

[35] Revue spirite, 1879, 157 et sq.

Кто придет после Гюстава? Парбле, поэт Стоп, наконец, «потому что Стоп означает стоп». Этот меланхоличный, и он певучим тоном говорит: «Моя душа нуждалась в любви, и я искал, но не нашел ... Если бы у меня было немного больше времени, я бы выразил это вам в стихах» ... Я очень хорошо знаю, что писать прозой - пустая трата ... но, учитывая поздний час, я взял то, что у меня было короче ». После этого сеанса, который, должно быть, был утомительным, мы будим медиума, который, как и раньше, оказывается мадам Гюго д'Алези.

Я хотел бы знать, какое психологическое различие могут найти спиритуалисты между этими воплощениями, опубликованными в их Revue, и изменениями личности или объективацией типов, которые М. Ш. Рише описал примерно в то же время в Revue philosophique: профаны вроде меня терпят поражение. найти любой. Но вот здесь это наблюдение становится весьма интересным, когда автор этих статей, г-н Камиль Шено, пытается доказать нам, что действительно духи, таким образом, воплощаются в теле лунатика. Накануне медиума, без исчезновения личности мадам Гюго д'Алези, можно получить письменные сообщения от тех же духов; но тогда они будут подсознательными, произведенными без ведома самого субъекта, который продолжает говорить о другом. В этих сообщениях Элиан по-прежнему играет кокетку, отец Жерар пишет проповеди, Гюстав делает те же самые шутки и пытается нарисовать обещанную картинку: они сохранили тот же характер, те же выражения, те же воспоминания, хотя медиум игнорирует все это сейчас [36].

[36] Revue spirite, 1879, 159.

Это прекрасно подмечено и, если необходимо, докажет, что психологи не должны презирать спиритизм. Но теперь я задам второй вопрос - чем же тогда эти подсознательные и постсомнамбулистские личности отличаются от персонажей Адриенны, Леоноры и т. д., писавших во время бдения Люси и Леони без их ведома и демонстрирующих те же воспоминания о предыдущих лунатизм? Возможно, в какой-то момент эти наблюдения сложнее моих. В то время как накануне я наблюдал, как сохраняется простое лунатизм, автор обнаружил во время бодрствования постоянство лунатизма, измененное галлюцинациями и изменениями личности.
Короче говоря, это сочетание опыта мистера Рише и моего. Что ж, попробуем это гениальное сочетание. Пока Люси ходит во сне, я предлагаю ей, чтобы она больше не была собой, а что это маленький семилетний мальчик по имени Джозеф, комедийная сцена, которая хорошо известна и которую я пропускаю. Не устраняя галлюцинации, я внезапно разбудил ее, и вот она, которая ничего не помнит и, кажется, находится в своем нормальном состоянии; Через некоторое время я сунул ей в руку карандаш и отвлек ее, поговорив с ней о другом. Рука пишет медленно и мучительно, но Люси этого не замечает, и когда я беру у нее листок, вот письмо, которое я прочитал: «Дорогой дедушка, в Новый год я желаю тебе крепкого здоровья и обещаю быть очень хорошим. Ваш маленький ребенок, Джозеф». Это был не Новый год, и я не знаю, почему она написала это, возможно, потому, что в её голове письмо от семилетней девочки пробудило идею добрых пожеланий. но разве не очевидно, что галлюцинация сохраняется во второй личности? В другой день я снова ввел её в лунатизм; чтобы увидеть изменения в характере и воспользоваться её литературной эрудицией, я превращаю её в Аньес де Мольер и заставляю играть роль наивной откровенности; Я прошу его на этот раз написать письмо на тему, которую я ему указываю; но, прежде чем это начнется, я разбужу ее. Письмо было написано накануне бессознательно, проявляло тот же характер и было подписано этим именем Агнес. Другой пример: на этот раз я меняю её на Наполеона, прежде чем разбудить ее; рука автоматически писала приказ любому генералу собрать войска для крупного сражения и подписывалась большой буквой «Наполеон». Я снова спрашиваю: чем история г-жи Гюго д'Алези отличается от истории Люси? Пока не будет доказано обратное, я готов верить, что эти два явления абсолютно одинаковы, и, следовательно, они должны быть объяснены одинаково посредством дезагрегирования личного восприятия и образования нескольких личностей, которые иногда следуют одна за другой. а иногда развиваются одновременно.

VI. Церебральная двойственность как объяснение спиритизма

На самом деле трудности не начинаются, если не вникать в детали, если пытаться осознать форму и особые законы дезагрегации в таком-то конкретном случае. Именно по этим деталям я был бы склонен, хотя и нерешительно, выступить против мистера Майерса, который так хорошо изучил все эти любопытные явления. Я не говорю о его склонности рассматривать явления распада как совместимые с самым нормальным здоровьем, это общий вопрос, который относится как к лунатизму, так и к спиритизму, и который мы обсудим немного позже. Но он пытается объяснить явления спиритизма и вообще развитие двух параллельных сознаний хорошо известным анатомическим характером нервной системы, разделением головного мозга на две симметричные части и наличием у человека двух мозгов.
Это разделение мозга на две части уже породило множество гипотез. Со времен Ла Меттри, который говорит, что у Паскаля был сумасшедший мозг и умный мозг, и со времен Гаэтана де Лоне, который считает сны, сделанные на правой стороне, абсурдными, а мечты левой стороны – логичными [37], было много анатомов и физиологов которые связали с этой двойственностью все сложные и смущающие явления человеческого разума.

[37] Cf. Bérillon. La dualité cérébrale et l’indépendance fonctionnelle des deux hémisphères cérébraux, 1884, 115.

Если я избегал говорить об этих гипотезах, то это потому, что, с одной стороны, я взял на себя обязательство не вдаваться в исследования физиологии мозга, а с другой стороны, это предположение, как мне кажется, мало что объясняет. На самом деле у всех нас два мозга, и мы не дураки, не лунатики и не медиумы. Уменьшение гипнотических состояний, односторонние галлюцинации разного характера для каждой стороны тела – интересные психологические факты, которые в последнее время связывают с церебральной двойственностью [38].

[38] Id. Ibid., 109. Cif Magnin. Etude clinique et expérimentale sur l’hypnotisme, 1884, 157.

Мне кажется, что они в целом зависят от чего-то другого: это галлюцинации с ориентиром [39], которые связывает естественная болезнь или даже внушение, одно справа, другие слева.

[39] See part 1, ch. III, p. 153.

Эти галлюцинации и все подобные переживания вряд ли кажутся мне показательными. Если бы мне пришлось высказать свое мнение о теориях церебральной локализации, я бы легко связал мнение Бастьяна [40], которое он выражает следующим образом: «Возможно, мы имеем дело не столько с топографически разделенными областями мозговой ткани, сколько с отдельными механизмы клеток и волокон, существующих более или менее диффузным и смешанным образом».

[40] Bastian. Le cerveau, organe de la pensée, 149.

Именно по этим причинам я не вынес эти предположения о дуальности мозга в отдельное обсуждение.

Но мистер Майерс, когда он возвращается к этой теории спиритизма, излагает её аргументами, которые более отчетливо психологичны и поэтому требуют обсуждения здесь.
Подводя итог своей теории в нескольких словах, М. Майерс считает, что существует большая аналогия между явлениями бессознательности медиумов и автоматического письма, с одной стороны, и, с другой стороны, расстройствами медиума. Слепота или глухота, аграфия или афазия, возникающие в результате определенных локализованных поражений левого полушария. Однако в этих случаях восстановление языка и письма, когда оно происходит, происходит за счет замены правого полушария. Таким образом, автоматическое письмо также должно иметь отношение к работе правого полушария. «Автоматическое письмо кажется», – говорит он, – «неясным действием наименее используемого полушария; в случае Людовика V ... именно чередование правого и левого полушарий вызывает двигательные и сенсорные вариации [41].

[41] Myers. Multiplex personality. Proceed. S. P. R., 1887, 499.

Автоматическое письмо происходит по той же причине, что и написание аграрных графиков, – это использование при письме нетренированных центров правого полушария мозга. [42]»

[42] Id. Automatic writing. Proceed, 1885, 39.

Без комментариев по существу физиологического вопроса я не считаю аргументы мистера Майерса убедительными.
«Медиум, который пишет таким образом», – сказал автор, – «не чувствует своего собственного письма, он напоминает человека со словесной слепотой [43], который не умеет читать письмо».

[43] Myers. Ibid., 47 et sq.

Так или иначе, у рассматриваемого пациента есть ощущение букв, но он их не понимает; у медиума нет ощущения движений, он просто анестезирует в этот момент и для этой конкретной точки; если у него есть чувство, если он смотрит в свою газету, чтобы увидеть буквы, он прекрасно их прочитает. Но бывают случаи, когда он колеблется и не может читать. Сообщение написано плохо: я тоже иногда не могу читать свой почерк, и я не слепой на словах. «В этом случае», – ответим мы, – «медиум требует движений руки, чтобы снова начать сообщение; он похож на известного пациента М. Шарко, который мог читать только по буквам, он использовал для чтения мышечные ощущения, а не зрительные ощущения; медиум также не испытывает мышечных ощущений, когда сообщение написано во второй раз, он обращается к визуальным ощущениям, на этот раз, чтобы прочитать лучше написанное письмо. Во всем этом нет ничего похожего на словесную слепоту.
«Но теперь подумайте о самом письме, оно иногда бывает неловким, смущенным, сводится к бесконечно повторяющейся букве или простой каракуле; следовательно, утверждает Майерс, это продукт правого полушария, которое недостаточно тренируется». Смелый вывод: можно плохо писать, не используя только правое полушарие. Письмо более неопытно, потому что оно происходит в новых условиях, без того, чтобы испытуемый видел бумагу, без использования визуальных образов и т. д.; это зависит от нового интеллекта, который располагает только мышечными образами, которые часто являются рудиментарными, а иногда только знают, подобно каталептикам, как повторять одну и ту же букву [44].

[44] Myers. Automatic writing, 1885, 38.

«Это автоматическое письмо, как нам до сих пор говорят, часто показывает плохой характер, тщеславие, ложь, аморальность, злоупотребляет нецензурными словами и ненормативной лексикой. Это звучит как нецензурная лексика, которую сохраняет только больной афазией, и в любом случае в них следует винить необразованное и неэтичное правое полушарие мозга». Как ругательства, нецензурные выражения и вздор могут исходить только от правого полушария? Должны ли мы поэтому вернуться к теории сновидений г-на Гаэтана де Лоне? Объяснение этих неудобств автоматического письма кажется мне намного проще: мы находим их, что бы мы ни говорили, в лунатизме, в истерии, в детстве, где личность слаба и не может управлять своими словами.
Более интересный аргумент исходит из любопытной природы автоматического письма; часто сказывается, кажется, перевернутая форма, так как нужно читать сообщение, смотреть на лист вверх ногами через прозрачность или читать в зеркале. Эта форма письма встречается у детей-левшей, а иногда и у детей с афазией. Я не буду обсуждать этот вопрос, поскольку у меня никогда не было возможности наблюдать этот факт; никто из людей, которые внедрили автоматическое письмо, не писал передо мной так. Следовательно, это явление было бы довольно редким и вряд ли могло бы служить основанием для общей теории. С другой стороны, мы знаем, что группа подсознательных феноменов, которые проявляются при письме медиумов, та же самая, что и при лунатизме; Если это письмо левши, почему все испытуемые не становятся левшами во время лунатизма? Что ж, из целого ряда предметов я не видел ни одного, который демонстрировал бы этот характер, и мистер Майерс приводит только один пример, который он сам совершенно прав, считая сомнительным. Наконец, обратите внимание, что зеркалирование не так сложно, как принято считать. После двух или трех быстрых попыток мне пришлось довольно быстро писать таким образом. Эта форма письма, которую было бы интересно изучить, мне кажется, зависит от некоторых очень специфических обстоятельств и не является общей характеристикой автоматического письма. Следовательно, аргументы мистера Майерса не кажутся нам достаточными, чтобы приравнять автоматическую запись медиумов к проблемам регистрации, вызванным локализованным поражением полушария.

Рассмотрим вопрос с другой точки зрения. Совершенно очевидно, что человек, потерявший артикулированный язык из-за поражения левого полушария, может восстановить его только благодаря замене правой доли. Сам М. Шарко своей теорией различных сенсорных типов языка указал нам еще одну возможную гипотезу. Пациент может восстановить свой язык, например способность слухового представления, чтобы восполнить стирание визуальных образов [45], и тогда мы станем свидетелями нового обучения языку или письму, которое может представить все фазы, на которые указал Майерс, без того, чтобы правое полушарие могло вмешиваться более конкретно, чем обычно.

[45] Ballet. Langage intérieur, 115.

Это замечание показывает нам, что у одного и того же человека может быть несколько видов языков, различающихся используемыми психологическими образами гораздо больше, чем полушарием головного мозга, которое их производит.
Это различие такого рода, скорее психологическое, чем анатомическое, которое, кажется, существует между различными одновременными языками медиума, как между различными действиями субъектов в полусомнамбулизме. Каждая из этих личностей, которые развиваются одновременно, состоит из синтеза образов, сгруппированных вокруг различных центров; но образы, составляющие новые личности, не создаются новыми органами, а добавляются к тем, которые сформировали нормальное сознание. Нет, образы всегда остаются такими же, создаваемыми всем мозгом или его частью, независимо от того, как они есть у всех людей. Меняется именно их группировка и распределение: они объединяются в более мелкие группы, чем обычно, что приводит к образованию нескольких неполных личностей вместо одной более совершенной. Эти разделения и эти новые группировки психологических явлений иногда выполняются очень регулярно в зависимости от качества изображений, исходящих с того или иного направления: одна из групп будет включать, например, тактильные образы, а другая – визуальные образы. Так должно быть и с откровенно истеричными медиумами, ибо их распад, как известно, приводит к полной анестезии. Но может случиться так, что у других людей, у медиумов, явно находящихся в хорошем состоянии, разделение и группировка явлений гораздо менее просты, и образы одного направления могут быть распределены в различных синтезах после очень сложных законов ассоциации. Фактически у этих людей дезагрегация не доходит до анестезии с фиксированным пределом, а останавливается на этой анестезии с переменным пределом, которая является отвлечением. В любом случае это всегда просто группировка образов, обычно возникающих в сознании.
Эта интерпретация позволяет нам понять определенные факты, которые, как мы полагаем, трудно объяснить теорией мистера Майерса. Каким образом определенные медиумы, такие как мадемуазель С. ... могли иметь несколько духов с разными характерами и независимо друг от друга? Мистер Майерс, как он сделал с шестью существованиями Людовика V ... объединяет все ненормальные существования в одно, что он противопоставляет нормальному существованию. Но это очень искусственно, психологическое существование, которое мы называем нормальным, не имеет столь отчетливых характеристик, которые противопоставляли бы его другим. Различные ненормальные группы - это не разные формы, полученные в результате галлюцинаций одной и той же личности; они совершенно отличны друг от друга, так же как сомнамбулизм отличается от бодрствования. У Леони и Люси три личности, а не две; Роуз имеет по крайней мере четыре совершенно разных; мы должны предположить, что у них три или четыре мозга? Это маловероятно; Я предпочитаю верить, что это простые психологические группы, которых может быть много, потому что они не соответствуют физическому разделу нервной системы. Несомненно, этому психологическому распаду должна сопутствовать определенная физиологическая модификация, я убежден; но это нам абсолютно неизвестно, и, должно быть, это ненормально и гораздо более тонко, чем это регулярное разделение мозга на два полушария.

Независимо от этих предположений, спиритизм показал нам много примеров, не лишенных полезности, этого умственного распада, который мы изучали экспериментально. Медиумы, когда они совершенны, представляют собой типы наиболее полного разделения, в котором две личности полностью игнорируют друг друга и развиваются независимо друг от друга.



[оригинал на французском языке]
Le point essentiel du spiritisme, c’est bien, croyons-nous, ainsi que le dit Gros Jean, la désagrégation des phénomènes psychologiques et la formation, en dehors de la perception personnelle, d’une seconde série de pensées non rattachée à la première. Quant aux moyens que la seconde personnalité emploie pour se manifester à l’insu de la première, mouvement des tables, écriture ou parole automatique, etc., c’est une question secondaire. D’où proviennent les bruits entendus dans les tables ou dans les murs et répondant à des questions? Est-ce d’un mouvement des orteils, de cette contraction du tendon péronier supposée par Jobert de Lamballe et qui a fait tant de bruit à l’Académie? Est-ce d’une contraction de l’estomac et d’une véritable ventriloquie, comme Gros Jean le suppose, ou bien d’une autre action physique particulière encore inconnue? Sont-ils produits par des mouvements automatiques du médium lui-même, ou bien, comme cela me paraît probable dans certains cas, au milieu de l’obscurité réclamée par les spirites, par des actions subconscientes de quelqu’un des assistants, qui trompe les autres et se trompe lui-même, et qui devient compère sans le savoir? Cela importe peu maintenant. Cette action, quelle qu’elle soit, est toujours une action involontaire et inconsciente de l’un ou de l’autre, et «la parole involontaire des intestins n’est pas plus miraculeuse que la parole involontaire de la bouche [1]».

[1] Lettre de Gros Jean à son évêque … 1855, 31.

C’est le côté psychologique du phénomène qui est le plus intéressant et qui doit être étudié davantage.

Quoique l’ouvrage que nous venons d’analyser ait été écrit en 1855, il ne fut pas compris et n’eut aucune influence, ni sur les spirites, ce qui est naturel, ni sur les psychologues, ce qui est plus étonnant; les uns continuèrent à admirer, les autres à railler les tables parlantes, sans que leur étude avançât autrement. Cependant on doit signaler quelques passages courts, mais assez nets, de M. Liébault, qui expriment une opinion analogue: «Ce dédoublement de l’action de l’attention dans les opérations intellectuelles a aussi lieu pendant la veille, et alors ces opérations sur deux plans opposés ne se présentent pas toujours à la fois toutes les deux à la conscience, il en est souvent une qui est inconsciente [2].»

[2] Liébault. Du sommeil, 1866, 249.

Littré, dans sa Philosophie positive, 1878, et Dagonet dans les Annales médico-psychologiques, 1881, font allusion à des théories du même genre pour expliquer les discours des convulsionnaires des Cévennes [3].

[3] Cf. Myers. Automatic writing. Proceed., 1885, 61.

M. Taine, comme nous l’avons déjà signalé, indique, dans sa préface, un cas assez ordinaire d’écriture automatique; il remarque que le fait est curieux, mais n’insiste pas autrement.
Il faut arriver jusqu’à ces dernières années pour trouver, dans un article de M. Ch. Richet, l’expression précise d’une théorie du spiritisme, comparable à celle que nous venons de lire: «Supposons, dit-il, qu’il y ait chez quelques individus un état d’hémisomnambulisme tel qu’une partie de l’encéphale produise des pensées, reçoive des perceptions, sans que le moi en soit averti. La conscience de cet individu persiste dans son intégrité apparente: toutefois des opérations très compliquées vont s’accomplir en dehors de la conscience, sans que le moi volontaire et conscient paraisse ressentir une modification quelconque. Une autre personne sera en lui qui agira, pensera, voudra, sans que la conscience, c’est-à-dire le moi réfléchi, conscient, en ait la moindre notion [4].»

[4] Ch. Richet. La suggestion mentale et le calcul des probabilités. Revue philosophique, 1884, II, 650.

Et ailleurs: «Ces mouvements inconscients, ne sont pas livrés au hasard; ils suivent, au moins lorsqu’on opère avec certains médiums, une vraie direction logique, qui permet de démontrer, à côté de la pensée consciente, normale, régulière du médium, l’existence simultanée d’une autre pensée collatérale qui suit ses périodes propres, et qui n’apparaîtrait pas à la conscience, si elle n’était pas révélée au dehors par ce bizarre appareil d’enregistrement [5].»

[5] Id. Les mouvements inconscients dans l’hommage à M. Chevreul, 1886.

On trouve, paraît-il, des idées semblables et une étude plus complète sur cette interprétation du spiritisme dans deux ouvrages allemands que je n’ai pas eu l’occasion de lire, la «Philosophie der mystick» du Baron du Prel [6] et le livre de M. Hellenbach, intitulé: «Geburt und Tod [7].»

[6] Leipzig, 1885.
[7] Vienne, 1885.

Mais l’auteur qui, à ma connaissance, a le plus contribué à développer l’étude scientifique des phénomènes spiritiques est certainement M. Fr. Myers. Cet auteur, en effet, dans plusieurs articles importants publiés par la «Society for psychical research [8]» a exposé une théorie très ingénieuse, à la fois psychologique et physiologique de la désagrégation mentale.

[8] On a telepathic explanation of some so-called spiritualistic phenomena. Proceed. S. P. R, II, 217. Automatic writing. Ibid., 1885.

Nous n’exposerons pas ici les théories de M. Myers sur le spiritisme, elles sont plus développées que les précédentes, et entrent davantage dans le détail des phénomènes. Nous préférons exposer d’abord, d’une manière générale, comment nous rattachons ces faits aux études que nous venons de faire dans cet ouvrage, pour revenir ensuite sur les points de détail qui séparent notre interprétation de celle de M. Myers.
A peu près à la même époque, en effet, sans connaître aucun des ouvrages dont nous venons de parler et sans songer à étudier le spiritisme, nous examinions, au point de vue psychologique, le somnambulisme des hystériques et les actes qu’elles accomplissent par suggestion. Cette étude nous a amené à constater des actes subconscients, des anesthésies partielles, des écritures automatiques, en un mot tous les caractères des phénomènes spiritiques. Tandis que ces auteurs partaient de l’étude du spiritisme pour arriver à la théorie des personnalités multiples et à l’étude de l’hypnotisme, nous nous trouvions les rejoindre quoique en étant parti d’un point de départ tout opposé. Cette rencontre nous porte à croire, ce qui nous paraît facile à démontrer, que les phénomènes observés par les spirites sont exactement identiques à ceux du somnambulisme naturel ou artificiel et que nous avons le droit d’appliquer littéralement à cette question nouvelle les théories et les conclusions auxquelles nous sommes parvenus dans le chapitre précédent.

V. Comparaison des médiums et des somnambules

La première remarque qui rapprochera le spiritisme de nos études précédentes, c’est que la plupart des médiums, dont nous lisons les descriptions, ont des allures et présentent des accidents maladifs qui ne nous sont pas inconnus; presque toujours (je ne dis pas toujours pour ne pas préjuger une question importante), ce sont des névropathes, quand ce ne sont pas franchement des hystériques. Le mouvement des tables ne commence que lorsque des femmes ou des enfants, c’est-à-dire des personnes prédisposées aux accidents nerveux viennent y mettre les mains [9]; pendant que l’on fait la chaîne autour d’une table qui opère d’ailleurs très bien, on est malheureusement obligé de s’interrompre, parce que deux dames tombent à la renverse en convulsions [10].

[9] Baragnon. Magnétisme animal, 375.
[10] Silas. Op. cit., 20.


Un homme qui avait beaucoup d’action sur la table parlante était malheureusement affecté d’un tremblement et d’une oscillation continuelle des bras qui le gênait même pour manger [11].

[11] Id, Ibid., 22.

Une jeune fille, excellent médium, entrait dans une violente crise de nerfs quand on lui montrait un chapelet béni pendant qu’elle se livrait à ces opérations spiritiques [12].

[12] Mirville. Op. cit., II, 97.

«C’est sans doute à cause de l’horreur que les démons ont pour le chapelet.» Oui, peut-être; mais il est permis aussi de supposer autre chose. «Quand les esprits se fâchent, les médiums sont plongés subitement dans un état de perturbation nerveuse ou de raideur tétanique... [13].»

[13] Id. Ibid., I, 405.

On lit souvent dans les relations américaines que les speaking médiums ont été «vigorously exercised [14]», violemment tourmentés par les esprits, ce qui veut dire en bon français qu’ils ont eu au milieu de leurs opérations une violente crise de nerfs.

[14] Mystères de la danse des tables, 15.

Dans les relations anglaises, on est, au contraire, très sobre de renseignements sur ce point, tout au plus remarque-t-on de temps en temps que le médium présente quelques mouvements choréiques [15], ou bien que les expériences d’écriture automatique le fatiguent énormément et qu’on est obligé de les interrompre à cause de sa santé délicate [16].

[15] Myers. Proceed., 1885, 32.
[16] Id, Ibid., 1885, 9.

J’avoue que j’aurais été curieux d’avoir quelques renseignements complémentaires sur cette santé délicate. Mais cette discrétion des auteurs anglais sur les accidents de leurs médiums se rattache à une opinion générale sur la désagrégation mentale que nous discuterons à part. Ne disons donc pas que tous les médiums ont des crises de nerfs, ce qui serait exagéré, mais qu’ils en ont très souvent et que leurs opérations prédisposent aux accidents nerveux.
Rien n’est plus décisif, à ce point de vue, qu’une observation de M. Charcot sur plusieurs jeunes gens d’une même famille qui deviennent tous hystériques à la suite des pratiques du spiritisme [17].

[17] Charcot. Maladies du système nerveux, III, 228.

Cette coïncidence entre la crise de nerfs et l’acte d’écrire inconsciemment se retrouve chez nos sujets. Tantôt une crise d’hystérie qui débute peut être transformée par suggestion en mouvements inconscients et en actes automatiques, tantôt les tentatives pour provoquer la catalepie partielle et l’écriture subconsciente amènent une crise d’hystérie. G... pouvait facilement et sans danger être mise en somnambulisme complet, mais elle ne tolérait pas l’hémi-somnambulisme. Je dus renoncer à étudier sur elles les suggestions par distraction à l’état de veille: elles amenaient fatalement une crise de nerfs, qu’il fallait arrêter alors par un somnambulisme complet.
Si les médiums ne présentent pas d’accidents nerveux au moment où ils évoquent les esprits, ils ne restent pas cependant toujours indemnes, et ils terminent souvent d’une manière fatale leur brillante carrière. Tôt ou tard beaucoup d’entre eux tombent dans «la subjugation», comme dit Allan Kardec avec un heureux euphémisme, c’est-à-dire qu’ils finissent tout simplement par la folie [18]: chacun en connaît malheureusement plusieurs exemples.

[18] Silas. Op. cit., 23. Revue spirite, 1877, 141. Cf. Maudsley. Pathologie de l’esprit, trad. 1883, 85.

Faut-il dire que c’est le spiritisme qui les a rendus fous; ce serait, je crois, exagérer, mais la faculté de médium "doit dépendre d’un état morbide particulier analogue à celui d’où peuvent sortir plus tard l’hystérie ou l’aliénation – la médiumnité est un symptôme et non pas une cause.
Jamais ces rapports entre la médiumnité et les accidents nerveux ne sont si visibles que lorsque les spirites s’avisent de soigner une véritable hystérique qui a des crises convulsives. Voici en abrégé deux observations qui sont bien instructives: Une jeune fille avait de violentes crises d’hystérie, les assistants lui mettent en tête qu’elle est possédée par un esprit méchant nommé Frédégonde, et la voici maintenant qui, dans ses crises, voit Frédégonde et en parle sans cesse. «Je vois, dit-elle, des esprits lumineux que Frédégonde n’ose pas regarder, etc.» On lui demande, pendant qu’elle est en crise, de prier pour son ennemie afin de l’apaiser. «Oh! je le ferai bien, dit-elle, je pardonne à Frédégonde,» et dès ce moment les crises se calment [19].

[19] Revue spirite, 1864, 14.

Une autre hystérique ayant des accidents convulsifs, les esprits, immédiatement consultés par l’intermédiaire d’un médium, déclarent qu’elle est sous une fatale influence, celle d’un mauvais esprit nommé Jules. Le susdit Jules est alors interpellé, avec précaution il est vrai, car son évocation fatigue le médium; on lui parle avec douceur et sur un ton plaisant pour ne pas trop le fâcher. Après maint pourparler et des aventures épiques, surtout grâce à l’intervention d’un bon petit esprit nommé Carita, on obtient de ce vilain Jules la promesse qu’il laissera sa victime tranquille. L’hystérique naturellement, dès la première nouvelle de ces négociations, avait changé la nature de ses crises et ne cessait de crier pendant ses accès: «Va-t’en, va-t’en.» Quand elle connut la conclusion du traité de paix, elle se calma et obtint une guérison relative [20].

[20] Revue spirite, 1864, 177.

Quoique je ne possède pas une pareille autorité sur les esprits du monde invisible, j’ai obtenu un résultat à peu près semblable auquel j’ai déjà fait allusion. Une femme, dans ses crises, parlait sans cesse d’un sorcier qui lui avait jeté un sort, j’ai fait apparaître l’âme du sorcier, qui a demandé qu’on priât pour elle dix grains de chapelet pour lever sa malédiction. Après avoir accompli cette formalité, la malade s’est portée beaucoup mieux, ou du moins elle a changé la nature de son mal, comme font d’ordinaire les hystériques. On voit, par tous ces exemples, qu’il y a de grandes analogies entre les sujets dont nous avons étudié le dédoublement et ces médiums qui servent à l’évocation des esprits.

Mais, poussons plus loin notre comparaison et nous pourrons signaler des analogies plus précises encore entre la médiumnité et le somnambulisme proprement dit. Les spirites ont beau dire qu’il est impossible de trouver des somnambules aussi obéissants et aussi discrets que leur table ou leur lavabo [21]; cette table ne marche pas toute seule, il faut un médium pour la faire tourner et celui-ci ne diffère pas beaucoup d’un simple somnambule.

[21] Journal du magnétisme, 1855, 143.

On pourrait, pour le prouver, montrer que bien des caractères de l’écriture spirite ressemblent à ceux du somnambulisme: ainsi les médiums sont électifs et n’opèrent pas devant tout le monde. Une jeune fille anglaise, Mlle S..., dont l’histoire très intéressante a été publiée en Angleterre [22], possède, par une fortune singulière, cinq ou six esprits familiers: Johnson, Eudora, Moster, etc.

[22] Proceed. S. P. R, 1887, 216.

Je désirais vivement assister à leurs exploits, et Mlle S..., qui était alors au Havre, eut la complaisance de se prêter à quelques expérimentations. Malheureusement les esprits furent ce jour-là de fort mauvaise humeur et la fameuse planchette sur laquelle le médium appuyait la main n’écrivit que des mots insignifiants: «Johnson must go... Eudora is writing», et surtout ces mots perpétuellement répétés: «Most of things, most of men...» Mlle S... attribua cet insuccès à l’absence de son frère qui d’ordinaire interrogeait et dirigeait les esprits. Cette explication me paraît fort vraisemblable, je ne pouvais me faire entendre des esprits, ni leur donner des ordres, de même qu’une personne étrangère ne pourrait faire de suggestions par distraction à Léonie ou à Lucie. N’est-il pas curieux de remarquer ce caractère de l’électivité somnambulique, même chez les Esprits d’un médium naturel?
Mais il y a des faits plus décisifs qui nous dispensent d’insister sur ceux-ci: «Les personnes qui réussissent le mieux à faire tourner les tables sont celles qui ont d’autre part des crises de somnambulisme [23].»

[23] Journal du magnétisme, 1855, 120.

«Un bon somnambule est, en général, un excellent médium [24].»

[24] Guldenstubbe. Réalité des esprits, 82.

Enfin, de même que les médiums tombent quelquefois en crise pendant leurs opérations, ils tombent aussi très souvent en somnambulisme. «Me trouvant un jour, dit un magnétiseur, dans un groupe spirite où la demoiselle de la maison, qui était médium, s’était endormie à table par la communicabilité des fluides magnétiques parcourant la chaîne, et les esprits s’étant retirés sans la dégager, comme ils en avaient l’habitude, grand fut alors l’embarras de la société... lorsque me faisant connaître comme un magnétiseur, je m’offris pour réveiller le sujet et le dégageai en l’espace de trois minutes à la satisfaction générale [25].»

[25] Dr Peladan. Revue spirite, 1876, 191.

Voici, à ce propos, une aventure qui m’a été racontée par les témoins eux-mêmes et de telle manière qu’elle me paraît présenter de grandes chances de vérité. Une assemblée de spirites était dans une grande joie, car l’esprit qui daignait leur répondre n’était rien moins que l’âme de Napoléon. La main du médium qui servait d’intermédiaire écrivait en effet des messages plus ou moins intéressants signés du nom de Bonaparte. Tout d’un coup, le médium, qui parlait librement pendant que sa main écrivait, s’arrête brusquement; la figure pâle, les yeux fixes, il se redresse, croise les mains sur sa poitrine, prend une expression hautaine et médiative et se promène autour de la salle dans l’attitude traditionnelle que la légende prête à l’empereur. Nul ne put se faire entendre, mais le médium s’affaissa bientôt de lui-même et tomba dans un sommeil profond dont on ne sût pas davantage le réveiller. Il ne sortit de ce sommeil qu’une heure après, se plaignant d’un grand mal de tête et ayant complètement oublié tout ce qui s’était passé. Les spirites expliquent ces faits à leur manière. Quant à moi, je ne puis y voir qu’un développement naturel de l’hémi-somnambulisme qui devient une catalepsie ou un somnambulisme complet.

Ces faits sont si fréquents que les magnétiseurs les ont remarqués et ont essayé de tirer à eux les phénomènes étudiés par les spirites. «Les médiums sont des somnambules incomplets, écrit Perrier [26].»

[26] Journal du magnétisme, 1854, 79.

Chevillard, l’âme damnée des spirites, d’autant plus détesté qu’il approche davantage de la vérité, insiste sur ce point à plusieurs reprises: «C’est le même phénomène, dit-il, qui produit le somnambulisme et le spiritisme [27]...»

[27] Chevillard. Études expérimentales sur certains phénomènes nerveux et solution rationnelle du problème spirite, 1875, 19.

«Le médium produit les coups lui-même dans la table, mais n’en a pas la sensation musculaire et ne les croit pas de lui» [28].

[28] Id., Ibid., 31, 93.

«Le médium est un somnambule ou un hypnotisé partiel, le consultant devient magnétiseur inconscient et le médium est bien un magnétisé, mais partiel, puisqu’il conserve une certaine initiative.» [29]

[29] Id., Ibid., 31, 93.

Et Lafontaine écrit de même: «Le médium est dans un état mixte qui n’est pas le somnambulisme, mais qui n’est pas non plus l’état de veille... Sous sa direction inconsciente, le crayon trace des phrases dont il n’a jamais eu conscience.» [30]

[30] Lafontaine. L’art de magnétiser, 1860, 31.

Voilà qui est parfait, mais ces auteurs n’expliquent pas comment tout cela est possible, comment l’existence somnambulique peut se continuer sous la veille en une seconde personnalité. Les spirites ne comprennent pas ce que l’on veut dire: «Mais le médium n’est pas somnambule, s’écrie Allan Kardec, puisqu’il est bien éveillé et qu’il cause d’autre chose.» [31]

[31] Allan Kardec. Le livre des médiums, 46.

«N’est-ce pas une folie, dira Mirville, que cette seconde âme des magnétiseurs existant en même temps que l’autre» [32].

[32] Mirville. Op. cit., I, 64.

Sans doute, c’est peut-être bizarre, mais c’est vrai, et l’on peut montrer par des exemples empruntés aux spirites eux-mêmes que l’état somnambulique, c’est-à-dire la seconde existence successive et alternante se présente chez les médiums et qu’elle est identique à cette seconde existence simultanée se manifestant par l’écriture subconsciente pendant la veille. «Mlle O... étend les mains sur la table et s’endort... bientôt une voix étrangère s’annonçant sous la personnalité d’une Portugaise, Luisa, décédée de longue date et s’exprimant à peine en français, nous salue par la bouche du médium qu’elle vient d’emprunter...» [33]

[33] Journal du magnétisme, 1855, 565.

Voilà le somnambulisme et la seconde existence successive. «À la fin, Luisa dit: «La petite est fatiguée, je vais «m’en aller...» et O... se rendort paisiblement et se réveille à l’improviste.» Une fois éveillée, elle a encore des écritures subconscientes signées du nom de Luisa. Voilà la désagrégation et le seconde existence simultanée.
Il faut absolument exposer, à ce propos, avec quelques détails, une observation remarquable, publiée par le revue spirite. Mme Hugo d’Alesy [34] est un excellent médium, elle prête sa main avec complaisance à tous les esprits qui désirent entrer en relation avec nous.

[34] Revue spirite, 1879. Plusieurs articles, passim. 148, 271 et sq.

Grâce à elle, un grand nombre d’âmes, Eliane, Philippe, Gustave, et bien d’autres, ont écrit des messages sur leurs occupations dans l’autre monde. Mais cette dame a en outre une propriété bien plus merveilleuse: elle peut prêter aux esprits non seulement son bras, mais sa bouche et tout son corps, elle peut disparaître elle-même pour leur céder la place et les laisser s’incarner dans son cerveau. Il suffit pour cela de l’endormir un peu, un magnétiseur s’en charge: après une première période de somnambulisme ordinaire où elle parle encore en son nom, elle se raidit un instant, puis tout est changé. Ce n’est pas Mme Hugo d’Alesy qui nous parle, c’est un esprit qui a pris possession de son corps. C’est Eliane, une petite jeune personne avec une prononciation légèrement précieuse, un brin de caprice, un petit caractère qu’il faut manier délicatement. Nouvelle contracture et changement de tableau, c’est Philippe, ou M. Tétard qui chique et qui boit du gros vin, ou l’abbé Gérard qui veut faire des sermons, mais qui se trouve la tête lourde et la bouche amère à cause de l’incarnation précédente, ou M. Aster un grossier personnage obscène qu’on renvoie bien vite, ou bien un bébé, une petite fille de trois ans: «Comment t’appelles-tu, ma mignonne? – Zeanne. – Et que veux-tu? – Va cerçer maman... et mon ti frère et papa.» Elle joue et ne veut plus partir. Nouvelle contracture et voici Gustave; ah, Gustave mérite qu’on l’écoute. On lui demande de faire de la peinture, parce qu’il était «rapin» de son vivant: «Écoute bien, répond-il par la bouche de ce pauvre médium qui dort toujours», il faut du temps pour brosser quelque chose qui ait du chien, ce serait trop long, on se ferait des cheveux pendant ce temps-là... J’ai déjà essayé tant de fois de me manifester, mais pour cela il faut des fluides... pour communiquer sur la terre avec les copains, c’est très difficile: là-haut on est comme les petits oiseaux, mais sur la terre, c’est plus ça. Ah! c’est embêtant d’être mort!» (Le vaillant Achille a déjà dit cela quand il venait boire le sang noir des victimes, décidément les médiums spirites n’ont pas l’esprit inventif.) Gustave continue: «Pourtant on n’a plus un tas de choses qui ne sont pas amusantes, on n’a pas à aller au bureau, on n’a pas à se lever le matin, on n’a pas de bottes avec des cors aux pieds..., mais je ne suis pas resté assez sur la terre, je suis parti au moment où j’allais m’amuser.... si je reviens sur la terre, je veux être peintre.... j’irai à l’école des beaux-arts pour chahuter avec les autres et rigoler avec les petits modèles.. Sur ce je vous souhaite le bonsoir.»[35]

[35] Revue spirite, 1879, 157 et sq.

Qui va venir après Gustave? Parbleu, le poète Stop pour finir, «parce que Stop veut dire arrête». Celui-là est mélancolique et il dit d’un ton chantant: «Mon âme avait besoin d’amour et je cherchais sans en trouver... Si j’avais eu un peu plus de temps, je vous aurais mis cela en vers.... je sais bien que ça perd à être en prose..., mais, vu l’heure avancée, j’ai pris ce que j’avais de plus court.» Après cette séance qui a dû être fatigante, on réveille le médium qui se retrouve être Mme Hugo d’Alésy comme devant.

Je voudrais bien savoir quelle différence psychologique les spirites peuvent trouver entre ces incarnations que publie leur Revue et les changements de personnalité ou objectivation des types que M. Ch. Richet décrivait à peu près à la même époque dans la Revue philosophique: des profanes comme moi ne réussissent pas à en trouver. Mais voici où cette observation devient tout à fait intéressante, c’est lorsque l’auteur de ces articles, M. Camile Chaicneau, essayer de nous prouver que ce sont bien des esprits qui s’incarnent ainsi dans le corps de la somnambule. Pendant la veille du médium, sans que la personnalité de Mme Hugo d’Alésy disparaisse, il est possible d’obtenir des communications écrites de ces mêmes esprits; mais elles seront alors subconscientes, produites à l’insu du sujet lui-même, qui continue à parler d’autre chose. Dans ces messages, Eliane fait encore la coquette, l’abbé Gérard écrit des sermons, Gustave fait les mêmes plaisanteries et essaye de dessiner le petit tableau qu’il a promis: ils ont conservé le même caractère, les mêmes expressions, les mêmes souvenirs, quoique le médium ignore maintenant tout cela [36].

[36] Revue spirite, 1879, 159.

Voilà qui est parfaitement observé et qui prouverait, s’il le fallait, que le spiritisme ne doit pas être dédaigné par les psychologues. Mais je poserai maintenant une seconde question – en quoi donc ces personnalités subconscientes et post-somnambuliques diffèrent-elles des personnages d’Adrienne, de Léonore, etc., écrivant, pendant la veille de Lucie et de Léonie, à leur insu, et montrant les mêmes souvenirs des somnambulismes précédents? En un point peut-être, ces observations sont plus compliquées que les miennes. Tandis que je constatais, sous la veille, la persistance du simple somnambulisme, l’auteur met au jour, sous la veille, la persistance du somnambulisme modifié par des hallucinations et des changements de personnalité.
En un mot, c’est une combinaison des expériences de M. Richet et des miennes. Eh bien, essayons cette combinaison ingénieuse. Pendant que Lucie est en somnambulisme, je lui suggère qu’elle n’est plus elle-même, mais qu’elle est un petit garçon de sept ans nommé Joseph, scène de comédie qui est connue et sur laquelle je passe. Sans défaire l’hallucination, je la réveille brusquement, et la voici qui ne se souvient de rien et qui semble dans son état normal; quelque temps après, je lui mets un crayon dans la main et je la distrais en lui parlant d’autre chose. La main écrit lentement et péniblement sans que Lucie s’en aperçoive, et quand je lui prends le papier, voici la lettre que je lis: «Cher grand-papa, à l’occasion du jour de l’an, je te souhaite une santé parfaite et je te promets d’être bien sage. Ton petit enfant, Joseph.» Nous n’étions pas au jour de l’an, et je ne sais pas pourquoi elle a écrit cela, peut-être parce que, dans sa pensée, une lettre d’un enfant de sept ans éveillait l’idée des souhaits de bonne année; mais n’est-il pas manifeste que l’hallucination s’est conservée dans la seconde personnalité. Un autre jour, je la mets encore en somnambulisme; pour voir des transformations de caractère et pour profiter de son érudition littéraire, je la transforme en Agnès de Molière et lui fais jouer le rôle de la candeur naïve; je lui demande cette fois d’écrire une lettre sur un sujet que je lui indique; mais, avant qu’elle ait commencé, je la réveille. La lettre fut écrite inconsciemment pendant la veille, manifesta le même caractère et fut signée de ce nom d’Agnès. Encore un exemple: je la change cette fois en Napoléon avant de la réveiller; la main écrivit automatiquement un ordre à un général quelconque de rallier les troupes pour une grande bataille et signa avec un grand paraphe «Napoléon». Je demande encore: en quoi l’histoire de Mme Hugo d’Alésy diffère-t-elle de celle de Lucie? Jusqu’à preuve du contraire, je suis disposé à croire que les deux phénomènes sont absolument les mêmes, et que, par conséquent, ils doivent s’expliquer de la même manière par la désagrégation de la perception personnelle et par la formation de plusieurs personnalités qui tantôt se succèdent et tantôt se développent simultanément.

VI. La dualité cérébrale comme explication du spiritisme

Les difficultés ne commencent véritablement que si l’on pénètre dans les détails, si on essaye de se rendre compte de la forme et des lois particulières de la désagrégation dans tel ou tel cas déterminé. C’est à propos de ces détails que je serais disposé, quoique avec hésitation, à me mettre en opposition avec M. Myers, qui a si bien étudié tous ces phénomènes curieux. Je ne parle pas de sa disposition à considérer les phénomènes de désagrégation comme compatibles avec la santé la plus normale, c’est là une question générale qui porte sur le somnambulisme comme sur le spiritisme et dont nous parlerons un peu plus loin. Mais il essaye d’expliquer les phénomènes du spiritisme et en général le développement de deux consciences parallèles par un caractère anatomique bien connu du système nerveux, la division de l’encéphale en deux parties symétriques et l’existence chez l’homme de deux cerveaux.
Cette division du cerveau en deux parties a déjà donné lieu à bien des hypothèses. Depuis La Mettrie qui dit que Pascal avait un cerveau fou et un cerveau intelligent, depuis Gaétan de Launay qui considère les rêves faits sur le côté droit comme absurdes et ceux faits sur le côté gauche comme logiques [37], il y a eu bien des anatomistes et des physiologistes qui ont rapporté à cette dualité tous les phénomènes compliqués et embarrassants de l’esprit humain.

[37] Cf. Bérillon. La dualité cérébrale et l’indépendance fonctionnelle des deux hémisphères cérébraux, 1884, 115.

Si j’ai évité de parler de ces hypothèses, c’est que, d’un côté, je me suis engagé à ne pas entrer dans des études de physiologie cérébrale, et, de l’autre, que cette supposition ne me paraît pas expliquer grand-chose. En fait, nous avons, tous, deux cerveaux, et nous ne sommes ni fous, ni somnambules, ni médiums. Les états hypnotiques diminués, les hallucinations unilatérales de caractère différent pour chaque côté du corps, sont des faits psychologiques intéressants qui ont été, dans ces derniers temps, rattachés à la dualité cérébrale [38].

[38] Id. Ibid., 109. Cif Magnin. Etude clinique et expérimentale sur l’hypnotisme, 1884, 157.

Ils me paraissent en général dépendre d’autre chose: ce sont des hallucinations à point de repère [39], que la maladie naturelle ou bien la suggestion ont rattachées les unes à droite, les autres à gauche.

[39] Cf. 1re partie, ch. III, p. 153.

Ces hallucinations et toutes les expériences de ce genre ne me semblent guère démonstratives. Si j’avais à exprimer une opinion sur les théories de localisation cérébrale, je me rattacherais volontiers à celle de Bastian [40] qu’il exprime en ces termes: «Nous avons peut-être affaire moins à des aires topographiquement séparées du tissu cérébral qu’à des mécanismes distincts de cellules et de fibres existant d’une manière plus ou moins diffuse et entremêlée.»

[40] Bastian. Le cerveau, organe de la pensée, 149.

C’est pour ces raisons que je n’avais pas soumis ces hypothèses sur la dualité cérébrale à une discussion distincte.

Mais M. Myers, quand il revient à cette théorie, à propos du spiritisme, l’expose avec des arguments qui sont plus nettement psychologiques et qui, par conséquent, demandent ici une discussion.
Pour résumer sa théorie en quelques mots, M. Myers pense qu’il y a une grande analogie entre les phénomènes d’inconscience des médiums et l’écriture automatique, d’une part, et, d’autre part, les troubles de la cécité ou de la surdité verbale, de l’agraphie ou de l’aphasie qui se produisent à la suite de certaines lésions localisées de l’hémisphère gauche. Or, dans ces cas, la restauration du langage et de l’écriture, quand elle a lieu, s’opère grâce à une suppléance de l’hémisphère droit. Donc l’écriture automatique doit se rattacher de même au fonctionnement de l’hémisphère droit. «L’écriture automatique semble, dit-il, une action obscure de l’hémisphère le moins utilisé; dans le cas de Louis V.... c’est l’alternance de l’hémisphère droit et du gauche qui produit les variations motrices et sensorielles [41].

[41] Myers. Multiplex personality. Proceed. S. P. R., 1887, 499.

L’écriture automatique vient de la même cause que l’écriture des agraphiques, l’emploi dans l’écriture des centres non exercés de l’hémisphère droit du cerveau [42].»

[42] Id. Automatic writing. Proceed, 1885, 39.

Sans me prononcer sur le fond de la question qui est physiologique, je ne trouve pas que les arguments de M. Myers soient concluants.
«Le médium qui écrit de cette manière, dit cet auteur, ne sent pas sa propre main qui écrit, il ressemble à un individu atteint de cécité verbale [43] qui ne peut lire l’écriture.»

[43] Myers. Ibid., 47 et sq.

En aucune façon, le malade en question a la sensation des lettres, mais il ne les comprend pas; le médium n’a pas la sensation des mouvements, il est simplement anesthésique à ce moment et, pour ce point particulier; s’il a la sensation, s’il regarde son papier pour voir les lettres, il les lira parfaitement. Mais il y a des cas où il hésite et ne peut pas arriver à lire. C’est que le message est mal écrit: il arrive à moi aussi de ne pas pouvoir lire ma propre écriture, et je ne suis pas atteint de cécité verbale. «Dans ce cas, répondra-t-on, le médium fait appel aux mouvements de sa main pour recommencer le message; il ressemble au célèbre malade de M. Charcot qui ne pouvait lire qu’en suivant les lettres, il se servait des sensations musculaires pour lire et non des sensations visuelles; le médium ne sent pas davantage les sensations musculaires quand le message est écrit pour la seconde fois, il fait appel aux sensations visuelles, pour lire cette fois une lettre mieux écrite. Il n’y a rien dans tout cela qui ressemble à de la cécité verbale.
«Mais considérons maintenant l’écriture elle-même, elle est quelquefois gauche, embarrassée, réduite à une lettre indéfiniment répétée ou à un simple gribouillage; donc, prétend M. Myers, elle est le produit du cerveau droit qui n’est pas assez exercé.» Conclusion hardie: on peut écrire mal sans se servir uniquement du cerveau droit. L’écriture est plus inexpérimentée parce qu’elle a lieu dans des conditions nouvelles, sans que le sujet voie le papier, sans qu’il use des images visuelles, etc.; elle dépend d’une intelligence nouvelle qui dispose uniquement des images musculaires qui est souvent rudimentaire et ne sachant quelquefois, comme les cataleptiques, que répéter la même lettre [44].

[44] Myers. Automatic writing, 1885, 38.

«Cette écriture automatique, nous dit-on encore, montre souvent un mauvais caractère, vaniteux, menteur, immoral, elle abuse des jurons et des obscénités. Cela ressemble aux jurons que conserve seuls le malade aphasique et, dans un cas comme dans l’autre, il faut les reprocher à l’hémisphère droit du cerveau qui est sans éducation et sans morale.» Comment, les jurons, les obscénités et les sottises ne peuvent provenir que de l’hémisphère droit? Faut-il donc retourner à la théorie des rêves de M. Gaétan de Launay? L’explication de ces inconvenances de l’écriture automatique me paraît beaucoup plus simple: nous les retrouvons, quoi qu’on en ait dit, dans le somnambulisme, dans l’hystérie, dans l’enfance, partout où la personnalité est faible et incapable de gouverner ses paroles.
Un argument plus intéressant est tiré d’un caractère curieux de l’écriture automatique; elle affecte souvent, paraît-il, la forme renversée, telle qu’il faut, pour lire le message, regarder la feuille à l’envers par transparence ou la lire dans un miroir. Cette forme d’écriture se rencontre chez les enfants qui sont gauchers et quelquefois chez les aphasiques. Je ne discuterai point cette question, car je n’ai jamais eu l’occasion d’observer le fait; aucune des personnes qui présentaient l’écriture automatique n’a écrit devant moi de cette manière. Le phénomène serait donc assez rare et ne pourrait guère servir à établir une théorie générale. D’autre part, nous savons que le groupe des phénomènes subconscients qui se manifestent par l’écriture des médiums est le même qui apparaît dans le somnambulisme; si cette écriture est celle d’un gaucher, pourquoi les sujets ne deviennent-ils pas tous gauchers en somnambulisme? Eh bien, sur un assez grand nombre de sujets, je n’en ai pas vu un seul qui présentât ce caractère, et M. Myers n’en cite qu’un exemple qu’il a bien raison de considérer lui-même comme douteux. Enfin remarquons que l’écriture en miroir n’est pas si difficile qu’on le croit généralement. Après deux ou trois essais de quelques instants, je suis arrivé à écrire de cette façon assez rapidement. Cette forme d’écriture, qu’il serait intéressant d’étudier, me paraît dépendre de certaines circonstances toutes particulières et ne pas être un caractère général de l’écriture automatique. Les arguments de M. Myers ne nous semblent donc pas suffisants pour que l’on puisse assimiler l’écriture automatique des médiums aux troubles de l’agraphie produits par une lésion localisée d’un hémisphère.

Considérons la question à un autre point de vue. Est-il donc bien certain qu’un individu qui a perdu le langage articulé par une lésion de l’hémisphère gauche ne puisse le retrouver que grâce à la suppléance du lobe droit. M. Charcot lui-même, par sa théorie des différents types sensoriels du langage, nous a indiqué une autre hypothèse possible. Le malade peut restaurer son langage, la faculté de représentation auditive par exemple, pour suppléer à l’effacement des images visuelles [45], et on assistera alors à une nouvelle éducation du langage ou de l’écriture pouvant présenter toutes les phases qu’a signalées M. Myers, sans que le cerveau droit ait à intervenir plus particulièrement qu’à l’ordinaire.

[45] Ballet. Langage intérieur, 115.

Cette remarque nous montre qu’il peut se produire, chez un même individu, plusieurs espèces de langages différant par les images psychologiques employées bien plus que par l’hémisphère cérébral qui les produit.
C’est une différence de ce genre, psychologique bien plutôt qu’anatomique, qui semble exister entre les divers langages simultanés du médium, comme entre les diverses actions des sujets en hémi-somnambulisme. Chacune de ces personnalités qui se développent en même temps, est constituée par une synthèse d’images se groupant autour de centres différents; mais les images constituant les personnalités nouvelles ne sont pas produites par des organes nouveaux et surajoutées à celles qui formaient la conscience normale. Non, les images restent toujours les mêmes, produites par la totalité ou par une partie du cerveau, peu importe, comme elles le sont chez tous les hommes. C’est leur groupement et leur répartition qui sont changés: elles sont agrégées en groupes plus petits qu’à l’ordinaire, qui donnent lieu à la formation de plusieurs personnalités incomplètes, au lieu d’une seule plus parfaite. Ces séparations et ces nouveaux groupements des phénomènes psychologiques se font quelquefois d’une manière très régulière suivant la qualité des images provenant de tel ou tel sens: l’un des groupes comprendra par exemple les images tactiles, l’autre les images visuelles. Les choses doivent se passer ainsi chez les médiums franchement hystériques, car leur désagrégation, comme nous le savons, va jusqu’à l’anesthésie complète. Mais il se peut que, chez d’autres personnes, chez les médiums en apparence à peu près bien portants, la division et le groupement des phénomènes soient beaucoup moins simples, les images d’un même sens pouvant être réparties dans des synthèses différentes d’après des lois d’association très complexes. Chez ces personnes, en effet, la désagrégation ne va pas jusqu’à l’anesthésie à limites fixes, mais s’arrête à cette anesthésie à limites variables, qui est la distraction. Dans l’un et dans l’autre cas, il ne s’agit toujours que du groupement des images produites normalement dans l’esprit.
Cette interprétation nous permet de comprendre certains faits qui seraient peu explicables, croyons-nous, dans la théorie de M. Myers. Comment certains médiums, comme Mlle S.... pourraient-ils avoir plusieurs esprits de caractères différents et indépendants les uns des autres? M. Myers, comme il l’a fait à propos des six existences de Louis V.... range toutes les existences anormales en une seule, qu’il oppose à l’existence normale. Mais cela est fort artificiel, l’existence psychologique qu’on appelle normale n’a pas de caractères si nets qui l’opposent aux autres. Les différents groupes anormaux ne sont pas non plus des formes différentes obtenues par hallucination d’une même personnalité; ils sont bien distincts les uns des autres, comme le somnambulisme est distinct de la veille. Léonie et Lucie ont trois personnalités et non deux; Rose en a quatre au moins bien distinctes; faut-il supposer qu’elles ont trois ou quatre cerveaux? Ce n’est guère vraisemblable; j’aime mieux croire qu’il s’agit de simples groupements psychologiques qui peuvent être nombreux, car ils ne correspondent pas à la division physique du système nerveux. Sans doute, une certaine modification physiologique doit accompagner, j’en suis convaincu, cette désagrégation psychologique; mais elle nous est absolument inconnue, et elle doit être anormale et bien plus délicate que cette division régulière du cerveau en deux hémisphères.

Quoi qu’il en soit de ces hypothèses, le spiritisme nous a montré de nombreux exemples, qui n’étaient pas sans utilité, de cette désagrégation mentale que nous avions étudiée expérimentalement. Les médiums, quand ils sont parfaits, sont des types de la division la plus complète dans laquelle les deux personnalités s’ignorent complètement et se développent indépendamment l’une de l’autre.

[перевод Google Translate]
То же самое и с автоматическим письмом: обычно принимаются меры, чтобы субъект не заметил этого, мы выбираем людей, чья рука является анестезирующей, мы скрываем её за экраном, мы отвлекаем субъекта, разговаривая с ним чем-то еще; но когда эти меры предосторожности не приняты, или просто когда испытуемый частично сохранил мышечное ощущение руки, он замечает свое письмо и читает его по мере того, как он написан, или он чувствует его согласно движениям своей руки. Мисс С. ..., о которой я говорил, почувствовала движения доски под пальцами и после довольно долгого упражнения научилась угадывать свой автоматический почерк, прежде чем читать его. Она сказала мне, не глядя в блокнот: «А, это написал Джонсон», и действительно Дух подписал «Джонсон». Многие спиритуалисты заметили этот факт, но иногда они указывали на более любопытную вещь: медиум, таким образом угадывая письмо своего разума, иногда завершает его сознательно и сотрудничает с ним в этих единичных изданиях. «Если вначале существует абсолютное разделение, так что идеи известны только по мере появления слов, а уже нарисованное слово часто заставляет предположить, что за ним следует следовать, молодая девушка невольно становится по крайней мере сотрудницей второй человек, который сформировался в ней»... «Это графиня пишет», – сказала мадемуазель Н. ... говоря о своем уме, «но мы думаем вместе [1]».

[1] Lettres de Gros Jean, 17.

Таким образом, мышечное чувство становится, как сказал М. Рише [2], способом, которым большое количество подсознательных явлений входит в сознание после начала казни.

[2] Ch. Richet. Homme et intelligence, 517.

Более того, многие факты обычной жизни аналогичны; «Когда вы читаете книгу или слышите неприятную речь, вы можете оставаться в состоянии безразличия в течение некоторого времени, но если вы чувствуете непроизвольный зевок, тогда вы больше не сомневаетесь, вы достоверно предупреждены о своей скуке и осознании того, что у вас оно увеличивается [3].»

[3] Joly, Sensibilité et mouvement. Revue philosophique, 1886, II, 250.

Эти замечания показывают нам, что может существовать своего рода знание и осознание действия, которое, тем не менее, является бессознательным, то есть имеющим свою отправную точку вне личности субъекта.
Как испытуемые понимают и выражают психологическое состояние, которое мы только что описали? Что они думают о себе, когда видят, что ведут себя странно? Они всегда используют одно и то же слово для обозначения своего состояния. «Но что с тобой?» Я говорю Люси в обстоятельствах, аналогичных описанным мною. – «Забавно, как я хочу это сделать, и все же это так глупо». Я предложил Леони зайти ко мне! поскольку она не приезжает, я иду ей навстречу и нахожу на улице. «Я была у твоей двери», – сказала она, – «и возвращаюсь: не знаю, почему я хотела прийти к тебе». «Что мне делать с твоей шляпой?» сказал молодой человек, предложение которого я описал. Короче говоря, все они интерпретируют свое состояние так, будто они хотят что-то сделать, а затем они уступают этому побуждению или сопротивляются ему, в зависимости от обстоятельств. Это выражение не должно нас удивлять, потому что сознание желания - это едва ли что-то еще, если мы хотим его проанализировать, «чем ощущение зарождающихся движений, описывающих функцию или действие [4]».

[4] Id, Ibid., 230.

Теперь наши субъекты точно чувствуют акт, который обретает форму, и, поскольку они игнорируют истинное происхождение, они превращают его в желание или желание.
Теперь мы можем вернуться к нашим импульсивным пациентам, психологический характер которых становится более понятным. С одной стороны, они действительно дезагрегированные личности, хотя они осознают свои импульсы. «Человек утратил свое единство», – сказал по этому поводу Леурет; «он все еще знает; но в себе знает нечто отличное от его эго; он все еще хочет, но то, что в нем, также имеет свою волю: он находится под властью, он раб, его тело – машина, подчиняющаяся чужой воле». [5]

[5] Leuret. Frag. psychol. sur la folie, 1834, 259.

С другой стороны, они знают движения, которые они делают, они чувствуют импульс, интерпретируют его как личное побуждение, принимают или сопротивляются ему, а все это дезагрегированные люди обычно не делают. «Это то, что толкает меня за плечи», – сказал пациент, которого наблюдал Джорджет. «Я ужасно боялся перерезать горло человеку, которого я брил», – сказал мне этот несчастный Д.… «Почему ты боялся сделать это? Я спросил его. - Я видел, как моя рука поднимается, чтобы нанести удар, у меня было только время, чтобы спастись». Пациент не понимает, что идея и, следовательно, акт перерезания горла были внушены прикосновением бритвы к группе явлений, о существовании которых он не подозревал. Он видел только результат внушения, движение руки, и поэтому интерпретирует это как высказывание: «У меня было ужасное желание перерезать ему горло». Эти импульсы, таким образом, показали нам интересную форму неполного дезагрегированного действия, то есть наполовину известного субъекту, но чья отправная точка, вместо того, чтобы находиться в первом сознании, как мы видели в наших исследованиях маятника регистратора, фактически находится во втором.


[оригинал на французском языке]
Il en est de même pour l’écriture automatique: ordinairement on prend des précautions pour empêcher le sujet de s’en apercevoir, on choisit des personnes dont le bras est anesthésique, on le cache par un écran, on distrait le sujet en lui parlant d’autre chose; mais quand ces précautions ne sont pas prises, ou simplement quand le sujet a conservé en partie le sens musculaire du bras, il s’aperçoit de son écriture et la lit à mesure qu’elle s’écrit, ou il la sent d’après les mouvements de son bras. Mlle S.... dont j’ai parlé, sentait les mouvements de la planchette sous ses doigts et, par un assez long exercice, était arrivée à deviner son écriture automatique avant de la lire. Elle me disait, sans regarder la planchette: «Ah c’est Johnson qui a écrit cela», et en effet l’Esprit avait signé «Johnson.» Beaucoup de spirites ont remarqué ce fait, mais ils ont indiqué quelquefois une chose plus curieuse, c’est que le médium, devinant ainsi l’écriture de son esprit, la complète quelquefois consciemment et collabore avec lui dans ces singulières rédactions. «S’il y a, au début, division absolue, de telle sorte que les idées ne soient connues qu’au fur et à mesure que les mots apparaissent, le mot déjà tracé faisant souvent deviner celui qui va suivre, la jeune fille devient, sans le vouloir, au moins la collaboratrice de la seconde personne qui s’est formée en elle»… «C’est la comtesse qui écrit, dit Mlle N... en parlant de son esprit, mais nous pensons ensemble [1].»

[1] Lettres de Gros Jean, 17.

Le sens musculaire devient ainsi, comme le disait M. Richet [2], la voie par laquelle un grand nombre de phénomènes subconscients rentrent dans la conscience après un commencement d’exécution.

[2] Ch. Richet. Homme et intelligence, 517.

D’ailleurs, bien des faits de la vie ordinaire sont du même genre; «Quand vous lisez un livre ou que vous entendez un discours peu récréatif, vous pouvez rester quelque temps dans un état d’indifférence, mais, si vous sentez quelque bâillement involontaire, alors vous ne doutez plus, vous êtes avertis authentiquement de votre ennui et la conscience que vous en avez l’augmente [3].»

[3] Joly, Sensibilité et mouvement. Revue philosophique, 1886, II, 250.

Ces remarques nous montrent qu’il peut y avoir une sorte de connaissance et de conscience de l’acte qui est cependant inconscient, c’est-à-dire qui a son point de départ en dehors de la personnalité du sujet.
Comment les sujets comprennent-ils et expriment-ils l’état psychologique que nous venons de décrire? Qu’est-ce qu’ils pensent d’eux-mêmes en se voyant ainsi agir d’une façon bizarre? Ils emploient toujours le même mot pour désigner leur état. «Mais qu’est-ce que tu as donc?» dis-je à Lucie dans une circonstance analogue à celle que j’ai décrite. – «C’est drôle comme j’ai envie de faire cela, et c’est pourtant si bête.» J’avais suggéré à Léonie de venir chez moi! comme elle n’arrive pas, je vais à sa rencontre et je la trouve dans la rue. «J’ai été jusqu’à votre porte, dit-elle, et je reviens: je ne sais pas pourquoi j’avais envie d’aller chez vous.» «Qu’est-ce que j’ai envie de faire avec votre chapeau?» disait le jeune homme dont j’ai décrit la suggestion. En un mot ils interprètent tous leur état en disant qu’ils ont envie de faire quelque chose, et ils cèdent ensuite à cette envie, ou bien ils y résistent suivant le cas. Cette expression ne doit pas nous surprendre, car la conscience d’un désir n’est guère autre chose, si on veut l’analyser, «que la sensation des mouvements naissants ébauchant une fonction ou un acte [4].»

[4] Id, Ibid., 230.

Or nos sujets sentent précisément un acte qui s’ébauche, et comme ils ignorent la véritable origine, ils en font une envie ou un désir.
Nous pouvons maintenant revenir à nos malades impulsifs dont le caractère psychologique devient plus intelligible. D’un côté, ce sont bien des individus désagrégés, quoiqu’ils aient conscience de leurs impulsions. «L’homme a perdu son unité, dit à ce propos Leuret; il connaît encore; mais, en lui-même, quelque chose différent de son moi connaît aussi; il veut encore, mais le quelque chose qui est en lui a aussi sa volonté: il est dominé, il est esclave, son corps est une machine obéissant à une volonté qui n’est pas la sienne.» [5]

[5] Leuret. Frag. psychol. sur la folie, 1834, 259.

De l’autre côté, ils connaissent les mouvements qu’ils accomplissent, ils sentent l’impulsion, l’interprètent comme une envie personnelle, l’acceptent ou lui résistent, tout ce que les individus désagrégés ne faisaient pas d’ordinaire. «C’est quelque chose qui me pousse derrière les épaules,» disait un malade observé par Georget. «J’avais une peur affreuse de couper la gorge à l’homme que je rasais, me disait ce malheureux D... – Pourquoi aviez-vous peur de faire cela? lui demandai-je. – Je voyais bien ma main qui se levait pour frapper, je n’ai eu que le temps de me sauver.» Le malade ne comprend pas que l’idée et, par suite, l’acte de couper la gorge a été suggéré, par l’attouchement du rasoir, un groupe de phénomènes dont il ne soupçonne pas l’existence en lui. Il n’a vu que le résultat de la suggestion, le mouvement du bras, et c’est pour cela qu’il interprète en disant: «J’avais une envie affreuse de lui couper la gorge.» Ces impulsions nous ont donc montré une forme intéressante d’acte désagrégé incomplet, c’est-à-dire à demi connu par le sujet, mais dont le point de départ, au lieu d’être dans la première conscience, comme nous l’avions vu dans nos études sur le pendule enregistreur, se trouve en réalité dans la seconde.

[перевод Google Translate]
Мы все еще находим аналогии в наших гипнотических переживаниях, которые позволяют нам изучать психологию отчуждения. У Леони был своего рода неполный истерический припадок, она ерзала и кричала, не имея возможности её успокоить. Вдруг она останавливается и в ужасе говорит мне: «О! кто со мной так разговаривает? это меня пугает. – С тобой никто не разговаривает, я с тобой наедине. – Но да, там слева». И вот она встает и хочет открыть шкаф слева от нее, чтобы посмотреть, не прячется ли там кто-нибудь. «Что ты имеешь в виду? Я сказал. – Я слышу голос слева, повторяющий: «Хватит, хватит, тише, ты нам надоедает». По общему признанию, голос, который говорил таким образом, был правильным, но я не предлагал ничего подобного и вряд ли мог вызвать в этот момент слуховые галлюцинации. Еще один день, тот же предмет, во время первого лунатизма, был совершенно спокоен, но упорно отказывался отвечать на то, что от него. Она снова услышала слева тот же голос, который сказал ей: «Давай, будь мудрым, ты должен сказать». Эти слова, очевидно, исходили – мы знаем об этом предмете достаточно, чтобы догадываться, – от низшего персонажа, который существовал ниже этого слоя сознания. Это было очень легко проверить с помощью автоматического письма или более глубокого лунатизма. Но как, согласно изложенным нами теориям распада, возможно, что идеи второго подсознательного персонажа станут галлюцинациями слуха для первого?
Давайте воспроизведем этот факт экспериментально: во время состояния глубокого лунатизма я заставляю Леони 3 что-то сказать другому, например, сказать ей «Привет», а затем разбудить её. Галлюцинация возникает точно так же, и Леони снова спрашивает: «Кто говорит «Привет»? Но на этот раз я тоже услышал слово «привет», потому что рот говорил его отлично, хотя и очень тихо. В данном случае эти подсознательные галлюцинации были вызваны тем, что слышали настоящую автоматическую речь, аналогичную письму медиумов. Субъект слышал свою собственную подсознательную речь, точно так же, как медиум читал его автоматическое письмо, и оба приписывали эту речь или письмо другим существам, а не им самим.

Эти слова подсознательного происхождения встречаются не реже, чем другие импульсы того же рода, и имеют те же характеристики. «Часто, – сказал один из маленьких пророков Севенны, – я не знаю, чем закончится слово, которое дух уже заставил меня начать. Иногда со мной случалось, что, думая, что я собираюсь произнести слово или предложение, это была простая нечленораздельная песня, созданная моим голосом ... Пока я говорю, мой разум обращает внимание на то, что говорит мой рот, так как если бы это была чужая речь, но оставившая яркие впечатления в моей памяти [1]».

[1] Avertissements prophétiques d’ÉIie Marion. – Gasparin. Op. cit., II, 22.

Знаменитая Лиза Андерсдоктер в 1841 году вопреки своей пела и произносила более или менее красноречивые речи [2].

[2] Mirville. Op. cit., I, 241.

Пятидесятилетняя госпожа Х, старая истеричка, время от времени испытывает потребность пойти, крикнуть в угол и рассказать свои секреты [3] ».

[3] Luys. Maladies mentales, 212.

Наконец, дегенераты, о которых говорит М. Саури, очень часто испытывают побуждения сказать нецензурные слова и ненормативную лексику вопреки им самим, как медиумы были склонны писать. Но когда субъект слышит свой собственный голос, говорящий таким образом, или когда он чувствует мышечным чувством начало этих слов, он воображает, что слышит чужой голос, который он находит в том или ином месте и который он определяет различные предположения. «Больной сам говорит вслух, а затем делает вид, что это голос, который он слышит; если вы держите губы закрытыми, вы все равно можете слышать голос, но чувствуете, как губы двигаются под вашими пальцами [4]».

[4] Moreau (de Tours). Haschich, 354.

«Мистер X... слышит голоса, но легко увидеть, что его язык шевелится вопреки ему самому, когда говорит внутренний голос [5]».

[5] Ballet. Langage intérieur, 64. – D’autres exemples, Despine. Somnambulisme, 66, etc.

Совсем недавно у меня была возможность проверить факт о сумасшедшем. Возбужденный и полуманиакальный человек утверждал, что издалека общается с графами и маркизами, живущими в Париже. Я умолял его передать от меня привет господину Маркизу - он потер голову набок (это был его каббалистический знак идти к маркизу) и сказал вслух: «М. маркиз, я отвечаю за то, чтобы пожелать вам доброго утра»; затем он склонил голову набок, как будто внимательно прислушиваясь; но его рот говорил очень тихо и пробормотал: «Вы скажете этому джентльмену, что ...» Я не мог слышать остального, но пациент выпрямился и сказал мне вслух: «Мистер маркиз просил меня поблагодарить вас ... Я прекрасно его слышал.» Очевидно, это были его собственные слова, которые подсказали ему галлюцинацию слуха.
Разве не естественно интерпретировать таким же образом фиксированные идеи, которые мы указали, и не должны ли мы вместе со многими психиатрами, такими как Моро (де Тур), Макс Саймон [6] и другие, рассматривать эти фиксированные идеи как импульсы функции языка?

[6] Max Simon. Le monde des rêves, 1888, 106.

«Они влияют на мое мышление», – сказала безумная, – «они заставляют меня говорить вопреки самой себе [7]».

[7] Moreau. Haschich, 330.

Она была абсолютно права, потому что слышать, как вы говорите вопреки самому себе, – значит думать вопреки себе; повторять одно и то же предложение снова и снова без желания делать это – значит иметь фиксированную идею [8].

[8] Cf. Wundt. Psychologie physiologique, II, 433.

Сознательный разум развивает свою фиксированную идею по своему усмотрению и усиливает бред, но сама идея исходит из автоматической речи, которая не зависит от этой сознательной мысли. Моро (де Тур) не верил в подобную теорию, когда писал: «В ментальных концепциях душевнобольных активным или принадлежащим состоянию бодрствования являются психологические последствия, которые влечет за собой фиксированная идея, выводы, которые пациент логически извлекает из этой идеи чувства и страсти, которые она вызывает; но фиксированная идея, болезненная мысль, которая суммирует в себе весь бред, поскольку она является отправной точкой всех аберраций, эта мысль полностью принадлежит пассивному состоянию сна, она возникла в аналогичных психоорганических условиях [9].»

[9] Moreau (de Tours). Psychologie morbide, 147.

Независимо от того, насколько просты и, в некоторых случаях, истинны эти гипотезы, я не считаю, что их достаточно, чтобы всегда объяснять такие виды сотрудничества группы подсознательных явлений и группы сознательных явлений. Очень часто посредник между двумя группами, то есть физический феномен, производимый одной и ощущаемый другой, невидим; не всегда есть жест или слово, которые передают одному человеку мысли и изменения другого. Когда в сознании сумасшедшего внезапно появляется мысль, слуховая галлюцинация и, прежде всего, зрительная галлюцинация, следует признать, что бессознательные явления внезапно и автоматически без посредников привели к сознательному феномену. Этот факт очевиден; но, как мы уже заметили в начале этой главы о волшебной палочке, понять её непросто. Разве мы не говорили на самом деле, что эти две группы явлений были отдельными, дезагрегированными и что именно этот характер сформировал два поля сознания? Как эти явления могут быть связаны друг с другом ассоциативно и в то же время дезагрегироваться?



[оригинал на французском языке]
Nous trouvons encore des analogies dans nos expériences hypnotiques qui permettent d’étudier la psychologie de l’aliénation. Léonie avait une sorte de crise d’hystérie incomplète, elle s’agitait et criait sans qu’il me fût possible de la calmer. Tout d’un coup elle s’arrête et me dit avec terreur: «Oh! qui donc me parle ainsi? cela me fait peur. – Personne ne vous parle, je suis seul avec vous. – Mais si, là à gauche.» Et la voici qui se lève et veut ouvrir une armoire placée à sa gauche pour voir si quelqu’un y est caché. «Qu’entendez-vous donc? lui dis-je. – J’entends à gauche une voix qui répète: «Assez, assez, tiens-toi donc tranquille, tu nous ennuies.» Certes la voix qui parlait ainsi était dans son droit, mais je n’avais rien suggéré de pareil et ne pensait guère à provoquer à ce moment une hallucination de l’ouïe. Un autre jour, le même sujet, pendant le premier somnambulisme, était bien calme, mais refusait obstinément de répondre à ce que lui demandais. Elle entendit encore à gauche la même voix qui lui dit: «Allons, sois donc sage, il faut dire.» Ces paroles provenaient évidemment, on connaît assez ce sujet pour le deviner, du personnage inférieur qui existait au-dessous de cette couche de conscience. Il fut très facile de le vérifier par l’écriture automatique ou en amenant un somnambulisme plus profond. Mais comment, d’après les théories de la désagrégation que nous avons exposées, est-il possible que les idées du second personnage subconscient deviennent des hallucinations de l’ouïe pour le premier?
Reproduisons le fait expérimentalement: pendant un état somnambulique profond, je charge Léonie 3 de dire quelque chose à l’autre, par exemple de lui dire «Bonjour», puis je la réveille. L’hallucination se produit de même et Léonie demande encore: «Qui donc dit «Bonjour?» Mais cette fois, moi aussi j’ai entendu le mot «Bonjour», car la bouche l’a parfaitement prononcé, quoique tout bas. Ces hallucinations d’origine subconsciente étaient dues, dans ce cas, à l’audition d’une véritable parole automatique analogue à l’écriture des médiums. Le sujet entendait sa propre parole subconsciente, de même que le médium lisait son écriture automatique, et l’un et l’autre attribuaient cette parole ou cette écriture à des êtres différents d’eux-mêmes.

Ces paroles d’origine subconsciente ne sont pas plus rares que les autres impulsions du même genre et se présentent avec les mêmes caractères. «Souvent, disait un des petits prophètes cévenols, j’ignore comment finira le mot que l’esprit m’a déjà fait commencer. Il m’est arrivé quelquefois que croyant aller prononcer une parole ou une sentence, ce n’était qu’un simple chant inarticulé qui se formait par ma voix... Pendant que je parle, mon esprit fait attention à ce que ma bouche prononce, comme si c’était un discours prononcé par un autre, mais qui laisse des impressions vives dans ma mémoire [1]».

[1] Avertissements prophétiques d’ÉIie Marion. – Gasparin. Op. cit., II, 22.

La célèbre Lisa Andersdocter, en 1841, chantait et prononçait malgré elle les discours plus ou moins éloquents [2].

[2] Mirville. Op. cit., I, 241.

Mme X., âgée de cinquante ans, ancienne hvstérique, éprouve, de temps en temps, le besoin d’aller vociférer dans un coin et dire ses secrets [3].»

[3] Luys. Maladies mentales, 212.

Enfin les dégénérés, dont parle M. Saury, ont très souvent des impulsions à dire des jurons et des obscénités malgré eux, comme les médiums avaient des dispositions à en écrire. Mais lorsque le sujet entend sa propre voix qui parle ainsi, ou quand il sent par le sens musculaire le début de ces paroles, il se figure entendre une voix étrangère qu’il localise à telle ou telle place et qu’il précise var ses propres suppositions. «Un malade parle lui-même tout haut et prétend ensuite que c’est une voix qu’il entend; si on lui tient les lèvres fermées, il entend encore la voix, mais on sent les lèvres remuer sous les doigts [4].»

[4] Moreau (de Tours). Haschich, 354.

«M. X. entend des voix, mais il est facile de constater que sa langue remue malgré lui au moment où parle la voix intérieure [5]».

[5] Ballet. Langage intérieur, 64. – D’autres exemples, Despine. Somnambulisme, 66, etc.

J’ai eu l’occasion de vérifier tout récemment le fait sur un aliéné. Un individu excité et à demi maniaque prétendait communiquer de loin avec des comtes et des marquis habitant Paris. Je le priai de dire bonjour de ma part à M. le marquis – il se frotta la tête d’un côté (c’était son signe cabalistique pour se transporter chez le marquis) et dit tout haut: «M. le marquis je suis chargé de vous souhaiter le bonjour»; puis il pencha la tête de côté comme pour écouter avec grande attention; mais sa bouche parlait tout bas et murmurait: «Vous direz à ce monsieur que...» Je ne pus entendre la suite, mais le malade se redressa et me dit tout haut: «M. le marquis m’a chargé de vous remercier... je l’ai parfaitement entendu.» C’était évidemment sa propre parole qui lui suggérait son hallucination de l’ouïe.
N’est-il pas naturel d’interpréter de la même manière les idées fixes que nous avons signalées, et ne devons-nous pas, avec beaucoup d’aliénistes, comme Moreau (de Tours), Max Simon [6] et d’autres, considérer ces idées fixes comme des impulsions de la fonction du langage?

[6] Max Simon. Le monde des rêves, 1888, 106.

«On influence ma pensée, disait une folle..., on me fait parler malgré moi [7].»

[7] Moreau. Haschich, 330.

Elle avait parfaitement raison, car s’entendre parler malgré soi, c’est penser malgré soi; répéter sans cesse une même phrase sans qu’on ait la volonté de le faire, c’est avoir une idée fixe [8].

[8] Cf. Wundt. Psychologie physiologique, II, 433.

L’esprit conscient développe son idée fixe comme il le veut et augmente son délire, mais l’idée elle-même vient d’une parole automatique qui ne dépend pas de cette pensée consciente. Moreau (de Tours) ne croyait-il pas à une théorie analogue quand il écrivait: «Dans les conceptions mentales de l’aliéné, ce qu’il y a d’actif ou d’appartenant à l’état de veille, ce sont les conséquences psychologiques qu’entraîne l’idée fixe, les déductions que le malade tire logiquement de cette idée, les sentiments et les passions qu’elle soulève; mais l’idée fixe, la pensée morbide qui résume en elle tout le délire, parce qu’elle est le point de départ de toutes les aberrations, cette pensée appartient tout entière à l’état passif du sommeil, elle a pris naissance dans des conditions psycho-organiques analogues [9]».

[9] Moreau (de Tours). Psychologie morbide, 147.

Quelle que soit la simplicité et, dans quelques cas, la vérité de ces hypothèses, je ne crois pas qu’elles suffisent à expliquer toujours ces sortes de collaboration du groupe des phénomènes subconscients et du groupe des phénomènes conscients. Bien souvent l’intermédiaire entre les deux groupes, c’est-à-dire le phénomène physique produit par l’un et senti par l’autre, n’est pas visible; il n’y a pas toujours un geste ou une parole qui vienne communiquer à l’une des personnes les pensées et les modifications de l’autre. Quand une pensée, une hallucination auditive et surtout une hallucination visuelle apparaît subitement à la conscience de l’aliéné, il faut admettre que les phénomènes inconscients ont amené tout d’un coup et automatiquement un phénomène conscient sans intermédiaire. Ce fait est évident; mais comme nous l’avons déjà remarqué au début de ce chapitre à propos de la baguette divinatoire, il n’est pas facile à comprendre. Ne disions-nous pas, en effet, que ces deux groupes de phénomènes étaient séparés, désagrégés, et que c’était précisément ce caractère qui formait les deux champs de la conscience? Comment ces phénomènes peuvent-ils la fois se rattacher l’un à l’autre par association et cependant être désagrégés?

[перевод Google Translate]
Наконец, я хотел изучить слепоту на левый глаз, но Мари возражала против этого, когда бодрствовала, говоря, что так было с рождения. С помощью сомнамбулизма было легко проверить, что она ошибалась: если мы превратим её в маленького пятилетнего ребенка, следуя известным процедурам, у нее восстановится чувствительность, которая была у нее в этом возрасте, и оказалось, что она очень хорошо видит обоими глазами. Итак, слепота началась в возрасте шести лет. По какому поводу? Мэри настаивает на том, что, когда она бодрствует, она не знает. Во время лунатизма и последовательных трансформаций, в которых я разыгрываю главные сцены его жизни того времени, я обнаружил, что слепота начинается в какой-то момент в связи с тривиальным инцидентом. Она была вынуждена, несмотря на её крики, спать с ребенком её возраста, у которого была задушенная левая сторона лица. Некоторое время спустя у Мари были тарелки с удушьями, которые казались почти идентичными и лежали на одном и том же месте; эти пятна появлялись снова несколько лет примерно в то же время, затем зажили, но не обращали внимания на то, что с этого момента она стала анестетична на лице с левой стороны и ослепла на левый глаз. С тех пор она всегда поддерживала эту анестезию, по крайней мере, чтобы не выходить за рамки того, что наблюдалось; в какое-то время, когда я переношу её внушением, она все еще имеет ту же самую анестезию, хотя остальная часть тела возобновляет в определенные моменты его полная чувствительность. Та же попытка исцеления, что и раньше. Я возвращаю её с ребенком, которого она ненавидит, я заставляю её поверить, что ребенок очень милый и не имеет удушений, она в этом убеждена лишь наполовину. После двух репетиций сцены я выигрываю, и она бесстрашно гладит воображаемого ребенка. Нежность на левой стороне снова появляется без труда, и когда я разбужу ее, Мари может ясно видеть моим левым глазом.

[оригинал на французском языке]
Enfin je voulais étudier la cécité de l’œil gauche, mais Marie s’y opposait lorsqu’elle était éveillée, en disant qu’elle était ainsi depuis sa naissance. Il fut facile de vérifier, au moyen du somnambulisme, qu’elle se trompait: si on la change en petit enfant de cinq ans suivant les procédés connus, elle reprend la sensibilité qu’elle avait à cet âge et l’on constate qu’elle y voit alors très bien des deux yeux. C’est donc à l’âge de six ans que la cécité a commencé. À quelle occasion? Marie persiste à dire quand elle est éveillée, qu’elle n’en sait rien. Pendant le somnambulisme et grâce à des transformations successives pendant lesquelles je lui fais jouer les scènes principales de sa vie à cette époque, je constate que la cécité commence à un certain moment à propos d’un incident futile. On l’avait forcée, malgré ses cris, à coucher avec un enfant de son âge qui avait de la gourme sur tout le côté gauche de la face. Marie eut, quelque temps après, des plaques de gourme qui paraissaient à peu près identiques et qui siégeaient à la même place; ces plaques réapparurent plusieurs années à la même époque, puis guérirent, mais on ne fit pas attention qu’à partir de ce moment, elle est anesthésique de la face du côté gauche et aveugle de l’œil gauche. Depuis, elle a toujours conservé cette anesthésie, du moins, pour ne pas dépasser ce qui a pu être observé, à quelque époque postérieure que je la transporte par suggestion, elle a toujours cette même anesthésie,quoique le reste du corps reprenne à certaines époques sa sensibilité complète. Même tentative que précédemment pour la guérison. Je la ramène avec l’enfant dont elle a horreur, je lui fais croire que l’enfant est très gentil et n’a pas la gourme, elle n’en est qu’à demi convaincue. Après deux répétitions de la scène, j’obtiens gain de cause et elle caresse sans crainte l’enfant imaginaire. La sensibilité du côté gauche réapparaît sans difficulté et, quand je la réveille, Marie voit clair de l’œil gauche.

[перевод Google Translate]
Пациент замечает, что его руки и ноги невольно совершают сложные действия и вопреки самому себе, он слышит, как его собственный рот приказывает ему или издевается над ним; он сопротивляется, он рассуждает, он борется с индивидуумом, который сформировался в самом себе. Как он может интерпретировать свое состояние, что он должен думать о себе? Разве это не разумно, когда он утверждает, что одержим духом, преследуемым демоном, живущим внутри него самого? Как он мог сомневаться, когда эта вторая личность, заимствуя свое имя из господствующих суеверий, объявляет себя Астаротом, Левиафаном или Вельзевулом? Вера в обладание – это всего лишь популярный перевод психологической истины.
Иногда эти две личности живут в довольно хорошем согласии и не преследуют друг друга. Некоторые женщины даже весьма гордятся этим расстройством своей личности и любят консультироваться по всем жизненным вопросам, «маленькое дело, которое, по их мнению, у них в сердце или желудке, и которое дает им хороший совет [1]».

[1] Deleuze. Mémoire sur la faculté de prévision, 1836, 148.

«У них дружеские беседы с откровенным суперинтеллектом, который говорит их устами [2]».

[2] Bertrand. Somnambulisme, 233. – Cf. Mirville. Op. cit., I, 65.

Эстель, знаменитая пациентка доктора Деспина, ничего не делает, не посоветовавшись с «добрым гением, которому она чувствует себя вынужденным подчиняться [3]».

[3] Pigeaire. Puissance de l’électricité animale, 1839, 269.

«Субъект никогда не отвечал на вопросы», – сказал Шарпиньон [4]: «конечно, я проконсультируюсь с другим ... это гений, ответственный за то, чтобы направлять и просвещать меня».

[4] Charpignon. Physiologie magnétique, 414.

Чаще всего вторичный дух не так добродушен, он мучает свою жертву и дает ей только дурной совет. Мы хорошо знаем пациента Моро (Турского), столь любопытного в своих спорах с «властелином [5]», конвульсантов Сен-Медара, что их дух заставляет бесконечно крутиться на одной ноге или что они мешают есть [6], а монашек Лоудуна мучила всякая нечисть, воплощавшая их страсти [7].

[5] Moreau. Haschich, 337. – Cf. Ball. Maladies mentales, 91.
[6] Gasparin. Op. cit., II, 60.
[7] Paul Richer. La grande hystérie, 825.


Иногда в одном человеке есть несколько духов, хорошие и плохие, которые спорят между собой: «Ребенок одержим двумя духами: один плохой, другой хороший; в припадках, его рот менял тон, последовательно говорил и то, и другое [8]».

[8] Maudsley. Pathologie de l’esprit, 294.

Эти духи не просто разговаривают, они действуют. Вот рассказ настоятеля Лудуна, который мы были склонны считать ложным: «Один из духов, который был в ней, Вельзевул, хотел сжечь ее, она не согласилась, он бросил её в огонь, и она была нашел. все задремали, его голова почти касалась огня [9]».

[9] Paul Richer. Op. cit., 811.

Однако похожий факт произошел почти на наших глазах: человек, недовольный автоматическим письмом, которое хотела сделать его рука, взял написанные таким образом бумаги и бросил их в огонь; вторая личность пришла в ярость и в конвульсиях сунула руку испытуемого в огонь, сильно обожгла ее, а затем хвасталась этим во всех своих автоматических сообщениях. Одно из лучших обобщений всех этих явлений можно найти в описании, которое такой одержимый человек дает о своем собственном состоянии: «Я не могу объяснить вам, что происходит во мне в это время и как этот дух соединяется с моим без лишая его знания или свободы, тем не менее поступая так же, как и я, и как будто у меня две души, одна из которых лишена своего тела и использования своих органов, а четвертая - благодаря тому, что видела того, кто вошел. Два духа сражаются на одном поле, которое есть тело, а душа как бы разделена; согласно одной части самого себя, она является предметом дьявольских впечатлений, а согласно другой – движений, которые ей свойственны и которые дает ей Бог [10]».

[10] Déposition du père Surin, d’après Berillon. – Dualité cérébrale, 102.

Различные эпидемии владений Лудена, Сен-Медара, Морзина, Верзеньена, Пледрана и т. д. [11], хорошо известны; они показывают нам все возможные примеры этих различных разрушений ментального соединения.

[11] Cf. Regnard. La sorcellerie, 1887, 40, 70... passim.

Выводы

Психическая дезинтеграция, формирование последовательных и одновременных личностей у одного и того же человека, автоматическое функционирование этих различных психологических групп, изолированных друг от друга, не являются искусственными вещами, причудливым результатом экспериментальных маневров. Это совершенно реальные и естественные вещи, которые опыт позволяет нам открывать и изучать, но не создавать. Эти вещи проявляются естественно всеми способами и во всех степенях. Иногда очень незначительное разделение оставляет за пределами ума лишь незначительные явления, неспособные действовать самостоятельно и послушные слуги сознательной мысли. Они преувеличивают, изменяют проявления нормального мышления, но не противодействуют ему. Иногда вторая личность говорит сама за себя, берет имя духа и выявляет свои мысли, но только тогда, когда первая личность позволяет ей и дает ей свободу действий. Иногда, наконец, ненормальная группа достаточно богата сама по себе, чтобы привлечь внимание субъекта, потревожить его и лишить его свободы. Но, от самого незначительного подсознательного акта до самых ужасных вещей, всегда один и тот же психологический механизм постепенно приводит к полному растворению ума.
Мы не искали новые законы в этой главе, мы просто нашли многочисленные, а иногда и сложные применения старых законов. Наши гипотезы казались нам достаточными для объяснения различных фактов гадания на жезлах, спиритизма, импульсивного безумия и галлюцинаций. Это подтверждение, которое имеет свои достоинства. Но в то же время, когда наши гипотезы подтверждались применением новых фактов, они были прояснены в самых деликатных частях. Фактически, мы увидели в настоящей главе гораздо лучше, чем в предыдущей, разницу, а иногда даже противоположность, которая существует между чистым и простым результатом автоматизма простого и старого синтеза и текущей деятельностью духа. который объединяет явления в новые группы и единицы. Явления, которые объединены и зависимы в первом автоматизме, вполне могут быть разделены и независимы во втором. Эти две мыслительные деятельности различаются и становятся все более и более точными.



[оригинал на французском языке]
Le malade constate que ses bras et ses jambes font à son insu et malgré lui des actes compliqués, il entend sa propre bouche lui commander ou le railler; il résiste, il discute, il combat contre un individu qui s’est formé en lui-même. Comment peut-il interpréter son état, que doit-il penser de lui-même? N’est-il pas raisonnable quand il se dit possédé par un esprit, persécuté par un démon qui habite au dedans de lui-même. Comment douterait-il, quand cette seconde personnalité, empruntant son nom aux superstitions dominantes, se déclare elle-même Astaroth, Léviathan ou Belzébuth? La croyance à la possession n’est que la traduction populaire d’une vérité psychologique.
Tantôt les deux personnalités vivent en assez bon accord et ne se persécutent pas réciproquement. Certaines femmes sont même assez fières de ce détraquement de leur personnalité et se plaisent à consulter, sur toutes les affaires de la vie, «la petite affaire qu’elles croient avoir au cœur ou à l’estomac et qui leur donne de bons conseils [1]».

[1] Deleuze. Mémoire sur la faculté de prévision, 1836, 148.

«Elle ont des colloques amicaux avec une surintelligence révélatrice qui parle par leur bouche [2].»

[2] Bertrand. Somnambulisme, 233. – Cf. Mirville. Op. cit., I, 65.

Estelle, la célèbre malade du Dr Despine, ne fait rien sans consulter «un bon génie auquel elle se sent forcé d’obéir [3]».

[3] Pigeaire. Puissance de l’électricité animale, 1839, 269.

«Un sujet ne répondait jamais aux questions, disait Charpignon [4], sans dire: «Je vais consulter l’autre.... c’est le génie chargé de me guider et de m’éclairer.»

[4] Charpignon. Physiologie magnétique, 414.

Le plus souvent l’esprit secondaire n’est pas d’aussi bonne composition, il tourmente sa victime et ne lui donne que des mauvais conseils. On connaît bien le malade de Moreau (de Tours), si curieux dans ses disputes avec «la souveraine [5]», les convulsionnaires de Saint-Médard que leurs esprits forcent à tourner indéfiniment sur un pied ou qu’il empêchent de manger [6], et les religieuses de Loudun tourmentées par tous les esprits mauvais qui incarnaient leurs passions [7].

[5] Moreau. Haschich, 337. – Cf. Ball. Maladies mentales, 91.
[6] Gasparin. Op. cit., II, 60.
[7] Paul Richer. La grande hystérie, 825.

Quelquefois il y a plusieurs esprits dans une même personne, les uns bons, les autres mauvais, qui se disputent entre eux: «Un enfant est possédé par deux esprits, l’un mauvais, l’autre bon; dans ses crises, sa bouche changeant de ton, parlait successivement pour l’un et pour l’autre [8].»

[8] Maudsley. Pathologie de l’esprit, 294.

Ces esprits ne se contentent pas de parler, ils agissent. Voici un récit de la supérieure de Loudun que nous étions bien disposé à considérer comme mensonger: «L’un des esprits qui était en elle, Belzébuth, la voulait brûler, elle ne consentait pas, il la jeta contre le feu et elle fut trouvée tout assoupie, la tête touchant presque au feu [9].»

[9] Paul Richer. Op. cit., 811.

Cependant un fait analogue s’est passé presque sous nos yeux: une personne, mécontente de l’écriture automatique que sa main voulait faire, prenait les papiers écrits de la sorte et les jetait au feu; la seconde personnalité fut furieuse et, par une convulsion, mit la main du sujet dans le feu, la brûla sérieusement, puis s’en vanta ensuite dans toutes ses communications automatiques. L’un des meilleurs résumés de tous ces phénomènes se trouve dans la description qu’un possédé de ce genre donne de son propre état: «Je ne saurais vous expliquer ce qui se passe en moi pendant ce temps et comment cet esprit s’unit avec le mien sans lui ôter la connaissance ni la liberté, en faisant néanmoins comme un autre moi-même et comme si j’avais deux âmes dont l’une est dépossédée de son corps et de l’usage de ses organes et se tient à quatre en voyant faire celle qui s’y est introduite. Les deux esprits se combattent dans un même champ qui est le corps, et l’âme est comme partagée; selon une partie de soi, elle est le sujet des impressions diaboliques, et, selon l’autre, des mouvements qui lui sont propres et que Dieu lui donne [10].»

[10] Déposition du père Surin, d’après Berillon. – Dualité cérébrale, 102.

Les diverses épidémies de possessions de Loudun, de Saint-Médard, de Morzine, de Verzegnin, de Plédran, etc. [11], sont bien connues; elles nous montrent tous les exemples possibles de ces diverses destructions du composé mental.

[11] Cf. Regnard. La sorcellerie, 1887, 40, 70... passim.

Conclusion

La désagrégation mentale, la formation des personnalités successives et simultanées dans le même individu, le fonctionnement automatique de ces divers groupes psychologiques isolés les uns des autres ne sont pas des choses artificielles, résultat bizarre de manœuvres expérimentales. Ce sont des choses parfaitement réelles et naturelles que l’expérience nous permet de découvrir et d’étudier, mais qu’elle ne crée pas. Ces choses se montrent naturellement de toutes les manières et avec tous les degrés. Tantôt une séparation très légère ne laisse en dehors de l’esprit que des phénomènes insignifiants, incapables d’agir par eux-mêmes et dociles serviteurs de la pensée consciente. Ils exagèrent, ils modifient les manifestations de la pensée normale, mais ils ne s’y opposent pas. Tantôt la seconde personnalité parle pour son propre compte, prend le nom d’un esprit et met au jour ses réflexions, mais seulement quand la première personnalité le lui permet et la laisse libre d’agir. Tantôt enfin le groupe anormal est assez riche par lui-même pour s’imposer à l’attention du sujet, pour le troubler et lui enlever sa liberté. Mais, depuis l’acte subconscient le plus insignifiant jusqu’aux possessions les plus terribles, c’est toujours le même mécanisme psychologique qui amène peu à peu la dissolution complète de l’esprit.
Nous n’avons pas cherché dans ce chapitre les lois nouvelles, nous avons simplement constaté des applications nombreuses, et quelquefois compliquées, de lois anciennes. Nos hypothèses nous ont paru rester suffisantes pour expliquer les faits variés de la divination par la baguette, du spiritisme, de la folie impulsive et de l’hallucination. C’est là une confirmation qui a bien sa valeur. Mais, en même temps que nos hypothèses se confirmaient en s’appliquant à des faits nouveaux, elles se précisaient dans leurs parties les plus délicates. Nous avons vu, en effet, dans le présent chapitre, beaucoup mieux que dans le précédent, la différence, et quelquefois même l’opposition qui existe entre l’automatisme pur et simple résultat de synthèses simples et anciennes, et l’activité actuelle de l’esprit qui réunit les phénomènes dans des groupes et des unités nouvelles. Les phénomènes qui sont réunis et dépendants dans le premier automatisme peuvent très bien être séparés et indépendants dans le second. Les deux activités de la pensée se distinguent et se précisent de plus en plus.

[перевод Google Translate]
Одна из основных причин этой ошибки (я могу указать на нее тем более, потому что она меня обманула в начале моего исследования) заключается в том, что индуцированное лунатизм заменяет и, следовательно, на мгновение подавляет большинство истерических симптомов. «Мы заставляем приступы исчезнуть, когда мы заменяем их сомнамбулизмом», – уже сказали магнетизеры [1], – «но только при этом условии; как только мы остановимся, кризис начнется снова».

[1] Dupau. Lettres magnétiques, 1826, 178.

«Как ни странно», – говорят современные люди, – «индуцированное лунатизм заставляет исчезнуть естественное лунатизм ... и истерические приступы [2]».

[2] Gilles de la Tourette. Op. cit., 173, 285.

Мои наблюдения очень ясны по этому поводу: три сеанса лунатизма полностью остановили приступы Люси; У Роуз не было припадка, когда я её загипнотизировал, и снова начал, когда я ушел; Намного лучше, Леони после множества намагничиваний потеряла все симптомы истерии и сохранила только лунатизм. Но истерия все еще скрыта, её легко распознать почти всегда по сенсорным нарушениям, во всяком случае, она готова сильно проявить себя при первой возможности, как это случилось с Леони во время менопаузы.


[оригинал на французском языке]
Une des raisons principales de cette erreur (je puis d’autant mieux la signaler que j’ai été trompé par elle au début de mes recherches), c’est que le somnambulisme provoqué remplace et par conséquent supprime momentanément la plupart des symptômes hystériques. «On fait disparaître les crises, quand on les remplace par du somnambulisme, disaient déjà les magnétiseurs [1], mais seulement à cette condition; dès que l’on cesse, les crises reprennent.»

[1] Dupau. Lettres magnétiques, 1826, 178.

«Chose curieuse, disent de même les modernes, le somnambulisme provoqué fait disparaître le somnambulisme naturel... et les crises d’hystérie [2].»

[2] Gilles de la Tourette. Op. cit., 173, 285.

Mes observations sont très nettes sur ce point: trois séances de somnambulisme arrêtaient complètement les crises de Lucie; Rose n’avait pas de crise quand je l’hypnotisais et les recommençait quand je cessais; bien mieux, Léonie, après un grand nombre de magnétisations, avait perdu tous les symptômes d’hystérie et ne conservait que le seul somnambulisme. Mais l’hystérie reste encore latente, facile à reconnaître presque toujours à des troubles sensoriels, en tous les cas, prête à se manifester fortement à la première occasion, comme il arriva pour Léonie au moment de la ménopause.

[перевод Google Translate]
Я заменил судорожные припадки контрактурами, тремором, даже приступами потоотделения и т.д. Я подавил припадки Люси, посоветовав ей заснуть, как только она почувствует запах. Вместо того чтобы катиться в конвульсиях, она ложилась очень тихо и оставалась неподвижной; если бы с ней поговорили, она ответила бы уверенным тоном: «Не беспокой меня, мистер Джанет запретил мне двигаться». Так продолжалось до тех пор, пока длился кризис.

[оригинал на французском языке]
J’ai remplacé des crises convulsives par des contractures, des tremblements, même par des accès de sueurs, générales; j’ai supprimé les crises de Lucie en lui disant de s’endormir dès qu’elle sentirait l’aura. Au lieu de se rouler en convulsions, elle se couchait bien tranquillement et restait immobile; si on lui parlait elle répondait, d’un ton convaincu: «Ne me dérangez pas, M. Janet m’a défendu de bouger.» Cela durait tout le temps qu’aurait duré la crise.

[перевод Google Translate]
Если мы попытаемся избежать этой путаницы и если мы ограничим название истерии набором хорошо охарактеризованных симптомов, то мы должны признать, что сомнамбулизм, внушение и психическая дезинтеграция существуют вне откровенной истерии. Врач, который также занимался гипнозом, указал мне, как легко большинство туберкулезных больных впадают в лунатизм; это очень верно, хотя не у всех из них есть истерические симптомы. При брюшном тифе частичная каталепсия, внушаемые движения и т. д. Достигаются с наибольшей легкостью, и, если бы не слишком естественные угрызения совести, пациентов можно было бы очень быстро полностью загипнотизировать. Внушения пробуждения, таблетки магнита и намагниченные пластины творит чудеса с хлоротичными молодыми девушками. Опьянение от алкоголя, как мы показали любопытный пример, делает мужчину более внушаемым и автоматическим, чем лунатик. Исследования Моро (де Тура) об интоксикации гашишем еще более точны в этом отношении [1].

[1] Moreau (de Tours). Haschich, 141, 117.

Сон, который сам по себе не является гипнотическим состоянием, может очень способствовать внушению и формированию лунатизма [2].

[2] Cf. Back-Tuke, 159; – Moreau (de Tours), 256, 234. – Cullère. Les frontières de la folie, 1888, 211.

Менструальные периоды, как я видел на примере Люси и Мари, снова делают людей, которые больше не поддавались гипнозу и внушению. Наконец, импульсы и фиксированные идеи действительно являются формами психической дезинтеграции и внушения, и они проявляются во множестве людей, которые не являются невропатами в точном смысле этого слова [3].

[3] Moreau (de Tours). Ibid., 106.

Эти замечания позволяют понять, как некоторые врачи, экспериментируя в больницах, где обычно находятся больные, получили так много примеров лунатизма в отношении предметов, которые, строго говоря, не заслуживали названия истериков.


[оригинал на французском языке]
Si l’on cherche à éviter cette confusion et si l’on restreint le nom d’hystérie à un ensemble de symptômes bien caractérisés, il faut avouer alors que le somnambulisme, la suggestion et la désagrégation mentale existent en dehors de l’hystérie franche. Un médecin qui s’occupait aussi d’hypnotisme m’a fait remarquer avec quelle facilité la plupart des phtisiques entraient en somnambulisme; cela est très vrai, quoiqu’ils n’aient pas tous des symptômes hystériques. On obtient, dans la fièvre typhoïde, la catalepsie partielle, les mouvements suggérés, etc., avec la plus grande facilité, et, n’étaient des scrupules trop naturels, on pourrait très vite hypnotiser les malades entièrement. Les suggestions à l’état de veille, les pilules d’arcanum et les plaques magnétisées font merveille sur les jeunes filles chlorotiques. L’ivresse de l’alcool, comme nous en avons montré un exemple curieux, rend un homme plus suggestible et plus automatique qu’une somnambule. Les études de Moreau (de Tours) sur l’ivresse du haschich sont encore plus précises sur ce point [1].

[1] Moreau (de Tours). Haschich, 141, 117.

Le sommeil, qui n’est pas par lui-même un état hypnotique, peut être très favorable à la suggestion et à la formation du somnambulisme [2].

[2] Cf. Back-Tuke, 159; – Moreau (de Tours), 256, 234. – Cullère. Les frontières de la folie, 1888, 211.

Les époques menstruelles, comme je l’ai constaté chez Lucie et chez Marie, rendent de nouveau hypnotisables et suggestibles des personnes qui ne l’étaient plus. Enfin, les impulsions et les idées fixes sont bien des formes de désagrégation mentale et de suggestion, et elles se présentent chez une foule d’individus qui ne sont pas des névropathes, au sens précis du mot [3].

[3] Moreau (de Tours). Ibid., 106.

Ces remarques permettent de comprendre comment certains médecins, expérimentant dans des hôpitaux où d’ordinaire se trouvent surtout des malades, aient obtenu tant d’exemples de somnambulisme sur des sujets qui, à strictement parler, ne méritaient pas le nom d’hystériques.

[перевод Google Translate]
Хак Тьюк неоднократно цитирует людей, которые стали слепыми или глухими в результате сильных эмоций [1].

[1] Hack-Tuke. Le corps et l’esprit, 109.

Я сам заметил, что при выздоравливании истерики любая внезапная эмоция приводит к анестезии. Короче говоря, эмоция растворяет ум, уменьшает его синтез и на мгновение делает его несчастным.
Каковы будут результаты этого случайного несчастья? Они сильно различаются в зависимости от обстоятельств: если во время этого несчастного периода на пациента не произвело впечатление какое-либо ненормальное ощущение, если его не поразила какая-либо точная и опасная идея, он выздоровеет без каких-либо трудностей, сохранит мало или совсем не воспоминание об этом случайном состоянии и останется на всю оставшуюся жизнь совершенно свободным и разумным. Сколько людей имели такие возможности сойти с ума, которыми они не воспользовались. Но если, к сожалению, новый, характерный и опасный импульс создается в уме в тот момент, когда он не может сопротивляться, он укореняется в группе ненормальных явлений, развивается там и больше не угасает. Напрасно исчезают неудачные обстоятельства и ум пытается вернуть себе привычную силу, фиксированная идея, как нездоровый вирус, была посеяна в нем и развивается в том месте его личности, которое он не знает. более досягаемости, он действует подсознательно, беспокоит сознание и вызывает все несчастные случаи истерии или безумия. В больницу доставили семнадцатилетнюю девушку, у которой начались приступы ужаса, потому что ночью по улицам за ней следил незнакомец; это было в то же самое время, когда Мари совершила глупость, которая оставила такой сильный след в её жизни; примеров такого рода бесчисленное множество. Вот несколько более редких: «Сорокалетний священнослужитель, – говорит Эразм Дарвин, однажды оказался в компании и пил вино ... Совершенно пьяный, он проглотил печать письма. Один из гостей сказал ему в шутку: «Тебе закроют кишки»; С этого момента он впал в меланхолию и через два дня отказался от твердой или жидкой пищи. Он ответил, что ничего не может пройти, и он умер в результате этого заблуждения [2]».

[2] Erasme Darwin. Zoonomie, IV, 77.

Точно так же импульс перерезать себе горло бритвой, о котором он никогда раньше не думал, пришел к молодому человеку, о котором я говорил, когда в припадке распада и моральной слабости он имел несчастье прикоснуться к бритве. Вот почему навязчивые представления этих несчастных людей привязаны к их профессии, к книгам, которые они имеют возможность читать, к словам, которые они слышат в моменты своей слабости. «Новости определяют формы безумия, потому что их провоцируют текущие обстоятельства, но эти идеи не создают безумия или предрасположенности к безумию, они не объясняют это нервное состояние, эту физическую и моральную гиперестезию, которую наследственность вызывает, откладывается в глубине их существа и рано или поздно заканчивается тем, что забирает разум и совесть [3]».

[3] Moreau (de Tours). Psychologie morbide, 126.

Никто лучше Моро (де Тур) не выразил необходимости этого изначального состояния мгновенной психической слабости для объяснения вторжения безумия. «Одержимость, – повторяет он снова и снова, - не возникает без причины, это результат глубокого, радикального изменения во всем уме. Это огромная ошибка психологии – путать это с ошибкой ... Сумасшедший не ошибается, он действует в интеллектуальной сфере, отличной от нашей, которую нельзя исправить больше, чем сон вчера... Фиксированные идеи суть отдельные части состояния сна, которое продолжается накануне... Это частичный сон... [4]»

[4] Moreau (de Tours). Haschich, 123.

«Фиксированная идея – это результат этого интеллектуального разложения, результат, который сохраняется, даже если во многих отношениях это разложение прекратилось и разум в некотором роде перестроился, это основная идея сна, которая пережила сон и породил его [5].»

[5] Moreau (de Tours). Haschich, 98.

Невозможно лучше выразить то, что нам кажется правдой, и мы только желаем, чтобы наши исследования психической дезинтеграции и устойчивости идей в подсознательном состоянии помогли прояснить и укрепить теории великих людей. психиатр, психолог.

Другая характеристика этих фиксированных идей, результат непостоянной, но преходящей дезинтеграции, состоит в том, что их гораздо труднее достичь и изменить. Вы делаете все, что хотите, с сознанием истерички, потому что в настоящее время она находится в состоянии психологического страдания, которое делает её управляемой. Вы не модифицируете сумасшедшего таким же образом, потому что вы обычно изучаете его только в период, когда его бред организован и когда разум вернулся к стабильному состоянию равновесия, которое нельзя нарушить. Нам нужно было бы выяснить, можем ли мы вернуть человека к психологическому состоянию, в котором возник делирий. Таким образом, я бы попытался отравить пациента Эразма Дарвина второй раз, чтобы выяснить, не может ли человек, находящийся в новом опьянении, иметь больше власти над фиксированной идеей. Мы также могли иногда ожидать периодических состояний, которые возвращали бы первоначальные состояния бреда. Но мы понимаем, что в любом случае перед нами все другие трудности. Однако я все еще верю, что патологическая психология, делающая первые шаги в течение нескольких лет, резервирует неожиданную помощь для помощи душевнобольным.

После всех наших исследований автоматизма мы задавались вопросом, были ли эти феномены абсолютно вызваны болезнью. Теперь мы можем ответить, что они не принадлежат к какой-либо конкретной болезни и в какой-то степени специфичны, что они просто результат некой слабости, которую мы назвали психологическим страданием. Пусть эти люди проявляют свою болезнь тысячью разных способов; что они заставляют столы говорить и пробуждать душу Гутенберга, что они открывают госпиталь для больных собак или читают лекции против вивисекции, что они сокращают: их конечности или все равно искривляют их в своего рода мышечном бреду; все это не меняет их болезни и не создает новых психологических явлений. Всегда из-за одной и той же слабости, той же усталости они сдаются без сопротивления и позволяют той или иной группе ощущений и образов развиваться бесконечно.



[оригинал на французском языке]
Hack Tuke cite à plusieurs reprises des individus qui sont devenus aveugles ou sourds à la suite d’une forte émotion [1].

[1] Hack-Tuke. Le corps et l’esprit, 109.

J’ai constaté moi-même que, chez des hystériques en voie de guérison, toute émotion subite ramène des anesthésies. En un mot, l’émotion a une action dissolvante sur l’esprit, diminue sa synthèse et le rend pour un moment misérable.
Quels seront les résultats de cette misère accidentelle? Ils sont bien différents suivant les circonstances: si, pendant cette période malheureuse, le malade n’a été impressionné par aucune sensation anormale, s’il n’a été frappé par aucune idée précise et dangereuse, il va guérir sans aucune difficulté, conservera peu ou point de souvenir de cet état accidentel et restera, pendant le reste de sa vie, parfaitement libre et raisonnable. Que de gens ont eu ainsi des occasions de devenir fous dont ils n’ont pas profité. Mais si, par malheur, une impulsion nouvelle, caractéristique et dangereuse est faite sur l’esprit à ce moment où il est incapable de résister, elle prend racine dans un groupe de phénomènes anormaux, elle s’y développe et ne s’efface plus. C’est en vain que les circonstances fâcheuses disparaissent et que l’esprit essaye de reprendre sa puissance accoutumée, l’idée fixe, comme un virus malsain, a été semée en lui et se développe à un endroit de sa personne qu’il ne peut plus atteindre, elle agit subconsciemment, trouble l’esprit conscient et provoque tous les accidents de l’hystérie ou de la folie. On a amené à l’hôpital une jeune fille de dix-sept ans qui a commencé des crises de terreur parce qu’elle a été suivie la nuit dans les rues par un inconnu au moment de ses époques; c’est au même moment que Marie a fait les sottises qui ont laissé une si forte marque sur sa vie; les exemples de ce genre sont innombrables. En voici de plus rares: «Un ecclésiastique de quarante ans, raconte Erasme Darwin, se trouva un jour en compagnie et il but du vin... Étant complètement ivre, il avala le cachet d’une lettre. Un des convives lui dit en plaisantant: «Vous aurez les boyaux cachetés»; de ce moment, il devint mélancolique et, au bout de deux jours, il refusa de prendre aucune nourriture solide ou liquide. Il répondait que rien ne pouvait passer et il mourut en conséquence de cette fausse idée [2].»

[2] Erasme Darwin. Zoonomie, IV, 77.

De même, l’impulsion de couper la gorge avec un rasoir, à laquelle il ne pensait pas auparavant, vint au jeune homme dont j’ai parlé, quand, dans un accès de désagrégation et de faiblesse morale, il eut le malheur de toucher un rasoir. C’est pour cela que les idées fixes de ces malheureux sont rattachées à leur profession, aux livres qu’ils ont l’occasion de lire, aux paroles qu’ils entendent dans leurs moments de faiblesse. «C’est l’actualité qui décide des formes de la folie, parce que ce sont les circonstances actuelles qui les provoquent, mais ces idées ne créent ni la folie ni la prédisposition à la folie, elles n’expliquent pas cet état nerveux, cette hyperesthésie physique et morale que l’hérédité a déposée au fond de leur être et qui finit tôt ou tard par emporter et la raison et la conscience [3].»

[3] Moreau (de Tours). Psychologie morbide, 126.

Nul en effet n’a mieux exprimé que Moreau (de Tours) la nécessité de cet état primordial de faiblesse psychique momentané pour expliquer l’invasion de la folie. «L’idée fixe, répète-t-il sans cesse de toutes les manières, ne survient pas sans raison, c’est le résultat d’une modification profonde, radicale de toute l’intelligence. C’est une faute énorme de psychologie que de la confondre avec l’erreur... Le fou ne se trompe pas, il agit dans une sphère intellectuelle différente de la nôtre qu’on ne peut pas plus redresser que la veille ne peut redresser les rêves... Les idées fixes sont les parties détachés d’un état de rêve qui se poursuit dans la veille... C’est un rêve partiel... [4]»

[4] Moreau (de Tours). Haschich, 123.

«L’idée fixe est le résultat de cette décomposition intellectuelle, résultat qui persiste, alors même qu’à beaucoup d’égards cette décomposition a cessé et que l’intelligence s’est en quelque sorte recomposée, c’est l’idée principale d’un rêve qui survit au rêve et qui l’a engendrée [5].»

[5] Moreau (de Tours). Haschich, 98.

Il est impossible d’exprimer mieux ce qui nous semble la vérité, et nous souhaitons seulement, par nos études sur la désagrégation mentale et sur la persistance des idées à l’état subconscient, avoir contribué à préciser et à fortifier les théories du grand aliéniste psychologue.

Un autre caractère de ces idées fixes, résultat d’une désagrégation non permanente mais passagère, c’est qu’il est beaucoup plus difficile de les atteindre et de les modifier. Vous faites de la conscience d’une hystérique tout ce que vous voulez, parce qu’elle est actuellement dans l’état de misère psychologique qui la rend maniable. Vous ne modifiez pas de la même manière un aliéné, parce que vous ne l’étudiez d’ordinaire que dans la période où son délire est organisé et quand l’intelligence est revenue à un état d’équilibre stable qu’on ne peut déranger. Il faudrait chercher si l’on ne pourrait pas ramener l’individu à l’état psychologique dans lequel le délire a pris son origine. Ainsi, j’aurais essayé d’enivrer une seconde fois le malade d’Erasme Darwin, afin de rechercher si l’on ne pourrait pas, dans une nouvelle ivresse, avoir plus de pouvoir sur l’idée fixe. On pourrait aussi attendre quelquefois des états périodiques qui ramèneraient les conditions initiales du délire. Mais on comprend que, de toutes manières, on se trouve en présence de toutes autres difficultés. Je persiste cependant à croire que la psychologie pathologique, qui fait depuis quelques années ses premiers pas, réserve des secours inattendus pour le soulagement des aliénés.

Nous nous demandions, après toutes nos études sur l’automatisme, si ces phénomènes étaient absolument créés par la maladie. Nous pouvons répondre maintenant qu’ils n’appartient pas à une maladie particulière et en quelque sorte spécifique, qu’ils sont tout simplement le résultat d’une sorte de faiblesse que nous avons appelée la misère psychologique. Que ces individus manifestent leur maladie de mille manières différentes; qu’ils fassent parler les tables et évoquent l’âme de Gutenberg, qu’ils ouvrent un hôpital pour chiens malades, ou fassent des conférences contre la vivisection, qu’ils contracturent: leurs membres ou les contorsionnent de toutes façons dans une sorte de délire musculaire; tout cela ne change pas leur maladie et ne crée pas des phénomènes psychologiques nouveaux. C’est toujours à cause de la même faiblesse, de la même fatigue, qu’ils s’abandonnent sans résistance et laissent se développer indéfiniment tel ou tel groupe de sensations et d’images.

[перевод Google Translate]
Хотя поле сознания обычно довольно велико и позволяет нам объединить в едином личном восприятии довольно большое количество сознательных феноменов, тем не менее бывают моменты, когда оно ограничивается тем, что ставит нас в состояние, аналогичное состоянию внушаемости. и галлюцинации. Когда он исчезает в полном сне или восстанавливается после сна, разум проходит период естественного и неизбежного сокращения. Это момент сновидений: каждый образ, который рождается изолированно в сознании, становится до некоторой степени точным, но недостаточным для того, чтобы проявить себя в виде очень полного движения в человеке, который не привык двигать своими конечностями с помощью изображений такого рода, но достаточно, чтобы казаться объективным и объективным, как галлюцинации. Сновидец не удивлен, не сомневается в том, что думает, не больше, чем внушаемый лунатик; он без сопротивления подвергается автоматизму элементов, к которым сводится его ум. Легкий шум, свечение, складка простыни, состояние тела вызывают внушение; расположение органов таким или таким образом, подходящим для выражения эмоции или страсти, дает сновидению его общее направление, и все происходит как в обычном автоматизме. У нас также есть, даже во время обычного бодрствования, психологические явления, которые полностью ускользают от нас. Среди этих действий, происходящих вне личного восприятия, можно было бы сосчитать физиологические функции, разум которых никто не оспаривает, хотя не совсем понятно, какому существу мы должны приписать этот разум органов. Возможно, как сказал Лиебо, «бессознательное воспоминание о каждой жизненно важной функции: сердце научилось биться, а легкие – дышать [1]».

[1] Liébault. Du sommeil, 137.

«Возможно, внутри нас есть большое количество привычных и образованных спинномозговых или ганглиозных душ, которые управляют всеми физиологическими функциями [2]».

[2] Dr Philips. Cours de braidisme, 104.

«В костном мозге человека могут быть настоящие существа, обладающие большей духовной ценностью, чем душа лягушки [3]».

[3] Lotze. Psychologie physiologique, 144. – Cf. Lewes, Maine de Biran, Œuvres inédites, II, 13. – Hartmann. Inconscient, I, 75. – Colsenet. Inconscient, 141, etc.

Но, хотя эти предположения кажутся нам вероятными, они достаточно далеко выходят за рамки сделанных нами наблюдений, поэтому мы избегаем их обсуждения в работе экспериментальной психологии. Мы ограничимся указанием на более известные факты, которые личная совесть оставляет на произвол судьбы, и это явления отвлечения, явления инстинкта, привычки и страсти.


[оригинал на французском языке]
Quoique le champ de la conscience soit d’ordinaire assez large et nous permette de réunir dans une même perception personnelle un assez grand nombre de phénomènes conscients, il y a cependant des moments où il se restreint au point de nous mettre dans un état analogue à celui de l’individu suggestible et hallucinable. Au moment de disparaître dans un sommeil complet, ou bien au moment où il se reforme après le sommeil, l’esprit passe par une période de rétrécissement naturel et inévitable. C’est le moment des rêves: chaque image qui naît isolément dans la conscience se précise quelque peu, pas assez encore pour se manifester par un mouvement bien complet chez un homme qui n’est pas accoutumé à remuer ses membres par des images de ce genre, mais suffisamment pour paraître extérieure et objective comme les hallucinations. Pas plus que le somnambule suggestible, le rêveur ne s’étonne, ne doute de ce qu’il pense; il subit sans résistance l’automatisme des éléments auxquels son esprit est réduit. Un léger bruit, une lueur, un pli du drap, un état du corps provoquent la suggestion; la disposition des organes de telle ou telle manière propre à exprimer une émotion ou une passion, donne au rêve sa direction générale, et tout se passe comme dans un automatisme régulier. Nous avons également, même pendant la veille normale, des phénomènes psychologiques qui nous échappent entièrement. On pourrait compter, parmi ces actes qui se passent en dehors de la perception personnelle, les fonctions physiologiques dont personne ne conteste l’intelligence, quoique l’on ne comprenne pas bien à quel être il faut attribuer cette intelligence des organes. Peut-être y a-t-il, comme le disait Liébault, «une remémoration inconsciente pour chaque fonction vitale, le cœur a appris à battre et les poumons à respirer [1]».

[1] Liébault. Du sommeil, 137.

«Peut-être y a-t-il en nous un grand nombre d’âmes spinales ou ganglionnaires susceptibles d’habitudes et d’éducation qui dirigent chaque fonction physiologique [2].»

[2] Dr Philips. Cours de braidisme, 104.

«Il y a peut-être dans la moelle de l’épine dorsale de l’homme des êtres réels d’une plus grande valeur spirituelle que l’âme de la grenouille [3].»

[3] Lotze. Psychologie physiologique, 144. – Cf. Lewes, Maine de Biran, Œuvres inédites, II, 13. – Hartmann. Inconscient, I, 75. – Colsenet. Inconscient, 141, etc.

Mais, quoique ces suppositions nous paraissent vraisemblables, elles dépassent assez la portée des observations que nous avons faites, pour que nous évitions de les discuter dans un ouvrage de psychologie expérimentale. Nous nous contenterons de signaler des faits plus connus que la conscience personnelle abandonne à leur développement automatique, ce sont les phénomènes de la distraction, ceux de l’instinct, de l’habitude et de la passion.

[перевод Google Translate]
Изучение привычки настолько естественным образом приводит к понятию автоматических и подсознательных действий, что многие авторы могут описать это только с помощью гипотезы двух одновременных личностей. Описание, данное Кондильяком, для нас особенно интересно. «Итак», – сказал он, – «в каждом человеке есть два «я»: привычное «я» и рефлексивное «я»; это первый, кто прикасается, кто видит, это он управляет всеми животными способностями, его цель – направлять тело, защищать его от любых несчастных случаев, постоянно следить за его сохранением. Второй, оставив ему все эти детали, переходит к другим объектам. Он заботится о том, чтобы добавить к нашему счастью, его успехи умножают его желания ... Это желание поддерживается в действии объектами, впечатления которых воспроизводят в душе идеи, потребности, желания, которые определяют в теле человека. соответствующие движения, необходимые для сохранения животного. Его возбуждает все, что, давая нам любопытство, побуждает умножать наши потребности. Но, хотя у каждого из них есть конкретная цель, они часто действуют вместе. Например, когда геодезист решает проблему, предметы по-прежнему влияют на его чувства. Эго обычно подчиняется их впечатлениям: именно он пересекает Париж, избегая затруднений, в то время как эго рефлексии полностью находится в решении, которое оно ищет ... Эго обычно достаточно для нужд, которые абсолютно необходимы для сохранения животного ... Мера отражения, которое у нас есть за пределами наших привычек, составляет наш разум [1]».

[1] Condillac. Traité des animaux. Œuvres complètes, 1798, III, 553.

Это описание, несомненно, имеет здесь только истинность метафоры, поскольку сознательные феномены, которые автоматически развиваются в привычке, у нормального человека не сгруппированы и синтезированы так, чтобы сформировать второе «я», как в гемисомнамбулизме; но наши предыдущие обсуждения, которые невозможно здесь возобновить, учат нас, что, несмотря на это преувеличение, в этом описании больше правды, чем в самом банальном мнении, которое упрощает автоматические и привычные явления – физиологические движения.


[оригинал на французском языке]
L’étude de l’habitude amène si naturellement à la notion des actes automatiques et subconscients, que beaucoup d’auteurs ne peuvent la décrire qu’en se servant de l’hypothèse des deux personnalités simultanées. La description donnée par Condillac est surtout intéressante pour nous. «Ainsi, dit-il, il y a en quelque sorte deux moi dans chaque homme: le moi d’habitude et le moi de réflexion; c’est le premier qui touche, qui voit, c’est lui qui dirige toutes les facultés animales, son objet est de conduire le corps, de le garantir de tout accident, de veiller continuellement à sa conservation. Le second, lui abandonnant tous ces détails, se porte à d’autres objets. Il s’occupe du soin d’ajouter à notre bonheur, ses succès multipliant ses désirs... Celui-là est tenu en action par les objets dont les impressions reproduisent dans l’âme les idées, les besoins, les désirs, qui déterminent dans le corps des mouvements correspondants nécessaires à la conservation de l’animal. Celui-ci est excité par toutes choses qui, en nous donnant de la curiosité, nous portent à multiplier nos besoins. Mais, quoiqu’ils tendent chacun à un but particulier, ils agissent souvent ensemble. Lorsqu’un géomètre, par exemple, est fort occupé de la solution d’un problème, les objets continuent encore d’agir sur ses sens. Le moi d’habitude obéit donc à leurs impressions: c’est lui qui traverse Paris, qui évite les embarras, tandis que le moi de réflexion est tout entier à la solution qu’il cherche... Le moi d’habitude suffit aux besoins qui sont absolument nécessaires à la conservation de l’animal... La mesure de réflexion que nous avons au-delà de nos habitudes est ce qui constitue notre raison [1].»

[1] Condillac. Traité des animaux. Œuvres complètes, 1798, III, 553.

Cette description sans doute n’a ici que la vérité d’une métaphore, car les phénomènes conscients qui se développent automatiquement dans l’habitude ne sont pas chez l’homme normal groupés et synthétisés de manière à former un second moi, comme dans l’hémi-somnambulisme; mais nos discussions précédentes, qu’il est impossible de reprendre ici, nous apprennent que, malgré cette exagération, il y a, dans cette description, plus de vérité que dans l’opinion la plus banale qui fait des phénomènes automatiques et habituels de simples mouvements physiologiques.

[перевод Google Translate]
Во-первых, как и у любого вирулентного заболевания, есть инкубационный период; новая идея проходит и повторяется в смутных грезах ослабленного сознания, а затем на несколько дней кажется, что исчезает и позволяет уму оправиться от мимолетных потрясений. Но он проделал подпольную работу, он стал достаточно мощным, чтобы сотрясать тело и вызывать движения, которые не происходят в личном сознании. Каково же удивление остроумного человека, когда он в жалости оказывается под окнами своей красоты, куда его блуждающие шаги уносили его, не подозревая об этом, когда посреди своей работы он слышит, как она бормочет во рту, имя всегда одно и то же! Добавим, что каждая идея вызывает выразительные изменения во всем теле, которые не всегда заметны для посторонних, но которые тактильные и мышечные чувства передают сознанию; что же тогда должно быть нервозностью ума, который каждый момент чувствует, что его мятежный организм начинает действия, которые ему не были приказаны! Это настоящая страсть, не идеализированная вымышленными описаниями, а сведенная к её основным психологическим характеристикам.

[оригинал на французском языке]
Il y a d’abord, comme dans toute maladie virulente, une période d’incubation; l’idée nouvelle passe et repasse dans les rêveries vagues de la conscience affaiblie, puis semble, pendant quelques jours, disparaître et laisser l’esprit se rétablir de son trouble passager. Mais elle a accompli un travail souterrain, elle est devenue assez puissante pour ébranler le corps et provoquer des mouvements dont l’origine n’est pas dans la conscience personnelle. Quelle est la surprise d’un homme d’esprit quand il se retrouve piteusement sous les fenêtres de sa belle où ses pas errants l’ont transporté sans qu’il s’en doute, quand au milieu de son travail il entend sa bouche murmurer sans cesse un nom toujours le même! Ajoutons que toute idée amène des modifications expressives dans tout le corps qui ne sont pas toujours appréciables pour des étrangers, mais que les sens tactiles et musculaires transmettent à la conscience; quel doit être alors l’énervement d’un esprit, qui sent à tout moment son organisme révolté commencer des actes qui ne lui ont pas été commandés! Telle est la passion réelle, non pas idéalisée par des descriptions fantaisistes, mais ramenée à ses caractères psychologiques essentiels.

In action grown habitual, what instigates each new muscular contraction to take place in its appointed order is not a thought or a perception, but the sensation occasioned by the muscular contraction just finished. A strictly voluntary act has to be guided by idea, perception, and volition, throughout its whole course. In an habitual action, mere sensation is a sufficient guide, and the upper regions of brain and mind are set comparatively free.

It must be admitted, therefore, that in certain persons, at least, the total possible consciousness may be split into parts which coexist but mutually ignore each other, and share the objects of knowledge between them. More remarkable still, they are complementary. Give an object to one of the consciousnesses, and by that fact you remove it from the other or others. Barring a certain common fund of information, like the command of language, etc., what the upper self knows the under self is ignorant of, and vice versa. M. Janet has proved this beautifully in his subject Lucie.

If they really were the innermost sanctuary, the ultimate one of all the selves whose being we can ever directly experience, it would follow that all that is experienced is, strictly considered, objective; that this Objective falls asunder into two contrasted parts, one realized as ‘Self,’ the other as ‘not-Self ;’ and that over and above these parts there is nothing save the fact that they are known, the fact of the stream of thought being there as the indispensable subjective condition of their being experienced at all. But this condition of the experience is not one of the things experienced at the moment; this knowing is not immediately known. It is only known in subsequent reflection. Instead, then, of the stream of thought being one of con-sciousness, “thinking its own existence along with whatever else it thinks,” (as Ferrier says) it might be better called a stream of Sciousness pure and simple, thinking objects of some of which it makes what it calls a ‘Me,’ and only aware of its ‘pure’ Self in an abstract, hypothetic or conceptual way. Each ‘section’ of the stream would then be a bit of sciousness or knowledge of this sort, including and contemplating its ‘me’ and its ‘not-me’ as objects which work out their drama together, but not yet including or contemplating its own subjective being. The sciousness in question would be the Thinker, and the existence of this thinker would be given to us rather as a logical postulate than as that direct inner perception of spiritual activity which we naturally believe ourselves to have. ‘Matter,’ as something behind physical phenomena, is a postulate of this sort. Between the postulated Matter and the postulated Thinker, the sheet of phenomena would then swing, some of them (the ‘realities’) pertaining more to the matter, others (the fictions, opinions, and errors) pertaining more to the Thinker. But who the Thinker would be, or how many distinct Thinkers we ought to suppose in the universe, would all be subjects for an ulterior metaphysical inquiry.
Speculations like this traverse common-sense; and not only do they traverse common sense (which in philosophy is no insuperable objection) but they contradict the fundamental assumption of every philosophic school.

Proof of double consciousness in hysterical individuals
The psychologists of France, during the past few years, have been diligently at work studying the phenomena of double consciousness and double personality in hysterical individuals. The same problems have also been the subject of numerous investigations in foreign countries, especially in England and in America; and the phenomena of automatic writing, which are now so often described in the scientific periodicals of both the above-mentioned countries, are evidently due to that doubling of personality which is so manifest in a vast number of hysterical people.

Before presenting the recent researches that I have made, I believe it profitable first to recapitulate the processes of investigation employed. I may add that the results that I have obtained, have been fully confirmed by the researches of other authors, among whom I shall cite my friend, M. Pierre Janet, who has recently published a very interesting work upon this topic.*
* L'automatisme psychologique. Paris: 1889. F. Alcan.

Automatic writing furnishes the first illustration of the relations between the two consciousnesses. It is a most important phenomenon and is worth the trouble of being carefully studied. An examination of the scientific collections of England and America shows that in those countries the subject is frequently investigated.

Automatic writing does not only serve to express sensations perceived by the second consciousness; it is likewise able to express the thoughts that this second consciousness spontaneously combines. Hysterical persons have been found who, when a pen was put into their hands and their attention diverted, began to write, unconsciously, entire well-connected phrases, recitals, confessions, etc. The principal subject the one with whom we communicate by word suspects nothing, and does not see what his anaesthetic hand is doing; it is the second consciousness which employs this mode of expression. I myself have made this experiment upon a subject, and other authors have likewise reported several instances.
The latter form of experiment is evidently the one that approaches nearest to the experiments upon automatic writing which at the present time are being conducted in England and America. They consist in asking a person to place his hand upon a planchette that can serve for the purposes of writing and to remain immovable without thinking of anything. When the subject is nervous it will sometimes happen that the planchette becomes agitated and begins to write thoughts entirely foreign to the subject; the latter remains motionless and has no consciousness of anything. It may be assumed, with great likelihood, that under such conditions an intellectual doubling of the subject takes place, analogous to that which we have observed in our hemi-anaesthetic, hysterical patients. Only, in the case of an hysterical individual, the doubling is easier, in consequence of the insensibility which reigns in a part of the body; it being easily comprehensible that the acts of the second consciousness, produced by preference in the insensible regions, remain unknown to and concealed from the principal consciousness. It may happen, however, with certain nonhysterical subjects that experiments of doubling bring about a transitory anaesthesia, and Mr. W. James has recently observed, that while one of his patients was writing with the planchette he did not feel the painful excitations inflicted upon his arm, whereas the second consciousness perceived them distinctly, and complained of the same by means of the automatic writing.

Mechanism or subconsciousness?

In all the experiments that I have hitherto presented, I have supposed in hysterical persons the existence of a double consciousness. This hypothesis possessed the advantage of explaining how it happens that we are able to provoke in the limbs of such individuals various complex movements of adaptation, which are performed without their knowledge; and we, accordingly, proceeded upon the assumption that these movements were regulated by a secondary consciousness, which does not amalgamate with the principal personality.
But the objection has recently been made, that the hypothesis of double consciousness is not necessary, and that we might explain all the experiments in question by presuming that the movements of the insensible members are parcel of that mechanical activity which is constantly seen at work in habit and instinct, and which seems to perform its functions without the aid of consciousness.
This second explanation, at first blush, is so natural, that when I began my researches I did not hesitate to accept it, even contrary to the opinion of my friend M. Pierre Janet, who adopted the hypothesis of subconscious phenomena. But later, according as my observations and experiments became more numerous, I was compelled to abandon the explanation founded upon mechanical acts. This, I admit, cost me a great deal; for it is singular to observe, how, despite ourselves, and the desire of being impartial, we ever reluctantly surrender a first idea. I shall, therefore, essay to recapitulate the facts that have brought about my conviction. Some of these facts are new; but the greater part have already been published by me in the Revue philosophique of February, 1889; and M. Pierre Janet in his recent book on psychological automatism (l’Automatisme psychologique) has added other facts that are highly interesting.
Let us begin with the simplest cases.
We have before us a lady patient, observed in the waking state, whose anaesthetic hand, hidden behind a screen, repeats the movements that it is made to perform; the patient feels nothing, suspects nothing, and believes that her hand is motionless. This repetition of the movement may be regarded as a physiological act devoid of consciousness. Let us complicate slightly the experiment in question. Let us cause the hand to trace the patient's own name, and, in so doing, commit an orthographical error; it frequently happens that the hand, in re-writing the name, hesitates when it reaches the error, or will even correct it. We may still, perhaps, maintain that this is a physiological act devoid of consciousness. But let us continue. There are patients, St. Am for example, whose hand spontaneously finishes the word they are made to trace; thus, I cause the letter d to be written; the hand continues, and writes don; I write pa, and the hand continues and writes pavilion; I write Sal, and the hand writes: Salpêtrière. Is it possible that this is an act destitute of consciousness ? The question, manifestly, is become more doubtful. But there is a more convincing instance still, for the following case is the most curious that has come under my notice. M. Taine was speaking to me one day, in detail, of an observation that he has inserted in the preface to his beautiful book on Intelligence (l’Intelligence). The observation in question relates to a young girl who, at times, would unconsciously seize a pen, and write a whole page, the sense of which she did not understand; this page, always signed by the same
name, (M. Taine told me that it was the name of the girl's governess,) was the expression of mournful ideas and sorrowful reflections upon life. What particularly interested me in the matter of this observation was the fact, that I myself, in an observation of my own, have obtained an entirely analogous result, and M. Pierre Janet, likewise, has gotten five or six more. The lady patient, whom I observed, was an hysterical subject, whose right arm was totally insensible. On certain days, when a pen was put into her right hand behind a screen, the hand in question, without further solicitation, would begin to write connected phrases, to which the mind of the patient remained wholly foreign, for while her hand was writing, the patient would be chatting with us about something entirely different. Concerning the explanation of these last facts, the slightest doubt no longer seems permissible; and it is likewise certain that authors who have gathered equally complicated observations, have not hesitated in regard to the manner in which they are to be explained.
In fine, we behold, in this instance, the writing of the anaesthetic hand become the secretary of a complete personality, endowed with its own exclusive ideas, and its own emotions. M. Taine, without the thought of an objection, admits that these facts are explained by the existence of two personalities in juxtaposition.
I well know that a skeptic could always maintain that the second personality, revealed in our experiments, is a personality destitute of consciousness. I am, indeed, unable to furnish the material proof to convince such a skeptic that he is mistaken. The question of consciousness, as in a future article I shall have occasion fully to demonstrate, is one of the most delicate problems that a psychologist could undertake to solve. Upon the whole, however, it seems to me that there is a great probability in favor of the acceptance of the element of consciousness in such complex psychic manifestations as those I have just cited.
M. Pierre Janet has added to the subject in question a further argument, that ought to be regarded as convincing. How are we led to recognize, he asks, the existence of consciousness in another individual? When we find, for example, that the individual utters connected words, conveying sense. But, if the word is one mode of expression of conscious thought, writing must be regarded as another, equally complex, or even more so; and we are unable to understand why writing should not prove as much as the spoken word.
Moreover, in order to render this demonstration perfectly convincing, we will say, that there are patients in whom this second personality speaks, even in the state of wake. Here, at least if I consult my own experience, we have to do with entirely exceptional cases. Thus, I have seen three patients who, when we slightly pricked their insensible member, suddenly would complain in a loud voice, crying: “You hurt me !” It was the second personality that spoke, for if we addressed the patient directly and called her by her own name, she would invariably declare that she had said nothing. I did not follow out the study of these curious phenomena, because at the beginning of my researches I did not know whether they were real or simulated. But M. Pierre Janet has observed similar ones under circumstances so precise, that now I no longer doubt their exactitude.
Here, accordingly, the second personality of the hysterical patient not only writes of its own accord, but speaks even. Shall we still maintain that this is an unconscious personality?
But this is not all. We know of even more convincing facts. We know of observations, in which this second personality, ever awake, is seen gradually to develop more and more, and to assume the initiative in conduct, instead of the first personality, which is temporarily annihilated. Such is the case of Felida, the interesting patient whose history M. Azam reported twenty years ago, which people at that epoch could not have been expected to understand, but at the present time is perfectly elucidated by all the data which in an abridged form we are placing before the reader. With Felida there occurred certain critical periods, as the effect of which her character would completely change and a part of her recollections would disappear; she passed into a new state into her second condition, as M. Azam called it; this second condition, which would last weeks and even months, was connected by memory with her previous “second” conditions. Thus she would remember persons, whom she had seen in former “second” conditions, but she did not remember those whom she had seen in the intervals. Thus there was developed within the patient a real double personality, not co-existent, but successive.
The facts above set forth have led me to the assumption that there may exist in hysterical patients two rational faculties, that are mutually ignorant of each other. I do not regard this as a simple hypothesis; it is an induction, in my opinion perfectly legitimate.
To me it seems difficult, upon the occasion of every case examined and every movement produced in the anaesthetic member, to declare whether the movement in question is accompanied by consciousness; the criterion which we employ is too uncertain to be everywhere applied with infallibility. But I believe it satisfactorily established in a general way, that two states of consciousness, not known to each other, can co-exist in the mind of an hysterical patient.*
* I cannot adduce here all the arguments upon which my position is based. I shall only refer, in this note, to the interesting researches of M. Pierre Janet upon “systematic anaesthesia”.

We discover at once the psychological conclusion to be drawn from the preceding experiments; namely, that the limits of introspection are not those of consciousness; and that where we have not consciousness, there is not necessarily unconsciousness. Such are the very important and very curious facts that to me seem destined to reconstruct the theory of the unconscious.

The graphic method and the doubling of consciousness

Psychologists, in the last few years, have come by many different ways to establish the fact that in hysterical patients a plurality of persons exists. The curious observation, for example, of Doctor Azam, of Bordeaux, may be recalled, where a young woman, by the name of Felida, manifestly hysterical, presented two successive lives in which she possessed neither the same character nor had the same recollections.*
*Azam, Double Conscience, etc.: J. B. Baillière, Paris.

Azam's observation does not stand alone. There are others recorded, very many in fact, of the same kind; as for instance that of Doctor Dufay. In his “Diseases of Personality”, M. Ribot has given a complete history of this interesting question.
The experiments that we presented in a former series of articles on this subject, and the similar experiments of M. Pierre Janet, accordingly, set forth nothing new. We have simply found a method of revealing in the majority of persons afflicted with hysteria those remarkable phenomena of duplication which hitherto seemed somewhat exceptional. We have established, almost with certainty in fact, that in such subjects there exists side by side with the principal personality a secondary personality, which is unknown by the first, which sees, hears, reflects, reasons, and acts.

M. Pierre Janet, whom I have frequently cited for he has pushed his investigations very far upon this particular question and his conclusions often coincide with my own has discovered an interesting method of utilizing this especial suggestibility produced by the division of consciousness. Although 1 have no inclination, on this occasion, to occupy myself with anything that relates to the practice of medicine, I may nevertheless point out that our researches in the province of psychology may in case of necessity possess a very great advantage for patients and contribute greatly to the treatment of their diseases.
Up to this point I have investigated only that division of consciousness that is spontaneous, that preexists in subjects before any sort of experiment is instituted. M. Janet has invented an ingenious means of effecting an artificial division; it consists in distracting the attention of the subject while some one is talking to him. For example, we take advantage of a moment when the subject is chatting with some other person, or is absorbed perhaps in a fascinating book, to talk to him in a low voice; whereupon a mental bipartition is produced; one part of the subject's mind is conversing with the first-mentioned person, and another part with the second. Two distinct consciousnesses are thus formed, and each one is wholly occupied with the task before it. The suggestions that can be induced in this manner in a subject divided by distraction, are much more efficacious than direct suggestions; they have, in addition, the advantage of being capable of accomplishment without it being necessary to put the subject to sleep, and we warmly recommend this class to all those who seek to alleviate the diseases of hysterical patients.

[перевод Google Translate]
Осознание и память – это два элемента личности. Если рассматривать эго с точки зрения мгновенного существования, то его можно определить как сумму нынешних состояний сознания; если подчеркивать преемственность с собственным прошлым, то оно формируется памятью. Идея объединенного эго, таким образом, предполагает, что, во-первых, все психические процессы, объединенные из чувства, мышления и воли, лежат в фокусе бодрствующего сознания, а во-вторых, что все репродуктивные процессы становятся известны индивидууму. Однако обратное, похоже, является результатом явлений, описанных в обычной жизни здоровых людей. На мой взгляд, из них следует, что наша личность состоит из двух более или менее независимо действующих половин сознания, которые можно образно назвать верхней и подсознательной. Я не думаю о каких-то геологических слоях в мозгу, а выбираю название как легко понятную картину, от которой я готов отказаться ради более подходящей (1).

(1) Понятия освещенной и неосвещенной стороны души, предложенные Дроссбахом, не следует рекомендовать, потому что для этого требуется «осветительный аппарат», существование которого не может быть предоставлено, кроме контр-доводов спасительного закона (латынь: lex parcimoniae). См. Дроссбах, Die Genesis des Bewufstseins nach atomistischen Prinzipien (Генезис сознания согласно атомистическим принципам), стр. 144 и стр. 180. Лейпциг, 1860.

Гипотеза двойного сознания затруднена в нормальной психологии прежде всего по трем причинам. Прежде всего, концепция нашей личности неизменно единообразна, и человек склонен воспринимать идею самого себя как адекватное выражение фактической ситуации. Мы считаем себя одним целым, потому что чувствуем себя одним целым. Но и здесь нужно быть осторожным, чтобы не спутать естественное представление о вещи с самой вещью. Во-вторых, это связано с попытками многих философских психологов свести все данное разнообразие к схематическим единицам, или, как насмешливо называет это Льюис: неизлечимой склонностью олицетворять выдуманные абстракции. В-третьих, это то обстоятельство, что сумма психических процессов в организме организма объединяется в физиологическую единицу. Но предположение, что две отдельные серии состояний сознания, локализованные, скажем, в разных нервных центрах, идут бок о бок в клеточной единице, ничем не опровергается, напротив, оно даже поддерживается законом динамических ассоциаций.
Резюмирую еще раз вкратце. – В ходе обычной жизни происходят действия, которые предполагают все способности человеческой души для развития, но при этом происходят без ведома человека. Ваше имя автоматическое. Таким образом, существуют автоматические движения (одевание, ходьба на расстояние) и другие автоматические действия (подсчет шагов, сложение чисел). В последнем ясно видно наличие отдельной памяти. Они тоже происходят без ведома человека, но не без сознания, не «бессознательно». Они в определенной степени принадлежат подсознанию, которому, помимо гораздо более мощного верхнего сознания, уделяется должное внимание только при допущении двойного сознания. Следовательно, если кто-то видит основные компоненты эго в сознании и памяти, он нахально может сказать: каждый человек питает зародыши второй личности.


[оригинал на немецком языке]
Nun sind Bewufstsein und Erinnerung die beiden Elemente der Persönlichkeit. Betrachtet man nämlich das Ich unter dem Gesichtspunkt augenblicklicher Existenz, so läfst es sich als die Summe gegenwärtiger Bewufstseinszustände definieren, betont man die Kontinuität mit der eigenen Vergangenheit, so ist es durch das Gedächtnis gebildet. Die Vorstellung eines einheitlichen Ichs würde also voraussetzen erstens, dafs die gesamten aus Empfinden, Denken, Wollen vereinigten psychischen Prozesse im Blickpunkte des Wachbewufstseins lägen, zweitens, dafs sämtliche Reproduktionsvorgänge zur Kenntnis des Individuums gelangten. Aus den geschilderten Phänomenen im gewöhnlichen Leben des gesunden Menschen scheint sich jedoch das Gegenteil zu ergeben. Es folgt m. E. aus ihnen die Zusammengesetztheit unserer Persönlichkeit aus zwei mehr oder minder unabhängig von einander operierenden Bewufstseinshälften, die man bildlich als Ober– und Unterbewufstsein bezeichnen könnte. Ich denke dabei nicht an eine Art geologischer Schichten im Gehirn, sondern wähle die Benennung blofs als ein leichtverständliches Bild, das ich gern gegen ein treffenderes aufzugeben bereit bin.(1)

(1) Die von Drossbach gewählte Versinnlichung einer beleuchteten und einer unbeleuchteten Seelenseite dürfte sich nicht empfehlen, weil sie einen »Beleuchtungsapparat« erfordert, für dessen Existenz, kein Beweis zu erbringen ist, abgesehen von den Gegengründen der lex parcimoniae. Vgl. Drossbach, Die Genesis des Bewufstseins nach atomistischen Prinzipien, S. 144 u. S. 180. Leipzig, 1860.

Die Hypothese des Doppelbewufstseins fällt der Normal–Psychologie vornehmlich aus drei Gründen schwer. Zuvörderst ist der Begriff unserer Persönlichkeit ein durchweg einheitlicher und man neigt leicht dazu, die Vorstellung von sich selbst für den adäquaten Ausdruck des Thatbestandes zu halten. Wir glauben eins zu sein, weil wir uns als eins fühlen. Aber auch hier muss man sich davor hüten, die natürliche Auffassung von einer Sache mit der Sache selbst zu verwechseln. Damit verknüpft sich an zweiter Stelle das Bestreben vieler philosophischen Psychologen, alle gegebene Mannigfaltigkeit auf schematische Einheiten zurückzuführen, oder, wie Lewes es spöttisch nennt: die unheilbare Sucht, erfundene Abstraktionen zu personifizieren. Zudritt kommt der Umstand in Betracht, dafs die Summe seelischer Vorgänge in dem Körperorganismus zu einer physiologischen Individualeinheit verbunden ist. Aber die Annahme, dafs in einer Zelleneinheit zwei getrennte Reihen von Bewufstseinszuständen – etwa in verschiedenen Nervenzentren lokalisiert — neben– einander hergehen, wird durch nichts widerlegt, im Gegenteil sogar unterstützt durch das Gesetz der dynamischen Assoziationen.
Ich fasse noch einmal kurz zusammen. — Es geschehen im Verlauf des gewöhnlichen Lebens Handlungen, welche zu ihrer Entstehung alle Fähigkeiten der menschlichen Seele voraussetzen und trotzdem sich ohne Wissen des Individuums abspielen. Sie heifsen automatisch. Es giebt somit automatische Bewegungen (sich anziehen, einen Weg zurücklegen) und andere automatische Thätigkeiten (Schritte zählen, Zahlen addieren). Bei den letzteren tritt die Existenz eines gesonderten Gedächtnisses deutlich zu Tage. Auch sie finden ohne Kenntnis der Person, aber nicht ohne Bewufstsein, nicht »unbewufst« statt. Sie gehören gewissermafsen einem Unterbewufstsein an, das neben dem weitaus mächtigeren Oberbewufstsein erst in der Annahme eines Doppelbewufstseins die gebührende Berücksichtigung erfährt. Erblickt man daher in Bewufstsein und Erinnerung die wesentlichen Bestandteile eines Ich, so darf man kecklich sagen: jeder Mensch birgt in sich die Keime einer zweiten Persönlichkeit.

This operation of assimilation and synthesis is repeated with every sensation which is born in us, and there are born in us every moment a quantity in the wake of all those thousand impressions which our senses incessantly receive. We may, then, represent to ourselves what is commonly called sensibility as a twofold operation. First, there is produced in the mind, in the cortical cells of the brain, if we may so speak, a very large number of small, elementary, psychological phenomena, the results of the innumerable external excitations. These are phenomena due to the tactile sense T T' T" (Fig. 2), to the muscular sense M M' M", to the visual sense V V' V", to the auditive sense A A' A", just to take these as examples. You may call these phenomena what you like, elementary sensations, affective states, [1] to employ the expression of a celebrated French psychologist, M. Maine de Biran, or simply subconscious phenomena.

[1] Maine de Biran, “Essai sur les fondements de la psychologie,” Œuvres inédites, 1859, ii., pp. 11, 19.


Fig. 2.

The only thing which characterises them essentially is that they are simple psychological phenomena, isolated, without intervention of the idea of personality. Secondly, there takes place a reunion, a synthesis of all these elementary phenomena, which are combined among themselves and particularly combined with the vast and prior notion of personality. It is only after this sort of assimilation that we can truly say, “I feel.” We formerly proposed to designate this new operation by the name of personal perception, P P; for it is indeed a perception — that is to say, a clearer and more complex consciousness; the word “personal” will prevent confounding this operation with the outward perception, of which we do not treat here, and will recall to mind that its essential character is the addition of the notion of personality.
The description and the schema which we have just studied are evidently theoretical, and can be applied to an ideal man only and not to a real man. No man, in fact, is capable of bringing thus together at each instant, in one and the same personal perception, all the elementary sensations which are born within him from all sides. With the best-constituted man there must exist a crowd of elementary sensations produced by the first operation which escape the second. These phenomena, such as T or M, in Fig. 3, remain what they are — namely, subconscious sensations, real, without doubt, and able to play a considerable role in the psychological life of the individual; but they are not transformed into personal perceptions and do not become a part of the personality.


Fig. 3.

The person, the “I,” will then say, “I feel,” in regard to the phenomena V or A of which he takes hold and which he perceives, but he will not appreciate the existence of T or of M, and will say in regard to them, “I have not felt anything.” What is the normal number of phenomena, of elementary sensations which a man may thus gather into a personal perception? may be asked. We do not know, but we believe it very variable, according to a thousand circumstances, and we proposed [1] calling extent of the field of consciousness, the maximum number of such phenomena which an individual may, at a given moment, assimilate, and of which he may at that moment have a personal perception.

[1] On the theory of the field of consciousness, cf. Autom. psych., p. 190, and on its narrowing, p. 306. This last characteristic of the narrowing of the field of consciousness is extremely important; it is not only found in anesthesia, but it is an integral part of all other symptoms of hysteria. It is therefore impossible to study it completely in this first chapter; we are obliged to reject this question after examining the particular phenomena. The description of this narrowing of the mind and the study of the exhaustion which seems to produce it will be made at the end of the second volume of this work.

Let us suppose an individual who at each moment cannot perceive more than three elementary sensations, such as V V A, and who leaves all the rest in subconsciousness. There will then be in his mind, it would seem, a considerable void. Not, indeed, necessarily; for in the next instant he can easily, by directing his attention elsewhere, have the perception of those tactile sensations which he had left aside, and, in a third moment, he can form even a personal perception with muscular sensations, M. For instance, at the first moment, he will look at a person who is speaking to him and listen, without caring for the tactile sensations that continue to assail him. At the second moment, he will look at an object, touching it, and this time will appreciate the contact without being conscious of surrounding noises. At the third moment, he will write under dictation, having the perception of the sound of the voice, of the sight of the letters, and muscular movements. In a case of this kind, thanks to the alternating perception, there are no real anaesthesias. If we examine successively each sense, calling the subject’s attention to it, we shall see that this person can have the perception of all the impressions.
This individual, although he may already have the field of consciousness contracted, is not an anaesthetic, but one absent-minded, and this study tries to represent what is called normal absent-mindedness.
Let us go a little farther, and we shall have the theoretical representation of anaesthesia. Suppose that the field of consciousness contracts still more. The patient (Fig. 4) can no longer perceive more than two elementary sensations at once.


Fig. 4.

Out of necessity, even, he reserves this small share of perception for the sensations which seem to him, whether right or wrong, the most important, the sensations of sight and hearing. To have consciousness of what is seen and heard is of paramount necessity, and he neglects to perceive the tactile and muscular sensations, thinking he can do without them. At the outset, he might perhaps still turn to them and take them into his field of personal perception, at least for a moment; but, the chance not presenting itself, the bad psychological habit is slowly formed. Nothing is more serious, more obstinate than these moral habits. There is a crowd of maladies that are only psychological tics. One day the patient — for he has truly become one now — is examined by the physician. He pinches his left arm and asks him if he feels it, and the patient, to his great surprise, is obliged to confess that he can no longer feel consciously. The too-long neglected sensations have escaped his personal perception; he has become anaesthetic.
Absent-mindedness, in a word, has been transformed into anaesthesia for two reasons: (1) because the habit the patient has contracted renders difficult the modifications of personal perception, which always tends in the same direction; (2) because the contraction of the field of consciousness is such that it does not need a strong and obsessing image to fill it, it being ever too small to perceive all sensations at once. Here, then, we have a new formula more precise than the foregoing. Anaesthesia is an extended and chronic absent-mindedness, which prevents those subject to it from connecting certain sensations with their personality; it is a contraction of the field of consciousness.

Many philosophers, and most of the former magnetisers, among whom we find observers of great merit, have very well pointed out this preponderance of certain ideas, mentioned above. We cannot repeat here the descriptions of the Puyséegurs, the Deleuzes, the Braids, the Charpignons, etc., nor take up again the history of suggestion which we have already given elsewhere [1]; it will be enough to repeat the conclusion: “All the phenomena, without exception, pointed out as new in the works of modern hypnotism, can be found in the numerous examples given by the French hypnotists, especially in those published between 1850 and 1870.”

[1] Automatisme psychologique, 1889, pp. 141, 245, 271.

We have been obliged to admit that there are two categories of psychological phenomena and two ways of understanding the word “consciousness”: first, the elementary psychological phenomena T T' T" . . . (Figure 8) in the scale already studied, real phenomena, playing their psychological part, conscious perhaps within themselves in a very rudimentary fashion, but isolated from each other and the superior psychological phenomena; and, secondly, personal perception, P P, which consists essentially in synthesising these elementary facts and connecting them with the former notion of personality.


Figure 8.

This last operation, this personal perception is reduced with the hysterical patient; he can no longer synthesise more than a few elementary facts: VV", A A', for instance. What is to become of these other facts, T T' M ... , which nevertheless exist ? It is incontestable that they remain often isolated, in a state of mental dust, without playing any important part. But the facts described before oblige us to admit that, in certain cases, these phenomena may also be grouped among themselves, and form in a P' a partial synthesis more or less coherent, which will unite T' M' A". This partial synthesis represents what we have described under the name of subconscious act.
Before drawing the conclusions of this study, we must point out a certain number of complex facts, the knowledge of which is indispensable to an understanding of suggestion and its effect on feeble minds. Up to this time we have studied only simple cases, in which the separation between conscious phenomena and subconscious phenomena was perfectly clear. It is, however, not always so; we may very often show actions and reciprocal reactions of these two groups of phenomena one over the other. Such a dependency seems at first sight hardly intelligible; how can these two phenomena, T' and V, for example, depend one upon the other, associate one with the other, since we have proved that they were isolated, that they belonged to two groups of different thoughts? It is because there is to be made here one more distinction: all the reunions, all the groupings of psychological phenomena, are not of the same order.

One word then can sum up these two studies: suggestion is always an idea isolated from the great mass of the other thoughts; it has an independent development. “The suggested idea or group of ideas,” said M. Charcot, very justly, “find themselves in their isolation sheltered against the control of that great collection of personal ideas, a long time accumulated and organised, which constitute consciousness properly so called, the Ego.” [1]

[1] Charcot, Mai. du système nerv., iii., p. 337.

“With certain subjects it is possible to call forth, by means of suggestion or intimation, a coherent group of associated ideas which install themselves in the mind in the fashion of a parasite, remain isolated from all the rest, and may be explained outwardly by corresponding motor phenomena.” “We ask permission to preserve this striking metaphor: Suggestions, with their automatic and independent development, are real parasites in thought.

Chapter II
Fixed Ideas
The study of suggestion has shown us that the thoughts of hystericals are not equilibrated; that under diverse influences one of them may develop to an extreme extent and live, so to say, isolated, its own life, to the great detriment of the mental organism. This tendency is not only manifested in artificial experiments; it continually gives place to natural phenomena, which are quite analogous to suggestions. Fixed ideas are for us phenomena of this kind; that is to say, psychological phenomena which are developed in the mind in an automatic manner, outside the will and the personal perception of the patient, but which, instead of being, like suggestions, experimentally called forth, are formed naturally under the influence of accidental causes. This difference in the artificial or natural provocation of automatic phenomena has, from a clinical and especially therapeutic point of view, quite grave consequences to justify this distinction. Ideas of this kind have been described at length in the case of patients considered as lunatics. They went under the name of obsessions, impulsions, phobias; they characterise the delirium which develops with some neurasthenics or, as they are often called in France, certain degenerates. We shall repeat here what we have already said in speaking of abulias.[1]

[1] Stigmates mentaux de I‘hystérie, p. 122.

We think that it is necessary to admit the existence of a particular form of fixed ideas peculiar to hystericals, which we would designate as subconscious fixed ideas. The word “consciousness,” when applied to fixed ideas and deliriums, has sometimes taken, in the language of alienists, a particular meaning. It means that the subject is aware of his delirium, — recognises its being false. An unconscious delirium is, on the contrary, a delirium to which the patient abandons himself without judging it, and which he accepts as true. We are sorry that we cannot accept this meaning, in reality incorrect, of the word “consciousness,” for we have been obliged to use these terms in another sense. A fixed idea, like any kind of psychological phenomena whatever, is conscious, not when it is judged, but simply when it is known by the subject, and it is in this sense that the fixed ideas of those under so-called obsession may be said to be conscious. We believe that it is extremely important, in order to understand hystericals, to know that with them fixed ideas may lose this character and present themselves under the aspect of subconscious phenomena.
How can the existence of an idea, the definition of which is not known to the patient and cannot be expressed, be clearly demonstrated ? We must have recourse to all the processes of observation which the experiments on subconscious acts have brought to our knowledge. Subconscious phenomena are manifested, as we have seen, in various ways: it will be the same for subconscious fixed ideas. 1st. These ideas may develop completely during attacks of hysteria and express themselves then by acts and words. 2nd. In dreams more or less agitated which take place during sleep and natural somnambulisms and which often happen unexpectedly; it is at such moments that fixed ideas are wholly confessed. 3rd. One of the best processes consists in causing the patient to enter artificially into a state similar to the preceding ones — namely, an imposed somnambulism. At one time, abandoned to himself in this artificial condition, he has dreams which he expresses aloud; he gives himself up to acts as in a natural somnambulism, and reveals his thoughts; at another time he talks to us, answers our questions. It is astonishing to see how subjects during their somnambulism find again with precision and clearness recollections, ideas, of which they had no consciousness during their waking state. They explain then most accurately the idea that besets them and give a detailed account of all the sensations, of all the images which have determined and still determine the accidents. 4th. It is known that subconscious thoughts may be manifested even during the waking hours of the patients and without their knowing it. Certain acts which they perform automatically when they are vacant in mind enable us to guess these ideas. But when it is possible to employ it, the process, which consists in utilising automatic writing, is more exact than all the others. It is useless to go back to the description of this writing discovered by the spiritualists; if it has to-day no longer the religious character the disciples of Allan Kardec assigned to it, it may in many circumstances subserve a medical purpose. Let us also point out a process, less known, which, in very particular cases, may also serve to bring to light subconscious ideas: the process of “crystal gazing,” described especially by English authors. Many patients, hystericals almost always, we think, cannot look fixedly upon a moderately shiny surface without having indubitable hallucinations. They see their own dreams filing off in the mirror, and sometimes they thus happen to perceive and express ideas they could not account for previously. Such are the processes, still very imperfect, which permit us to penetrate a little deeper into the minds of patients.

We have also observed that these patients preserved not only their consciousness, but even the remembrance, and a quite exact remembrance, of their attack. Renee, in particular, was very curious on this point. At the most violent moment of the attack, she could interrupt her tantrums and abuse, and say to us, in an altogether proper tone, “I beg of you, do stay; it will be over in a minute,” and right upon this she would begin to abuse us anew. This has naturally given place to the charge of simulation. The patients themselves are taken in by it, and Renée said once, crying: “People must think that I do it on purpose; it makes me very miserable, for it is not so; I have a horror of such things. “Where is the truth? This half-consciousness is undoubtedly due to the fact that automatic phenomena are very simple. Just a few motions, — always the same, — a few cries, and none of those great complex emotions, those vast dreams which invade the whole mind. The patient is, so to say, the spectator of his gesticulations just as the medium looks at his hand writing involuntarily.
The point here again is, in fact, fixed ideas developing themselves outside the patients’ will. All these tics have an origin, and reproduce an incident of their past life. Renée mews like the little cat which came one day innocently to lick the end of her fingers; she barks like her father’s dog, — “a big, ugly dog, which everybody fondled at home and which gave her the horrors,” She imitates the voice of a little idiot, the boy of the pastry-cook, whom she saw in the streets; when she raises her arm straight up it is to take the attitude of “Truth,” in M. Jules Lefevre’s picture, which she saw in her room. We formerly said [1] that we had tried to find examples of hystericals posing in their crises as in pictures, and could not find any. We were fortunate to obtain this observation in M. Charcot’s service. This curious attitude was already assumed by Renee in her crises long before she came to the hospital. It is easy to find an origin of this kind for all her strange movements.

[1] Autom. Psych., p. 52.

The subconscious character is also quite evident. The patients establish their movements, and can neither stop them, nor modify them, nor even foresee them. We have noticed that Renée catches every instant a new tic and repeats in her attacks either an expression or a gesture of one of the patients of the room. We have tried ourselves to suggest gestures to her, tics to take the place of the old ones and modify them. It was at first quite impossible to succeed. We could not by turning to her directly, but succeeded quite well by employing the method we have often described — namely, suggestion by means of distraction. The suggestion had to take place without her suspecting it, while she talked with other people. We thus whispered into her ear the word “baby,” which she had never said and which she has since repeated in all her attacks. We made her thus modify her various movements, etc. The character of such suggestions, which have been studied experimentally, permits us to understand the nature of the attacks which resemble them.

Not only does the fixed idea require no attention or intellectual effort to develop, but it cannot develop unless the attention and will are very greatly reduced. All physical or moral fatigue which diminishes the power of psychological synthesis, favours those accidents due to fixed ideas. When Vel. is sick with a little attack of cholerine, his nose-tics, which had disappeared, return. When Lee. quarrels with her husband, she is taken again by her chorea on the right side. Maria is pursued by the idea of drinking ether at the moment of her menses; and Justine, tired out at the laundry with the family wash, is again a prey to her idea of cholera. Better still, this remark explains to us how certain fixed ideas seem to start up long after the provocative accident.

One way or the other, the fixed ideas remain outside the normal consciousness. At one time they develop simultaneously below this consciousness; at another they develop in a nervous state, which takes the place of the ordinary consciousness and alternates with it. If sometimes an obsessing idea, an hallucination, say, appears to be well known by the subject, it generally depends on a more complicated dream which he does not know.
<....>
The fixed idea, at first conscious, has formed an hysterical attack and remains now in a greater or less degree subconscious. It is true that in certain rare cases the fixed idea, which has been for some time subconscious, may regain consciousness and induce deliriums, which we shall study later. But these are rare accidents, which hardly belong" to hysteria proper.
Finally, this subconscious character of the fixed ideas with hystericals plays a great part in the therapeutics of these affections. We formerly showed that it was necessary to look up, so to say, these subconscious phenomena in order to attack them, and that one could not treat the hysterical accident before having reached those deep layers of thought within which the fixed idea was concealed. We are happy to see to-day MM. Breuer and Freud express the same idea. “It is necessary,” they say, “to make this provocative event self-conscious; bring it forth to the full light. The accidents disappear when the subject realises those fixed ideas.” [1]

[1] Breuer et Freud, op. cit., p. 4.

We do not believe that the cure is so easy as that, and that it suffices to bring the fixed idea to an expression to carry it off. The treatment is unfortunately of a much more delicate nature, but, in any case, it is certain that this discovery of the subconscious phenomena is an indispensable preliminary.
In a word, the fixed ideas of the hystericals present to the highest degree the characteristics of psychological automatism: regularity, repetition of the past, and subconsciousness. They are the same characteristics which have already been established in suggestions. Fixed ideas are phenomena of the same kind, which develop in the same manner in minds of weakened synthesis. Both indicate a division of the phenomena of consciousness which we shall see completely manifested in somnambulisms.

Somnambulism has no characteristics of its own; it is simply an abnormal state, distinct from the normal life of the subject. Given a person who can be examined only at a certain moment of her life, it is impossible to determine in what state she happens to be. Lucy, M., Bertha, and many others may be examined during their somnambulism without anyone's being able to say what state they are in. In order to recognise it, it is necessary to be able to compare their state with their normal life and prove that there is in these two periods another repartition, another equilibrium of the psychological phenomena. Somnambulism is a second existence which has no other general characteristic.
This difference between the two states may be very broad and easily noted. Certain anaesthetic subjects, paralytic, contractured when awake, have no trace whatever left of their malady in somnambulism, but these cases are rare and the psychological difference is generally slight. It would be very difficult to appreciate and would mostly be passed by unperceived, if it did not bring with it a very apparent psychological phenomenon. Memory is a delicate faculty which is disturbed by even slight modifications of consciousness hardly perceptible. This difference of the two psychological states is enough to provoke a scission in the continuity of the recollections — at least of the reasonable and personal recollections. On awakening from the second state, the patient cannot recall the events that have taken place during that period; he cannot recover those recollections unless he re-enters the state that has given them birth. The modifications of the psychological states, though real, do not deserve the name of somnambulisms, so long as they are not strong enough to bring about naturally this disturbance of the memory; and we reserve the name somnambulism for states in which the subject possesses particular recollections which he finds no longer when he returns to his normal state

One of the essential phenomena of somnambulism is forgetfulness on waking. This amnesia, we must remember, is of the same nature as all the other hysterical amnesias already described. Neither the preservation nor the reproduction of the images has disappeared; the question still is the disturbance of personal perception. The subject is incapable of connecting with his present personality the recollection of the somnambulic state; this is the essential factor. We have already seen how these disturbances in perception are analogous to diversions of attention; it needs sometimes but a suggestion, a slight effort of attention, for certain recollections of the somnambulism to be momentarily recovered. We have also seen how these disturbances depend on a permanent retraction of the field of consciousness and on an enfeeblement of the psychological synthesis.[1]

[1] Stigmates mentaux des hystériques, p. 91, above.

What we must study here is the particular localisation of this amnesia. Why does the subject forget regularly certain periods of his life, while he retains quite well the recollection of others? We believe, moreover, as we have at length previously maintained, that we may give a general answer to this query. Somnambulism is forgotten because it is composed of psychological phenomena connected by association, collected around certain sensations, certain ideas even, which the subject can no longer perceive.

“This division of the consciousness which has been clearly established in some celebrated cases of double existence, exists in a rudimentary state in every hysterical; the disposition to this dissociation and at the same time to the formation of abnormal states of consciousness, which we propose to bring together under the name of hypnoid states, constitutes the fundamental phenomenon of this neurosis.”[1]

[1] Josef Breuer and Sigm. Freud, p, 7. The authors add, p. 4, but not in so many words, that these ideas come also nearer those of Benedikt. We regret not to be acquainted with that work.

This definition goes to confirm those which we have already given, which seek to group all the symptoms of the disease around a principal phenomenon, the undoubling of the personality.

The word “hysteria” should be preserved, although its primitive meaning has much changed. It would be very difficult to modify it nowadays,[1] and, truly, it has so great and so beautiful a history that it would be painful to give it up; but since every epoch has given it a different meaning, let us try to find out what meaning it has to-day. In order to try to summarise what we have borrowed from all these recent studies concerning hysteria, it is sufficient to gather up the conclusions of our foregoing paragraphs.

[1] Mœbius. op. cit.

Hysteria, — we can say, — is a mental disease belonging to the large group of the diseases due to weakness, to cerebral exhaustion; it has only rather vague physical symptoms, consisting especially in a general diminution of nutrition; it is above all characterised by moral symptoms, the principal one being a weakening of the faculty of psychological synthesis, an abulia, a contraction of the field of consciousness manifesting itself in a particular way; a certain number of elementary phenomena, sensations and images, cease to be perceived and appear suppressed by the personal perception; the result is a tendency to a complete and permanent division of the personality, to the formation of several groups independent of each other; these systems of psychological factors alternate some in the wake of the others or coexist; in fine, this lack of synthesisfavours the formation of certain parasitic ideas which develop completely and in isolation under the shelter of the control of the personal consciousness and which manifest themselves by the most varied disturbances, apparently only physical.

If we would sum up in two words this rather complex definition, we should say:
Hysteria is a form of mental disintegration characterised by a tendency toward the permanent and complete undoubling (dédoublement) of the personality.

Permit us, in closing, to repeat what we have said at the outset. A definition of this kind does not pretend to explain phenomena, but simply to summarise the greatest possible number of them. It will soon, we hope, be superseded by a more comprehensive definition, one that will contain all the preceding facts and add to them still more phenomena — such as the physiological modifications which accompany and provoke this cerebral insufficiency. We only hope that this wholly provisional definition may now render some service and give somewhat greater precision to the innumerable remarks made during a long period by physicians and psychologists regarding the mental state of hystericals.

Mutations and Multiplications of the Self. — The Me, like every other aggregate, changes as it grows. The passing states of consciousness, which should preserve in their succession and identical knowledge of its past, wander from their duty, letting large portions drop from out of their ken, and representing other portions wrong. The identity which we recognize as we survey the long procession can only be the relative identity of a slow shifting in which there is always some common ingredient retained. The commonest element of all, the most uniform, is the possession of some common memories. However different the man may be from the youth, both look back on the same childhood and call it their own.
Thus the identity found by the I in its Me is only a loosely construed thing, an identity ‘on the whole,’ just like that which any outside observer might find in the same assemblage of facts. We often say of a man ‘he is so changed one would not know him’; and so does a man, less often, speak of himself. These changes in the Me, recognized by the I, or by outside observers, may be grave or slight. They deserve some notice here.
The mutations of the Self may be divided into two main classes:
a. Alterations of memory; and
b. Alterations in the present bodily and spiritual selves.

a. Of the alterations of memory little need be said — they are so familiar. Losses of memory are a normal incident in life, especially in advancing years, and the person's me, as ‘realized,’ shrinks pari passu with the facts that disappear. The memory of dreams and of experiences in the hypnotic trance rarely survives.
False memories, also, are by no means rare occurrences, and whenever they occur they distort our consciousness of our Me. Most people, probably, are in doubt about certain matters ascribed to their past. They may have seen them, may have said them, done them, or they may only have dreamed or imagined they did so. The content of a dream will oftentimes insert itself into the stream of real life in a most perplexing way. The most frequent source of a false memory is the accounts we give to others of our experiences. Such accounts we almost always make both more simple and more interesting than the truth. We quote what we should have said or done, rather than what we really said or did; and in the first telling we may be fully aware of the distinction. But ere long the fiction expels the reality from memory and reigns in its stead alone. This is one great source of the fallibility of testimony meant to be quite honest. Especially where the marvellous is concerned, the story takes a tilt that way, and the memory follows the story.

b. When we pass beyond alterations of memory to abnormal alterations in the present self we have graver disturbances. These alterations are of three main types, but our knowledge of the elements and causes of these changes of personality is so slight that the division into types must not be regarded as having any profound significance. The types are:
α. Insane delusions;
β. Alternating selves;
γ. Mediumships or possessions.

α. In insanity we often have delusions projected into the past, which are melancholic or sanguine according to the character of the disease. But the worst alterations of the self come from present perversions of sensibility and impulse which leave the past undisturbed, but induce the patient to think that the present Me is an altogether new personage. Something of this sort happens normally in the rapid expansion of the whole character, intellectual as well as volitional, which takes place after the time of puberty. The pathological cases are curious enough to merit longer notice.
The basis of our personality, as M. Ribot says, is that feeling of our vitality which, because it is so perpetually present, remains in the background of our consciousness.
“It is the basis because, always present, always acting, without peace or rest, it knows neither sleep nor fainting, and lasts as long as life itself, of which it is one form. It serves as a support to that self-conscious me which memory constitutes, it is the medium of association among its other parts .... Suppose now that it were possible at once to change our body and put another into its place: skeleton, vessels, viscera, muscles, skin, everything made new, except the nervous system with its stored-up memory of the past. There can be no doubt that in such a case the afflux of unaccustomed vital sensations would produce the gravest disorders. Between the old sense of existence engraved on the nervous system, and the new one acting with all the intensity of its reality and novelty, there would be irreconcilable contradiction.”
What the particular perversions of the bodily sensibility may be which give rise to these contradictions is, for the most part, impossible for a sound-minded person to conceive. One patient has another self that repeats all his thoughts for him. Others, amongst whom are some of the first characters in history, have internal daemons who speak with them and are replied to. Another feels that someone 1 makes ' his thoughts for him. Another has two bodies, lying in different beds. Some patients feel as if they had lost parts of their bodies, teeth, brains, stomach, etc. In some it is made of wood, glass, butter, etc. In some it does not exist any longer, or is dead, or is a foreign object quite separate from the speaker's self. Occasionally, parts of the body lose their connection for consciousness with the rest, and are treated as belonging to another person and moved by a hostile will. Thus the right hand may fight with the left as with an enemy. Or the cries of the patient himself are assigned to another person with whom the patient expresses sympathy. The literature of insanity is filled with narratives of such illusions as these. M. Taine quotes from a patient of Dr. Krishaber an account of sufferings, from which it will be seen how completely aloof from what is normal a man's experience may suddenly become:
“After the first or second day it was for some weeks impossible to observe or analyze myself. The suffering — angina pectoris — was too overwhelming. It was not till the first days of January that I could give an account to myself of what I experienced .... Here is the first thing of which I retain a clear remembrance. I was alone, and already a prey to permanent visual trouble, when I was suddenly seized with a visual trouble infinitely more pronounced. Objects grew small and receded to infinite distances — men and things together. I was myself immeasurably far away. I looked about me with terror and astonishment; the world was escaping from me. . . . I remarked at the same time that my voice was extremely far away from me, that it sounded no longer as if mine. I struck the ground with my foot, and perceived its resistance ; but this resistance seemed illusory — not that the soil was soft, but that the weight of my body was reduced to almost nothing. ... I had the feeling of being without weight. ...” In addition to being so distant " objects appeared to me flat. When I spoke with anyone, I saw him like an image cut out of paper with no relief. . . . This sensation lasted intermittently for two years. . . . Constantly it seemed as if my legs did not belong to me. It was almost as bad with my arms. As for my head, it seemed no longer to exist. ... I appeared to myself to act automatically, by an impulsion foreign to myself. . . . There was inside of me a new being, and another part of myself, the old being, which took no interest in the newcomer. I distinctly remember saying to myself that the sufferings of this new being were to me indifferent. I was never really dupe of these illusions, but my mind grew often tired of incessantly correcting the new impressions, and I let myself go and live the unhappy life of this new entity. I had an ardent desire to see my old world again, to get back to my old self. This desire kept me from killing myself. ... I was another, and I hated, I despised this other; he was perfectly odious to me; it was certainly another who had taken my form and assumed my functions.’
[*]
*De l'Intelligence, 3me édition (1878), vol. 11., p. 461, note.

In cases like this, it is as certain that the / is unaltered as that the Me is changed. That is to say, the present Thought of the patient is cognitive of both the old Me and the new, so long as its memory holds good. Only, within that objective sphere which formerly lent itself so simply to the judgment of recognition and of egotistic appropriation, strange perplexities have arisen. The present and the past, both seen therein, will not unite. Where is my old Me? What is this new one? Are they the same? Or have I two? Such questions, answered by whatever theory the patient is able to conjure up as plausible, form the beginning of his insane life.

β. The phenomenon of alternating personality in its simplest phases seems based on lapses of memory. Any man becomes, as we say, inconsistent with himself if he forgets his engagements, pledges, knowledges, and habits; and it is merely a question of degree at what point we shall say that his personality is changed. But in the pathological cases known as those of double or alternate personality the loss of memory is abrupt, and is usually preceded by a period of unconsciousness or syncope lasting a variable length of time. In the hypnotic trance we can easily produce an alteration of the personality, either by telling the subject to forget all that has happened to him since such or such a date, in which case he becomes (it may be) a child again, or by telling him he is another altogether imaginary personage, in which case all facts about himself seem for the time being to lapse from out his mind, and he throws himself into the new character with a vivacity proportionate to the amount of histrionic imagination which he possesses. But in the pathological cases the transformation is spontaneous. The most famous case, perhaps, on record is that of Félida X., reported by Dr. Azam of Bordeaux. At the age of fourteen this woman began to pass into a ‘secondary’ state characterized by a change in her general disposition and character, as if certain ‘inhibitions,’ previously existing, were suddenly removed. During the secondary state she remembered the first state, but on emerging from it into the first state she remembered nothing of the second. At the age of forty four the duration of the secondary state (which was on the whole superior in quality to the original state) had gained upon the latter so much as to occupy most of her time. During it she remembers the events belonging to the original state, but her complete oblivion of the secondary state when the original state recurs is often very distressing to her, as, for example, when the transition takes place in a carriage on her way to a funeral, and she has no idea which one of her friends may be dead. She actually became pregnant during one of her early secondary states, and during her first state had no knowledge of how it had come to pass. Her distress at these blanks of memory is sometimes intense and once drove her to attempt suicide.
M. Pierre Janet describes a still more remarkable case as follows: “Léonie B., whose life sounds more like an improbable romance than a genuine history, has had attacks of natural somnambulism since the age of three years. She has been hypnotized constantly by all sorts of persons from the age of sixteen upwards, and she is now forty five. Whilst her normal life developed in one way in the midst of her poor country surroundings, her second life was passed in drawing-rooms and doctors' offices, and naturally took an entirely different direction. Today, when in her normal state, this poor peasant woman is a serious and rather sad person, calm and slow, very mild with everyone, and extremely timid: to look at her one would never suspect the personage which she contains. But hardly is she put to sleep hypnotically when a metamorphosis occurs. Her face is no longer the same. She keeps her eyes closed, it is true, but the acuteness of her other senses supplies their place. She is gay, noisy, restless, sometimes insupportably so. She remains good natured, but has acquired a singular tendency to irony and sharp jesting. Nothing is more curious than to hear her after a sitting when she has received a visit from strangers who wished to see her asleep. She gives a word-portrait of them, apes their manners, claims to know their little ridiculous aspects and passions, and for each invents a romance. To this character must be added the possession of an enormous number of recollections, whose existence she does not even suspect when awake, for her amnesia is then complete. . . . She refuses the name of Léonie and takes that of Léontine (Léonie 2) to which her first magnetizers had accustomed her. c That good woman is not myself,’ she says, ‘she is too stupid!’ To herself, Léontine, or Léonie 2, she attributes all the sensations and all the actions, in a word all the conscious experiences, which she has undergone in somnambulism, and knits them together to make the history of her already long life. To Léonie 1 [as M. Janet calls the waking woman] , on the other hand, she exclusively ascribes the events lived through in waking hours. I was at first struck by an important exception to the rule, and was disposed to think that there might be something arbitrary in this partition of her recollections. In the normal state Léonie has a husband and children; but Léonie 2, the somnambulist, whilst acknowledging the children as her own, attributes the husband to ‘the other.’ This choice was perhaps explicable, but it followed no rule. It was not till later that I learned that her magnetizers in early days, as audacious as certain hypnotizers of recent date, had somnambulized her for her first accouchements, and that she had lapsed into that state spontaneously in the later ones. Léonie 2 was thus quite right in ascribing to herself the children — it was she who had had them, and the rule that her first trance — state forms a different personality was not broken. But it is the same with her second or deepest state of trance. When after the renewed passes, syncope, etc., she reaches the condition which I have called Léonie 3, she is another person still. Serious and grave, instead of being a restless child, she speaks slowly and moves but little. Again she separates herself from the waking Léonie 1 . ‘A good but rather stupid woman’, she says, ‘and not me.’ And she also separates herself from Léonie 2 : ‘How can you see anything of me in that crazy creature?’' she says. ‘Fortunately I am nothing for her.’”

γ. In ‘mediumships’ or ‘possessions’ the invasion and the passing away of the secondary state are both relatively abrupt, and the duration of the state is usually short — i. e., from a few minutes to a few hours. Whenever the secondary state is well developed, no memory for aught that happened during it remains after the primary consciousness comes back. The subject during the secondary consciousness speaks, writes, or acts as if animated by a foreign person, and often names this foreign person and gives his history. In old times the foreign ‘control’ was usually a demon, and is so now in communities which favor that belief. With us he gives himself out at the worst for an Indian or other grotesquely speaking but harmless personage. Usually he purports to be the spirit of a dead person known or unknown to those present, and the subject is then what we call a ‘medium.’ Mediumistic possession in all its grades seems to form a perfectly natural special type of alternate personality, and the susceptibility to it in some form is by no means an uncommon gift, in persons who have no other obvious nervous anomaly. The phenomena are very intricate, and are only just beginning to be studied in a proper scientific way. The lowest phase of mediumship is automatic writing, and the lowest grade of that is where the Subject knows what words are coming, but feels impelled to write them as if from without. Then comes writing unconsciously, even whilst engaged in reading or talk. Inspirational speaking, playing on musical instruments, etc., also belong to the relatively lower phases of possession, in which the normal self is not excluded from conscious participation in the performance, though their initiative seems to come from elsewhere. In the highest phase the trance is complete, the voice, language, and everything are changed, and there is no after-memory whatever until the next trance comes. One curious thing about trance-utterances is their generic similarity in different individuals. The ‘control’ here in America is either a grotesque, slangy, and flippant personage (‘Indian’ controls, calling the ladies ‘squaws’ the men ‘braves,’ the house a ‘wigwam,’ etc., etc., are excessively common); or, if he ventures on higher intellectual flights, he abounds in a curiously vague optimistic philosophy-and-water, in which phrases about spirit, harmony, beauty, law, progression, development, etc., keep recurring. It seems exactly as if one author composed more than half of the trance-messages, no matter by whom they are uttered. Whether all sub-conscious selves are peculiarly susceptible to a certain stratum of the Zeitgeist, and get their inspiration from it, I know not; but this is obviously the case with the secondary selves which become ‘developed’ in spiritualist circles. There the beginnings of the medium trance are indistinguishable from effects of hypnotic suggestion. The subject assumes the role of a medium simply because opinion expects it of him under the conditions which are present; and carries it out with a feebleness or a vivacity proportionate to his histrionic gifts. But the odd thing is that persons unexposed to spiritualist traditions will so often act in the same way when they become entranced, speak in the name of the departed, go through the motions of their several death-agonies, send messages about their happy home in the summer-land, and describe the ailments of those present.
 I have no theory to publish of these cases, the actual beginning of several of which I have personally seen. I am, however, persuaded by abundant acquaintance with the trances of one medium that the ‘control’ may be altogether different from any possible waking self of the person. In the case I have in mind, it professes to be a certain departed French doctor; and is, I am convinced, acquainted with facts about the circumstances, and the living and dead relatives and acquaintances, of numberless sitters whom the medium never met before, and of whom she has never heard the names. I record my bare opinion here unsupported by the evidence, not, of course, in order to convert anyone to my view, but because I am persuaded that a serious study of these trance-phenomena is one of the greatest needs of psychology, and think that my personal confession may possibly draw a reader or two into a field which the soi-disant ‘scientist’ usually refuses to explore.[*]
* Some of the evidence for this medium’s supernormal powers is given in The Proceedings of the Society for Psychical Research, vol. VI., p. 436, and in the last part of vol. VII (1802).

Review, and Psychological Conclusion. — To sum up this long chapter: — The consciousness of Self involves a stream of thought, each part of which as ‘I’ can remember those which went before, know the things they knew, and care paramountly for certain ones among them as ‘Me’ and appropriate to these the rest. This Me is an empirical aggregate of things objectively known. The / which knows them cannot itself be an aggregate; neither for psychological purposes need it be an unchanging metaphysical entity like the Soul, or a principle like the transcendental Ego, viewed as ‘out of time.’ It is a thought, at each moment different from that of the last moment, but appropriative of the latter, together with all that the latter called its own. All the experiential facts find their place in this description, unencumbered with any hypothesis save that of the existence of passing thoughts or states of mind.
If passing thoughts be the directly verifiable existents which no school has hitherto doubted them to be, then they are the only ‘Knower’ of which Psychology, treated as a natural science, need take any account. The only pathway that I can discover for bringing in a more transcendental Thinker would be to deny that we have any such direct knowledge of the existence of our ‘states of consciousness’ as common-sense supposes us to possess. The existence of the ‘states’ in question would then be a mere hypothesis, or one way of asserting that there must be a knower correlative to all this known; but the problem who that knower is would have become a metaphysical problem. With the question once stated in these terms, the notion either of a Spirit of the world which thinks through us, or that of a set of individual substantial souls, must be considered as prima facie on a par with our own ‘psychological’ solution and discussed impartially. I myself believe that room for much future inquiry lies in this direction. The ‘states of mind’ which every psychologist believes in are by no means clearly apprehensible, if distinguished from their objects. But to doubt them lies beyond the scope of our natural-science (see p. I) point of view. And in this book the provisional solution which we have reached must be the final word: the thoughts themselves are the thinkers.

Pathological Conditions. — Hypnotic subjects as a rule forget all that has happened in their trance. But in a succeeding trance they will often remember the events of a past one. This is like what happens in those cases of ‘double personality’ in which no recollection of one of the lives is to be found in the other. The sensibility in these cases often differs from one of the alternate personalities to another, the patient being often anaesthetic in certain respects in one of the secondary states. Now the memory may come and go with the sensibility. M. Pierre Janet proved in various ways that what his patients forgot when anaesthetic they remembered when the sensibility returned. For instance, he restored their tactile sense temporarily by means of electric currents, passes, etc., and then made them handle various objects, such as keys and pencils, or make particular movements, like the sign of the cross. The moment the anaesthesia returned they found it impossible to recollect the objects or the acts. ‘They had had nothing in their hands, they had done nothing,’ etc. The next day, however, sensibility being again restored by similar processes, they remembered perfectly the circumstance, and told what they had handled or done.
All these pathological facts are showing us that the sphere of possible recollection may be wider than we think, and that in certain matters apparent oblivion is no proof against possible recall under other conditions. They give no countenance, however, to the extravagant opinion that absolutely no part of our experience can be forgotten.

The longer we have been occupied with these phenomena the more we have become convinced that the splitting of consciousness which is so striking in the well-known classical cases under the form of ‘double conscience’[1] is present to a rudimentary degree in every hysteria, and that a tendency to such a dissociation, and with it the emergence of abnormal states of consciousness (which we shall bring together under the term ‘hypnoid’) is the basic phenomenon of this neurosis. In these views we concur with Binet and the two Janets, [2] though we have had no experience of the remarkable findings they have made on anaesthetic patients.

1 The French term (‘dual consciousness’).
2 Pierre and Jules.

CONTENTS.
Introductory Note By Rev. F. F. Ellinwood, D. D. iii
Author's Preface. ix
Note f Explanation, By Henry W. Rankin. 3
CHAPTER I.
First Impressions and Experiences. 9
CHAPTER II.
Experiences in Central Shantung. 17
CHAPTER III.
Further Experiences in Central Shantung. 30
CHAPTER IV.
Circular Letter and Responses. 41
CHAPTER V.
Responses to Circular Continued. 60
CHAPTER VI.
More Responses to Circular. 73
CHAPTER VII.
Other Communications from Various Sources in China. 84
CHAPTER VIII.
Demon Possession in India, Japan, and Other Lands. 95
CHAPTER IX.
Demon Possession in Christian Countries. 111
CHAPTER X.
Character of the Evidence Presented and Facts Established by It. 134
CHAPTER XI.
Explanations: Evolution and Other Theories. 146
CHAPTER XII.
The Pathological Theory. 175
CHAPTER XIII.
The Psychological Theory. 207
CHAPTER XIV.
The Biblical Theory. 243
CHAPTER XV.
Teachings of the Sacred Scriptures Continued. 263
CHAPTER XVI.
Historical Sketch of Demonism. 291
CHAPTER XVII.
Spiritualism. 314
CHAPTER XVIII.
The Facts and Literature of the Occult. 333
APPENDIX I.
More Chinese Instances. 395
APPENDIX II.
Other Testimonies. 427
INDEXES.
Bibliographical. 439
Biblical. 461
Pathological. 464
General. 465
SUPPLEMENT.

I write in reply to a circular asking for information respecting possessions by spirits. I am a native of the district city of Chang-lo. I was reared in the provincial capital (Fu-chow). From a child I have attended school, and given myself to study. I was first a Confucianist, and afterward entered the religion of Jesus. Of late years I have been connected with different foreign missionaries as a scribe. Being quite willing to communicate anything I know on the subject, I hereby give you a statement of what I have myself seen and heard; following the order of your questions.
I. As to cases of possession in the province of Fukien in general, I know but little, and have no opportunity of knowing. In the city of Fuchow cases are met with occasionally. They are more numerous in the villages. In the district of Tu-ch’ing they are exceedingly common. There are many also in the district of Chang-lo. These cases are familiarly called Fan Hu-li (Inflictions by the fox).*
* It is believed by the Chinese that demons are specially fond of possessing the bodies of foxes and weasels, and that demons possessing men are also connected with foxes. So in Japan. See p. 104.

II. When a man is thus afflicted, the spirit (kwei) takes possession of his body without regard to his being strong or weak in health. It is not easy to resist the demon’s power. Though without bodily ailments, possessed persons appear as if ill. When under the spell of the demon they seem different from their ordinary selves.
III. In most cases the spirit takes possession of man’s body contrary to his will, and he is helpless in the matter. The kwei has the power of driving out the man’s spirit, as in sleep or dreams. When the subject awakes to consciousness he has not the slightest knowledge of what has transpired.
IV. The actions of possessed persons vary exceedingly. They leap about and toss their arms, and then the demon tells them what particular spirit he is, deceitfully calling himself a god, or one of the genii come down to the abodes of mortals. Or it professes to be the spirit of a deceased husband or wife, or a hu-sien ye (one of the fox fraternity.) There are also kwei (demons) of the quiet sort who talk and laugh like other people, only that the voice is changed. Some have a voice like a bird. Some speak Mandarin,*
* Mandarin is the spoken language of the northern provinces of China, and is quite different from the language of the province of Fukien from which this communication comes.

and some the local dialect; but though the speech proceeds from the mouth of the man, what is said does not appear to come from him. The outward appearance and manner are also changed.
In Fu-chow there is a class of persons who collect in large numbers, and make use of incense, pictures, candles, and lamps, to establish what are called “Incense-tables.” Tao-ist priests are engaged to attend to the ceremonies, and they also make use of “mediums.” The Taoist writes a charm for the medium, who taking the incense stick in his hand stands still like a graven image, thus signifying his willingness to have the demon come and take possession of him. Afterwards the charm is burned, and the demon is worshiped and invoked, the priest in the meanwhile going on with his chanting. After a while the medium begins to tremble, and then speaks and announces what spirit has descended, and asks what is wanted of him. Then whoever has requests to make, takes incense sticks, worships, and makes prostrations, speaking of himself as “ti-ts”, (follower or pupil) and asks a response respecting some disease, or for protection from calamity, etc. In winter the same performances are carried on to a great extent by gambling companies. If some of the responses hit the mark a large number of people are attracted. They also establish a shrine and offer sacrifices, and appoint days calling upon people from every quarter to come and consult the demon respecting diseases, etc.
There is another practice called Kiang-lan.*
* This is nearly equivalent to Planchette. Compare Proceedings of the Psychical Society, 1888, and Epes Sargent’s book Planchette.

They take a forked branch of a willow, attach to it a pencil, and place beneath it a large platter covered with sand. There are two persons supporting the branch, one on each side, for the purpose of writing. They then burn charms, and worship, and invoke the demon; after which the pen moves tracing characters on the sand.
There is also a class of men, who establish what they call a “Hall of Revelations”. At the present time there are many engaged in this practice. They are for the most part literary men of great ability. The people in large numbers apply to them for responses. The mediums spoken of above are also numerous. All the above practices are not spirits seeking to possess men, but men seeking spirits to possess them, and allowing themselves to be voluntarily used as their instruments.
V. As to the outward appearance of persons when possessed, of course they are the same persons as to outward form, as at ordinary times; but the color of the countenance may change, the demon may cause the subject to assume a threatening air, and a fierce, violent manner. The muscles stand out on the face, the eyes are closed, or they protrude with a frightful stare. Sometimes the possessed person pierces his face with an awl, or cuts his tongue with a knife. In all these mad performances the object of the demon is to frighten people. Their actions need to be carefully watched in order rightly to interpret them.
VI. As to the question: “Who are those spirits supposed to be?” The names by which they are called are very numerous, and it is difficult to give a full account of them. Some are called Shin (gods); as for instance U-hwang, or Tai-san, or Ching-hwang, and in fact any of the whole host of deities. Others are called genii, and their names are associated with Tao-ism, as for instance Lu-tsu and a great many others. Beside this they falsely assume the name of the god of medicine, or of deities who preside over cattle and horses, etc., etc. When they take possession of a man, if they personate a scholar, they affect a mild and graceful literary air; if they personate men of warlike reputation, they assume an air of resolution and authority. They first announce their name, and then act so that men will recognize them, as being what they profess to be.
VII. The words spoken certainly proceed from the mouths of the persons possessed; but what is said does not appear to come from their minds or wills, but rather from some other personality, often accompanied by a change of voice; of this there can be no doubt. When the subject returns to consciousness he invariably declares himself ignorant of what he has said.
VIII. The Chinese make use of various methods to cast out demons. They are so vexed and troubled by inflictions affecting bodily health, or it may be the moving about or destruction of family utensils, that they are driven to call in the services of some respected scholar, or Taoist priest, to offer sacrifices, or chant sacred books, and pray for protection and exemption from suffering. Some make use of sacrifices and offerings of paper clothes and money in order to induce the demon to go back to the gloomy region of “Yang-chow.” Or a more thorough method is adopted; as for instance using peach branches and willow branches, or the blood of different animals, and charmed water to drive them away. Some also profess to seize them and confine them in bottles. As to whether these methods have any effect, I do not know. As a rule, when demons are not very troublesome, the families afflicted by them generally think it best to keep them quiet by sacrifices, and burning incense to them.
IX. Christians are occasionally invited to families where there are possessed persons, where they simply read the Scriptures, sing hymns, and pray to God. They know of no other method of expelling demons. When this is done the afflicted person gains relief for the time, though it is not certain that the cure will be permanent. But if he sincerely believes the truth, and enters the Christian religion, there is very little fear of the demon’s giving him further trouble. In the district of Tu-ching the number of those who for this cause have become Christians is very great. They speak of the demons from which they have suffered as “Spirits of mad foxes.” As to whether they are right in this supposition, I do not know.
X. As to there being any difference among Christians as to their ability to cast out devils, I suppose they are all alike. It is simply this: If any Christian prays to God with true faith in Christ, the desired help will be granted.
XI. I presume unworthy Christians and those who have been excommunicated would not be able to cast out demons, though I do not know much about this.
XII. In the spread of the Gospel, if cases of possession are met with, and Christians are able through faith in Christ to cast out the demons, the effect would certainly be favorable to Christianity.
XIII. Near my home there have certainly been cases of possessed persons becoming Christians. As to whether they will continue true and faithful it is impossible to say – God only knows. I have heard that in the district of Tu-ching there are many of this class. In my native district, Chang-lo, there is a man who was formerly possessed by a demon. He believed in Christ, and entered the Christian religion, and was entirely relieved from the control of the demon. He afterwards turned aside from the truth, gave up his Christian profession, and the demon returned and tormented him until his death.”

Translator’s preface
<...>
The endeavor to explain these mysterious phenomena by scientific investigators has resulted in their adoption of one or other of two hypotheses, viz.:
1. That the phenomena are the product of and originate in the subliminal consciousness of the medium; or,
2. That the phenomena are really of supernormal origin and emanate from the disincarnate spirits of the dead, who return to earth and take temporary possession of the organism of the medium, talking through her mouth, writing with her hand while she is in a somnambulistic state. The first theory involves the crediting of the subliminal consciousness with almost miraculous powers of telepathy, since, on that hypothesis, it is necessary, in order to account for the knowledge possessed by the medium, to suppose that her subliminal consciousness is able to roam at will throughout the entire universe and read the mind of any being possessing the information sought for.
All open-minded investigators freely admit that either of the above hypotheses may be untrue; that very little is known by them as yet in regard to the nature of the phenomena; that the data are too slight to justify more than a provisional hypothesis, which the discovery of new facts may at any time entirely demolish. But, thus far, the hypotheses above given seem to be the only ones which will in any way rationally account for the facts: in which case, it is evident that each individual observer will be influenced in his choice of a hypothesis by his religious belief, which will greatly affect the point of view from which he approaches the subject, and also by his natural temperament, habits of thought, etc.
<...>
he does not believe the phenomena manifested by her to be of supernormal origin. The various alleged “spirit” messages, "incarnations”, ”gift of tongues” and all other apparently supernormal phenomena, in his opinion, spring from Mile. Smith's subliminal consciousness, and he exercises great skill and ingenuity in his effort to trace the very wonderful and astonishing manifestations with which he has had to deal to natural sources.
<...>
Daniel B. Vermilye.
Columbia University, New York,
July, 1900.

Mlle. Smith has no fewer than three distinct somnambulistic romances and if to these is added the existence of that secondary personality to which I have already alluded, and which reveals itself under the name of Leopold, we find ourselves in the presence of four subconscious creations of vast extent, which have been evolved on parallel lines for several years, and which manifest themselves in irregular alternation during the course of different séances, or often even in the same séance. All of these have undoubtedly a common origin in Helene's subliminal consciousness; but in practice, at least, and to all appearance, these imaginative constructions present a relative independence and a diversity of content sufficiently great to render it necessary to study them separately. I shall confine myself at present to a general view of them.

Although I have accused myself of perhaps having had much to do with the transformation of Helene's hemisomnambulism into complete trances, I believe myself, however, altogether innocent of the origin, and therefore of the subsequent development, of the great subliminal creations of which I have spoken.

Alongside of hallucinations like these, which do not show any intentional or useful character and are only a capricious and fortuitous irruption into the normal consciousness, mere dreams or fancies filling up the sub-conscious strata, there are also manifested in Helene's case some hallucinations of a manifest utility, which have in consequence the sense of messages addressed by the subliminal consciousness of the subject to her normal consciousness, by way of warning and protection. It is to be noted that these hallucinations, which might be called teleological, have lately been claimed by Leopold, although he has no recollection of, and does not assert himself to be the author of, the earlier ones.

I have no reason to doubt the substantial accuracy either of the account given by Helene and her mother, or of the explanation recently furnished by Leopold. The incident belongs to the category of well-known cases where a danger of some sort not suspected by the normal personality, but which is subconsciously known or recognized, is warded off by a preservative hallucination, either sensory (as here – the cry of the bird) or motor (as in the lifting of the body). The subliminal consciousness is not always able to give a clear message; in the present case, the auditive automatism remained in a state of elementary hallucination, a simple whistle, without being able to elevate it to a distinct verbal hallucination. Its general warning sense, however, was understood by Helene, thanks to the confused feeling of danger that she felt at the same time. Moreover, this confused feeling, which caused her to quicken her steps, it seems to me, ought not to be considered as the consequence of the whistle she heard, but rather as a parallel phenomenon; the appearance or the odor of the mint she was carrying, while not attracting her conscious attention, nevertheless dimly roused in her an idea of the danger lurking in the flowers, and that idea in turn affected her clear consciousness under the double form of a vague emotion of danger and a verboauditive translation which did not go so far as to formulate itself explicitly.

Maintaining all the while that my deductions appeared to me strictly correct, I felt bound to admit that science is not infallible, and that a voyage to Mars could alone solve all our doubts as to what takes place there. We parted good friends, but that conversation left me with a very clear impression of the complete uselessness of my efforts to make Mile. Smith share my conceptions of the subliminal consciousness. But this, however, neither surprises nor grieves me, since from her point of view it is perhaps better that she thus believes.

Examples of this kind, drawn from Mlle. Smith's mediumship, might be almost indefinitely multiplied; but cut bono? Once more, I do not claim that Leopold has never given any medical consultation surpassing Helene's latent knowledge and implying supernormal powers of clairvoyance. I only say that I have not yet succeeded in finding a single case where the proofs reached the height of that conclusion.
2. Objects Recovered. – I do not know any case in which Mlle. Smith has indicated the situation of an object which had been hidden, and as to the location of which she could have had no information through natural channels. All her discoveries consist, so far as I have been able to judge, in the return, under a spiritistic and with a dramatic aspect, of memories either simply forgotten or properly subliminal, which depended upon the incidents concerned having first belonged to the ordinary consciousness, or their having always escaped it and having been from their origin registered in the subconsciousness.
These are facts of cryptomnesia pure and simple – i.e., explicable by a normal psychological process very common in its essence, while the picturesque embellishments added by the mediumistic imagination give to these teleological automatisms a certain mysterious and supernormal appearance which in other surroundings would certainly create for Helene – or rather for Leopold – a place alongside St. Anthony of Padua.

This case has remained in the eyes of Mlle. Smith and her spiritistic friends as one of the most striking and irrefragible proofs of the objective and independent reality of Leopold. For the psychologist it constitutes a very beautiful and interesting example of cryptomnesia, well worthy to figure among the very instructive cases collected by Mr. Myers, in which the memory of a subliminal perception (i. e., registered immediately without striking the normal personality) appears as a revelation in a dream of ordinary sleep, or under some other equivalent form of automatism. Here is “Leopold” – the subconsciousness of Helene – who, having felt the pin fall and noticed where it rolled, first manifested himself in a passing nocturnal vision, and then took advantage of the next spiritistic gathering to restore completely her latent memories. It is not necessary to see anything intentional in this restitution, the simple play of association of ideas sufficing to explain that the memory of the situation of the pin stored up in a subliminal stratum and stimulated by a desire to recover the lost object might have mechanically reappeared at the moment of the séance, thanks to mediumistic autohypnotization, and gushed forth under the dramatic form, naturally appropriate to the environment, of an apparently supernormal piece of information furnished by Leopold.

There is, in the first place, the influence, so often verified, of emotional shocks and of certain psychic traumatisms upon mental dissociation. By means of these the birth of hypnoid states may become the germ either of secondary personalities more or less strongly marked (we have seen that the first manifestations of Leopold in the childhood of Helene are attributable to this cause) or of somnambulistic romances, which hold the same relation towards the normal state as does that exaggeration of stories and indulgence in reveries to which so many are addicted – perhaps all of us. 
We must also take into consideration the enormous suggestibility and auto-suggestibility of mediums, which render them so sensitive to all the influences of spiritistic reunions, and are so favorable to the play of those brilliant subliminal creations in which, occasionally, the doctrinal ideas of the surrounding environment are reflected together with the latent emotional tendencies of the medium herself. The development of the personality of Leopold-Cagliostro, starting from the moment at which Mlle. Smith began her séances, is easily explained in this manner, as well as the Martian dream and the previous existences of the Hindoo princess and the queen of France.
And, finally, we must note the phenomena of cryptomnesia, the awakening and setting to work of forgotten memories, which easily account for the elements of truth contained in the great preceding constructions and in the incarnations or casual visions of Mlle. Smith in the course of her séances.

It tends to show that the secondary personalities are probably, in their origin, as the idea has been sometimes suggested, phenomena of reversion of the ordinary actual personality, or of momentary returns of inferior phases, long since passed, and which normally should have been absorbed in the development of the individuality, instead of breaking forth again in strange proliferations.

And now let us admit, hypothetically, that I have not been able to see the supernormal, which was plainly before my eyes, and that it is this blindness of mine alone which has prevented me from recognizing the real presence of Joseph Balsamo, my own mother, the Hindoo princess, etc. – or, at all events, the presence of real, disincarnate, independent spirits. It is, of course, to be regretted, but then it is I alone who will be in disgrace on the day when the truth shall be made manifest.

Наша пациентка в летаргии сначала была совершенно недоступна для общения, потом начала спонтанно разговаривать, причем была неконтактна, когда говорило её сомнамбулическое Я, и контактна, когда говорили автоматические личности.
<...>
Они, однако, не исчезают, а в качестве вытесненных мыслей начинают самостоятельное существование как автоматические личности аналогично идее Ивенс.
<...>
Это не что иное как драматическое расщепление её фантастического Я. Последние же подлежат преодолению, они не должны иметь ничего общего с Ивенс — это лишь имена.
(англ. The latter, the automatic persons, are the ones to be overcome, they must have no part in Ivenes. With the spirit-companions of Ivenes they have only the name in common.)
<...>
Говоря о возрастании функций под воздействием бессознательного, мы имеем в виду те автоматические процессы, результат которых недостижим для сознательной психической деятельности данного индивида.

How can we understand, how can we picture to ourselves the whole of these facts? What is the essential point which can sum up the observations? I propose to you the following psychological interpretation. An idea, the memory of an event, for instance, the thought of a ferocious animal, the thought of a mother's death, all these form groups of psychological facts closely connected with one another; they are certain kinds of systems comprising all sorts of pictures and all sorts of tendencies to certain movements, but with a strong unity. These systems in our minds have their strength and their law of development that are peculiar to them. They have also a great tendency to development when they are not kept within bounds by another power.[1]

[1] See these laws of development of the mental systems in my first book, "L'automatisme psychologique," 1889.

Allow me to represent to you this system of psychological facts, which constitutes an idea, by a system of points connected together by some lines, forming a sort of polygon (Fig. I).



The point S represents the sight of the face of the dead mother, the point V is the sound of her voice; another point, M, is the feeling of the movements made to carry up the body, and so on. This polygon is like the system of thoughts which was developed in the mind and in the brain of our patient Irene. Each point is connected with the others, so one cannot excite the first without giving birth to the second, and the entire system has a tendency to develop itself to the utmost.
But at the same time in healthy minds these systems pertaining to each idea are connected with an infinitely wider system of which they are only a part, the system of our entire consciousness, of our entire individuality. The remembrance of the mother's death, even the affection Irene feels for her mother, with all the memories that are connected with it, forms only a part of the whole consciousness of the young girl with all its memories and other tendencies. Let this large circle, P, near the little polygon represent the whole personality of the girl, the memory of all that happened in her previous life.
Normally, in good health, the little system must be connected with the large one, and must in great part depend on it. Generally the partial system remains subject to the laws of the total system : it is called up only when the whole consciousness is willing, and within the limits in which this consciousness allows it.
Now, to picture to ourselves what has taken place during somnambulism, we may adopt a simple provisional resume. Things happen as if an idea, a partial system of thoughts, emancipated itself, became independent and developed itself on its own account. The result is, on one hand, that it develops far too much, and, on the other hand, that consciousness appears no longer to control it. That general remark may still seem to you very vague and very difficult to understand. Nevertheless, I wished to point it out to you in a few words: first, because it emerges very clearly out of the study of the first phenomenon of hysteria; secondly, because it will serve us as a clew to understand a thousand other cases of the neurosis. Don't trouble about the obscurity of that first remark; after you have repeated it exactly in the same way with regard to a thousand different phenomena, it will not be long before you find yourself understanding it clearly.

I proposed to summarize this somewhat peculiar mental state by the words "retraction of the field of consciousness." Let us try to understand the meaning of this general expression.
<...>

FIG. 21. T T' T", elementary sensations of touch; M M' M", of muscular sense; V V', V", of vision; A A' A", of audition; P P, personal perception.

<...>
In the scheme I have drawn (Figure 21), each separate little cross of the upper line designates one of those little phenomena, V, V, V", when it is a question of the vision, T, T', T", when it is a question of the sensations of touch, and so on.
<...>
formerly proposed to designate this new operation by the name of personal perception, P.P., for it is indeed a perception, that is to say, a clearer and more complex consciousness.
<...>
Our schema gives us the formula perfectly. Let us suppose (Figure 22) an individual who cannot see, at a given moment, more than three elementary sensations, such as V, V', A .


FIG. 22. Schema of absent-mindedness.

He will leave all the rest in his subconsciousness. At another moment, he will be able to turn to T, T', V, or to M, V', A. At the first moment, he will look at, and listen to, a person who speaks to him, without troubling about the tactile sensations which continue to assail him. At the second moment, he will look at an object while touching it, and appreciate the contact without having consciousness of the surrounding noises. At the third moment, he will write at dictation, having the perception of the sound of the voice, of the vision of the letters and of the muscular movements, but forgetting and neglecting all the other elementary sensations, as T, T', T", M', M", V, V", A', A". This individual is absent-minded, and this (Figure 22) is an attempt to schematize what is called normal absentmindedness.
Let us suppose that the field of consciousness becomes still more contracted. The patient can no longer perceive more than two elementary sensations at once. Of necessity too, he reserves this small share of perception for the sensations which seem to him, whether right or wrong, the most important, the sensations of sight and hearing. To have consciousness of what is seen or heard is of paramount necessity, and he neglects to perceive the tactile and muscular sensations, thinking he can do without them (Figure 23). At the outset, he might perhaps still turn to them and take them into his field of personal perception, at least for a moment; ,but, the chance not presenting itself, the bad psychological habit is slowly formed. Nothing is more serious, more obstinate than these moral habits. There is a crowd of maladies that are only psychological tics. One day the patient (for he has truly become one now) is examined by the physician. The latter pinches his left arm, and asks him if he feels it, and the patient, to his great surprise, is obliged to confess that he can no longer feel consciously. The too long-neglected sensations have escaped his personal perception; he has become anesthetic.


FIG. 23. Schema of the contraction of the field of consciousness in hysterical anesthesia.

You may easily understand that the same notion of the contraction of the field of consciousness equally sums up the last phenomenon, that of alternations. It is because the field of consciousness remains contracted, that you can never add one phenomenon on one side without taking one away from another side. If you force the subject, by attracting his attention, to recover the sensibility of the left side, he loses it on the right side. If you obtain the total tactile sensibility, the reduction of the visual field increases so much that the subject becomes momentarily blind, a thing we have observed a number of times without having foreseen it. If you wish to enlarge the visual field, the tactile anesthesia will increase. The feebleness of these patients' thinking continues, and they lose on one side what they seem to have regained on another. I am therefore inclined to think that this notion of the retraction of the field of consciousness summarizes the preceding stigmata, and we may say that their fundamental mental state is characterized by a special moral weakness, consisting in the lack of power, on the part of the feeble subject, to gather, to condense his psychological phenomena, and assimilate them to his personality.

It is a mental depression characterized by the disappearance of the higher functions of the mind, with the preservation and often with an exaggeration of the lower functions; it is a lowering of the mental level. So we may say, in short, that hystericals present to us the following stigmata : a depression, a lowering of the mental level, which takes the special form of a retraction of the field of consciousness.

It is enough to take the most commonplace psychological definitions and replace their terms with words vaguely borrowed from the language of anatomy and the current physiological hypotheses. Instead of saying, " The function of language is separated from the personality," one will proudly say, "The centre of speech has no longer any communication with the higher centres of association." Instead of saying, " The mental synthesis appears to be diminished," one will say, "The higher centre of association is benumbed," and the feat will be done.

We then arrive at another group of definitions in which I range mine. They are definitions, in my opinion, more profound, into which enter the phenomena of dissociation of consciousness, such as is observed in all hysterical disturbances. Suggestion itself is but a case of this dissociation of consciousness. There are many others beside the one in somnambulisms, in automatic words, in emotional attacks, in all the functional paralyses. Many authors, Gurney, Myers, Laurent, Breuer and Freud, Benedict, Oppenheim, Jolly, Pick, Morton Prince, have thought like me that a place should be made for the disposition to somnambulism. Was not the somnambulic attack for us the type of hysterical accidents in 1889? "The disposition to this dissociation and, at the same time, the formation of states of consciousness, which we propose to collect under the name of hypnoid states, constitute the fundamental phenomenon of this neurosis," said MM. Breuer and Freud, of Vienna, in 1893.
<...>
Hysteria is a form of mental depression characterized by the retraction of the field of personal consciousness and a tendency to the dissociation and emancipation of the systems of ideas and functions that constitute personality.

In the year 1890 I published a work on psychology in which it became my duty to discuss the value of a certain explanation of our higher mental states that had come into favor among the more biologically inclined psychologists. Suggested partly by the association of ideas, and partly by the analogy of chemical compounds, this opinion was that complex mental states are resultants of the self-compounding of simpler ones. The Mills had spoken of mental chemistry; Wundt of a psychic synthesis, which might develop properties not contained in the elements; and such writers as Spencer, Taine, Fiske, Barratt, and Clifford had propounded a great evolutionary theory in which, in the absence of souls, selves, or other principles of unity, primordial units of mind-stuff or mind-dust were represented as summing themselves together in successive stages of compounding and re-compounding, and thus engendering our higher and more complex states of mind. The elementary feeling of A, let us say, and the elementary feeling of B, when they occur in certain conditions, combine, according to this doctrine, into a feeling of A-plus-B, and this in turn combines with a similarly generated feeling of C-plus-D, until at last the whole alphabet may appear together in one field of awareness, without any other witnessing principle or principles beyond the feelings of the several letters themselves, being supposed to exist. What each of them witnesses separately, ‘all’ of them are supposed to witness in conjunction. But their distributive knowledge doesn’t give rise to their collective knowledge by any act, it is their collective knowledge. The lower forms of consciousness taken together are the higher. It, ‘taken apart’ consists of nothing and is nothing but them. This, at least, is the most obvious way of understanding the doctrine, and is the way I understood it in the chapter in my psychology.
Superficially looked at, this seems just like the combination of H2 and O into water, but looked at more closely, the analogy halts badly.

I found myself obliged, in discussing the mind-dust theory, to urge this last alternative view. The so-called mental compounds are simple psychic reactions of a higher type. The form itself of them, I said, is something new. We can’t say that awareness of the alphabet as such is nothing more than twenty-six awarenesses, each of a separate letter; for those are twenty-six distinct awarenesses, of single letters without others, while their so called sum is one awareness, of every letter with its comrades. There is thus something new in the collective consciousness. It knows the same letters, indeed, but it knows them in this novel way. It is safer, I said (for I fought shy of admitting a self or soul or other agent of combination), to treat the consciousness of the alphabet as a twenty-seventh fact, the substitute and not the sum of the twenty-six simpler consciousnesses, and to say that while under certain physiological conditions they alone are produced, other more complex physiological conditions result in its production instead. Do not talk, therefore, I said, of the higher states consisting of the simpler, or being the same with them; talk rather of their knowing the same things. They are different mental facts, but they apprehend, each in its own peculiar way, the same objective A, B, C, and D.

The second meaning (Professor Münsterberg’s second type) involves a theory which is an interpretation of the facts. It is with this meaning particularly that the term is used in abnormal psychology. Subconscious ideas are dissociated or split-off ideas; split off from the main personal consciousness, from the focus of attention – if that term be preferred – in such fashion that the subject is entirely unaware of them, though they are not inert but active. These split-off ideas may be limited to isolated sensations, like the lost tactile sensations of anesthesia; or may be aggregated into groups or systems. In other words, they form a consciousness coexisting with the primary consciousness, and thereby a doubling of consciousness results. The split-off consciousness may display extraordinary activity. The primary personal consciousness as a general rule is of course the main and larger consciousness; but under exceptional conditions, as in some types of automatic writing, the personal consciousness may be reduced to rudimentary proportions, while the secondary consciousness may rob the former of the greater part of its faculties and become the dominant consciousness.
The third meaning (Professor Münsterberg’s first type) is an elaboration and extension of the second, and thus becomes a theory which not only gives an elaborate interpretation of the facts of observation, but becomes a broad generalization in that it propounds a principle of both normal and abnormal life. Under it the dissociated states become synthesized among themselves into a large self-conscious personality, to which the term “self” is given. Subconscious states thus become personified and are spoken of as the “subconscious self,” “subliminal self,” “hidden self,” “secondary self,” etc.; and this subconscious self is conceived of as making up a part of every human mind, whether normal or abnormal, and is supposed to play a very large part in our mental life. Thus every mind is double; not in the moderate sense of two trains of thought going on at the same time, or being engaged with two distinct and separate series of actions at the same time; or even in the sense of there being certain limited discreet perceptions of which the personal consciousness is not aware; but in the sense of having two selves which are often given special domains of their own and spoken of as upper and lower; the waking and submerged selves, etc. This theory, therefore, not only extends the principle of dissociated ideas into normal life and makes these constant elements of the human mind, but enlarges the subconscious synthesis into something that is self-conscious and which can speak of itself as an “I”.
The fourth meaning of subconscious is that which by definition would have it include; first, the dissociated ideas embraced under the second definition above stated; and seccond, all those past conscious experiences which are either forgotten and can not be recalled, or which may be recalled as memories, but for the moment are out of mind because in the march of events our thoughts have passed on and we are thinking about something else. All these potential memories are placed in the subconscious which plainly is thus made to define two classes of facts; namely, dissociated states which are active, and those which are inactive, i e., forgotten, or out of mind (Sidis’ definition).
The fifth use of the term (Myers’ doctrine) is an expansion of the third meaning and involves a metaphysical doctrine which transcends all facts which one can possibly observe in others or introspect in himself. It is more specifically described as the “subliminal,” which is used as a synonym for subconscious. The subconscious ideas, instead of being mental states dissociated from the main personality, now become the main reservoir of consciousness and the personal consciousness becomes a subordinate stream flowing out of this great storage basis of “subliminal” ideas as they are called. We have within us a great tank of consciousness but we are conscious of only a small portion of its contents. In other words, of the sum total of conscious states within us only a small portion forms the personal consciousness. The personal self becomes even an inferior consciousness emerging out of a superior subliminal consciousness sometimes conceived as part of a transcendental world, and this subliminal consciousness is made the source of flights of genius on the one hand, while it controls the physical processes of the body on the other.
The sixth meaning (Professor Münsterberg’s third type) of the term is an interpretation on pure physiological principles of the phenomena customarily attributed to the activity of dissociated ideas. Some psychologists believe that phenomena like automatic writing and speech, the so-called subconscious solution of arithmetical problems, hysterical outbursts, etc., can be best explained as pure neural processes unaccompanied by any mentation whatsoever. These phenomena become therefore pure physiological organic processes of the body. The term subconscious thus becomes equivalent to the old theory of Carpenter’s “unconscious cerebration”.

According to the first of these two interpretations (Professor Münsterberg’s and my second type), so-called automatic writing and speech, post-hypnotic phenomena like the solution of arithmetical problems and various abnormal phenomena, of the origin of all which the subject is ignorant, are the manifestations of dissociated ideas of which the subject is unaware and which are therefore called subconscious. Thus a “doubling” of consciousness results consisting of the personal self and the subconscious ideas. I prefer myself the term co-conscious to subconscious, partly to express the notion of co-activity of a second co-consciousness, partly to avoid the ambiguity of the conventional term due to its many meanings, and partly because such ideas are not necessarily sub-conscious at all; that is, there may be no lack of awareness of them. The co-conscious ideas may be very elementary and consist only of sensations and perceptions which have been split off from the personal consciousness, as in hysterical anesthesiae, or they may consist of recurring memories of past experiences. Under certain conditions by a process of synthesizing these ideas and assimilation of them with a greater or less amount of the personal self, which is thereby attenuated, in its faculties, quite large dissociated systems of subconscious ideas may be formed and give rise to the complicated phenomena for which an interpretation is desired.

If it is true that dissociated brain systems can functionate (as in other parts of the nervous system), and if it is true that they have psychical equivalents, then whether we are self-conscious of any given state of consciousness must depend, it would seem, upon whether the brain process, correlated with it, is synthesized in a particular way with the larger system of brain processes which is correlated at a given moment with the self-conscious personality. And in so far as a brain process can occur detached from the main system of brain processes, so far can consciousness occur without self-consciousness. Unfortunately, we have scarcely a glimmer of knowledge of the nature of the synthesis, and therefore of the conditions which determine whether we shall be aware of any conscious state or not. This is a problem in psychology which awaits the future. Nor is self-consciousness a necessary element of consciousness.

Dissociation, with activity, independent of the main focus of consciousness, does not necessarily imply or require absence of awareness on the part of the latter, and practically, as we have seen in discussing the phenomena of automatic writing, under the same conditions, a subject is sometimes aware of the dissociated ideas which are actively manifesting themselves and sometimes not. The same is true of post-hypnotic and abnormal phenomena. Indeed, even when there is absence of awareness on the part of the personal consciousness, the dissociated co-consciousness may, per contra, be aware of the content of the former. For this reason, if for no other, co-consciousness is the preferable term. The one fundamental principle and criterion of the subconscious is dissociation and co-activity (automatism).

The first serious contribution to the filling up of the gaps in the psychical series was made by Leibnitz, who demonstrated that our conscious life contains small elements lying outside its main stream, but which nevertheless produce an effect by a process of summation and combination. Schopenhauer(1) thought that a large number of our sense perceptions were the result of unconscious processes of reasoning — and the same theory was propounded in a more exact form by Helmholtz(2). By this period, therefore, the attempt to bridge the intervals in the psychical series by processes of unconscious thought had taken definite shape. The question of the subconscious first, however, became prominent with the publication of Hartmann's “Philosophie des Unbewussten”, in 1868. The intense enthusiasm with which this work was greeted in the most varied quarters affords a striking demonstration of that hunger for continuity whose existence we have already noted. Hartmann conceived the subconscious as a second personality concealed beneath the surface of our ordinary consciousness, but precisely comparable to the latter in its structure and functions. He appeals to this hypothetical being whenever there is a gap in the chain of visible causation, and endows it with properties of a really startling kind. “Let us not despair,” he says, “at having a mind so practical and so lowly, so unpoetical and so little spiritual; there is within the innermost sanctuary of each of us a marvellous something of which we are unconscious, which dreams and prays while we labor to earn our daily bread”(3). Hartmann’s work is of historical importance on account of the stimulus it provided to further investigation, but his use of the concept of the unconscious was so unbridled that the value of his actual results is almost altogether nullified. James has described his theory as a “tumbling ground for whimsies”, and Höffding remarks, “We may say of it, as Galileo said of the appeal to an almighty will, it explains nothing because it explains everything”(4).
Some of the most important advances in the historical development of the subconscious have been furnished by the French School of Morbid Psychology during the latter part of the nineteenth century, initiated under Charcot and Ribot, and culminating in the work of Janet. In his classical “Automatisme Psychologique” the latter demonstrated that a large number of morbid phenomena can be adequately explained by assuming the existence of dissociated mental elements altogether outside the sphere of the personality.
Morton Prince has further developed Janet’s point of view. He divides psychological material into that of which the individual is personally conscious and that of which he is not personally conscious. Those experiences are personally conscious which are synthesized in the “personality”. The experiences of which the individual is not personally conscious are further divided into co-conscious and unconscious. Co-conscious corresponds in the main to Janet’s “subconscious” — actively functioning ideas dissociated from the personality. Under unconscious are included the phenomena of memory, and in general all the ideas, traces, etc., which are not at the moment actively functioning, and which are to be regarded as mere physiological residua. Any of these latter may at any time become conscious or co-conscious. Dr. Prince considers that the essential character of a co-conscious idea consists in the fact that it leads an autonomous existence, and is not dependent upon the ego-complex. Co-conscious, therefore, does not necessarily imply that the ego is unaware of the idea in question. Thus, in the well-known case described in “The Dissociation of a Personality,” one personality knows all the thoughts and actions of a second, but considers them to be those of another being whom, indeed, she regards with unconcealed dislike. This extension of the meaning of Janet’s conception is very important, and enables us to throw more light upon the analogous manifestations occurring in paranoia.

It is of fundamental importance to recognize the fact that different authors when they speak of the subconscious not only speak from different points of view, but speak of totally different things. Morton Prince has pointed out that “the term subconscious is commonly used in the loosest and most reprehensible way to define facts of a different order, interpretations of facts, and philosophical theories” (9). Hence it is meaningless to predicate any statement of the subconscious as a whole without first defining the sense in which we are employing the term. Dr. Prince has enunciated its various meanings in his prefatory note to the symposium which appeared in this JOURNAL. By Stout and others the term is used to denote those marginal portions of the field of consciousness which are not at the moment in the focus of attention. Here subconscious merely means “dimly conscious”. Myers ascribes to the subconscious various supernatural properties which take his conception altogether beyond the limits of science. We have already dealt with Hartmann’s picture of the subconscious as a second self comparable in all respects to the personal consciousness. The remaining meanings are best illustrated by the doctrines of Janet and Freud, and we must now proceed to examine these at some length.
We have actual experience only of our own conscious phenomena — we deduce the conscious phenomena of others by means of analogy in two ways, directly from what they tell us through the medium of speech, indirectly from their actions.*

*It may be maintained that our knowledge of the conscious phenomena of others is therefore really conceptual in character, as we ourselves have no actual experience of them. If conceptual is taken in an indefinitely wide sense this is of course true. But such deductions are on an altogether different plane from the conceptions of science. Relatively to the conceptions of science they are phenomena, just as helium in the sun is a phenomenon — and both science and everyday life are compelled to treat them as such. To refuse to subscribe to this point of view would involve the adoption of Solipsism.

Now the subconscious of Janet and his followers does not differ in its essential nature from any “conscious phenomena of others” with which we are acquainted — its existence is deduced on precisely the same grounds. This fact has been ably demonstrated by Dr. Prince in his contribution to the symposium. If we hold a conversation with a patient whose hand at the same moment writes of matters which are unknown to the personality, we speak of the subconscious phenomena attending the writing for the very same reason that we speak of the conscious phenomena attending the patient’s conversation. The distinction of the subconscious lies solely in the fact that it is dissociated from certain other “conscious phenomena of others”, which we designate as the personality. The subconscious of Janet is, therefore, a phenomenal fact. It may be reduced in complexity to even a single idea, but it remains a phenomenon. Janet himself has remarked, “These diverse acts are identical with those which we are accustomed to observe in persons like ourselves and to explain by the intervention of intelligence. Undoubtedly one may say that a somnambulist is only a mechanical doll, but then we must say the same of every creature. The term ‘doubling of consciousness’ is not a philosophical explanation; it is a simple clinical observation of a common character which these phenomena present”.(10)

We must now proceed further and endeavor to determine the relation between Janet’s subconscious and Freud’s unconscious. This relation is often held to be one of rivalry, but if our analysis of the two doctrines is correct, this view must be erroneous. There can be no rivalry between a description of the phenomenal facts, and a conceptual model constructed to resume these facts. 1 he phenomenon of dissociation has not been disputed by Freud — on the contrary, it takes a prominent place amongst the circumstances which he desires to explain. His work lies on a deeper plane, his aim is not a description of the facts, but the conceptual explanation of these facts. We have here, in fact, that progression by which the method of science is invariably characterized. Firstly, the collection and classification of facts, represented here by the coordinated description of the phenomena of the subconscious or coconscious; secondly, the construction of a conceptual model to explain these facts, represented by the theories of Freud. Precisely analogous advances are to be found in the history of physics. Kepler, for example, by classifying the successive positions in space of the planets, demonstrated that each moved in an ellipse, one of whose foci was occupied by the sun. Newton subsequently explained this fact by the construction of the law of gravity. It must be carefully observed that we have spoken throughout of the relation of Freud’s doctrines to Janet’s conception of the subconscious, not to Janet’s work as a whole. There can be no question that this larger relation is to a considerable extent one of conflict. But this conflict only arises when Janet leaves the phenomenal plane and proceeds to construct conceptual generalizations. Thus his views on the essential nature of hysteria and psychasthenia, the separation of the latter as a distinct entity, the origin of obsessions, and other similar points — these cannot be reconciled altogether with the teaching of Freud. But whatever the ultimate verdict on these theories may be, Janet’s indestructible monument will always be his vindication of the psychological method, his demonstration of the phenomena of dissociation, and a description of the facts of hysteria which has never been excelled in the history of psychiatry.
We are now in a position to summarize the results of our investigation: The word subconscious has been used by various authors to denote facts belonging to altogether different categories, and it is necessary in the interests of clearness that a terminology should be devised which will obviate this confusion. Excluding those speculative interpretations which do not enter into the field of science, these facts may be grouped under three heads. Firstly, the marginal elements of phenomenal consciousness (the subconscious of Stout), secondly, dissociated portions of phenomenal consciousness (the co-conscious of Morton Prince, and the subconscious of Janet), thirdly, a non-phenomenal conceptual construction designed to explain the facts of phenomenal consciousness (the unconscious of Freud). All these form part of the material of psychology, none of them form part of the material of physiology.

Bibliography
1. Schopenhauer. Satz vom Grunde.
2. Helmholtz. Die Tatsachen in der Wahrnehmung.
3. Hartmann. Das Unbewusste, quoted by Janet, Journ. of Abnorm. Psychol., June, 1907.
4. Höffding. History of Philosophy, p. 583.
<...>
9. Morton Prince. "The Subconscious", Comtes Rendus, Geneva Congress of Psychology, 1909.
10. Janet. “The Subconscious”, Journ. of Abnorm. Psychol., June, 1907.

Once more it is possible that, unknown to others, Hodgson during life had begun to develop a partitioned-off secondary personality, and that this parasitic rather than his true self was what we held converse with. This theory is particularly astute and subtle, and could probably be made to harmonise with all the facts of the case more completely than any other that the wit of man can just at present devise. May I not commend this hypothesis to Dr. Hyslop as worthy of his apologetics?

In fine, at the very best, I for one can see nothing more in Mrs. Piper than an interesting case of secondary personality with its own unique features. It is very easy to conjure mystic meanings into the utterances of all such split-off egos, to treat every mutter in a dream symbolically, to match each at occasional points with real events or persons, if we set out with the wish and will to do so.

The trance state in her case is described at length in the text. But trance states are by no means the exclusive possession of mediums. They are common in hysterical subjects, and in cases of secondary personality, and can be produced by hypnosis or suggestion with proper subjects. While in the trance the victim is more or less unconscious of what is going on about her, and on recovering remembers her feelings more or less dimly. The state has many resemblances to somnambulism. Neither the causes nor cure of it are as yet well understood.
The subconscious self or subliminal mind is a term used to designate various mental processes which seem to be present in the mind, but are not within the range of consciousness, e. g., if a person has a difficult decision to make, he may put the whole matter out of his mind, not thinking about it for several days, and then one day find that he knows just what he intends to do. In such a case, various shiftings of associations must have been going on of which he has no memory and which he could not attend to at any time, and so we say they went on “below consciousness”, or in the “subconscious mind”. Again, it has been discovered that in many cases of hysteria the root trouble is some mental shock which has sunk below the conscious level and is there disorganising the personality, and that when this can be brought to consciousness and connected with the rest of the mental life, the person is cured. In hypnotism, again, with a good subject, a command can be given that he shall do some act at some future date — even a year or more later — and when the time comes he will do the act. This is called post-hypnotic suggestion. In the interval between the hypnotising and the date set for the act, the subject has no memory of the command, and yet the fact that he performs the act at the appropriate time shows that the command left some sort of trace. So we say it was in the “subconscious mind”.
The memories that can be revived in hypnosis or by putting the subject through a strict process of self-analysis and questioning extended sometimes over weeks — called the psycho-analytic method — seem to indicate that very many experiences which we cannot recall at will are nevertheless present in this subconscious level, and many students now suppose that no experience is ever really forgotten.
Now, if some of these groups of submerged or subconscious memories are roused into activity, they tend to connect themselves with other groups, and under certain conditions of nervous strain or shock, they may become strong enough to obtain control of the usual channels of expression, the month and hands especially, and then the person speaks only of those memories and feelings and becomes a new personality. We say then that a secondary personality has emerged. After a time — sometimes weeks or months, sometimes only days or hours — these centres lose their control, the person goes into a sort of stupor, trance, or sleep, and wakes up either his old self or a third self, still another personality. The original self is the primary personality. Theoretically there is no limit to the number of selves which may thus appear, and in some clinical cases as many as six have been studied.
The principal reason why these multiple personalities do not appear in most of us seems to be that we ourselves use the ordinary avenues of expression of thought, the mouth, hands, and body generally, so constantly that they cannot easily be shunted off from their usual connections and connected with these submerged thoughts. But many, if not all, people can learn to do this. If a person follows Mrs. Verrall’s suggestions, as given in her account in the text, he will probably get writing, as she did, or if not writing, he may succeed with crystal gazing.
Writing produced in this state of abstraction, seemingly without the volition or knowledge of the writer, is called automatic writing, and the writer is called the automatist. Such writing may be done in the ordinary way, holding the pencil in the hand, or by means of the planchette. The planchette has various forms. In its simplest form it is a thin board on three legs with castors so that it moves very easily. The front leg sometimes consists of a pencil, and then the planchette is put on a piece of paper. If the front leg is not a pencil, the planchette is put on a board which has the alphabet printed on it In either case the hand is placed lightly on top of the planchette and questions are then asked of it. If the conditions are propitious, an answer will be written or spelled out even to questions of which the automatist knows nothing. In such cases the abstracted state of the automatist gives the subconscious ideas and inferences a chance to express themselves through the writing, and so correct answers may be given to things completely forgotten by the conscious mind, and much nonsense will also be produced.
<….>
Suggestibility is a term applied to a condition in which a person is influenced to an unusual degree by suggestions or commands given to him. It seems to be especially characteristic of the hypnotic trance and abstracted states already referred to. By means of suggestion a person in any of these states may be made hyperesthetic to some objects and insensitive to others.
Amnesia is forgetfulness of what has happened in these states.
Various other terms used in the text are either self-explanatory or are defined when used.

We have no doubt that the normal Mrs. Piper has little remembrance of the trance state, though we are inclined to assume the persistence of a feeling state of the trance into the normal, and we believe that events occurring in the sitting may later on pop up in the waking state, just as post-hypnotic suggestions seem to come into the subject’s mind spontaneously. On the other hand, we know that the control is shifty and deceptive on occasion, and we believe that he has far more recollection of the normal Mrs. Piper than he admits. We have shown that he has the same emotional attitudes in various cases, we have found the same distinct memories in a few instances, and we are confident that if he were sincere we should find more, though probably there is some amnesia, too. That is, the relation would seem to be somewhat the same as that between a secondary personality and a primary, in which the first has little or no knowledge of the second, but the second has some, though not complete knowledge of the first.

To such theories the Spiritists are quick to reply that such eases as Miss Beauchamp prove nothing except that she was subjected to conditions adverse to spirit communication, that she really had mediumistic powers, but that they were killed by her course of treatment. If this means anything it means that the abnormal conditions leading to double personality are the conditions for mediumship. We can choose then between saying that all cases of secondary personality are mediums, or that all mediums have tendencies to secondary personality.

Dr. Walter Leaf also tends in this direction. At first he inclined to think Phinuit a mere secondary personality, and describes some of his favourite tricks and evasions, but in 1903 he reached the conclusion that the evidence in the Piper case proved that “memories of the dead survive and are under special conditions accessible to us” through the secondary personalities of Mrs. Piper, but he is not sure that these memories are coherent enough to themselves deserve the name of personalities.
Even Mr. Carrington, who is now a believer in the grossest physical phenomena, says (Proceedings of the Society for Psychical Research, vol. xvii, p. 337): “The whole case is one continuous series of glorious uncertainties; of doubts, suspicions, semi-convictions, more doubts and again uncertainties, leaving us dissatisfied with ourselves and wondering whether, after all, there is such a thing as Spiritism or no”. His predominant opinion at this time was that the controls were really secondary personalities, but ere now he has been convinced of their genuineness as spirits.

Professor Richet believes that all may be explained as a case of secondary personality, as does Andrew Lang, and Fldurnoy says that outsiders can only wait patiently until the variations of opinion within the Society for Psychical Research are settled.

Most recent of all in his investigations is Dr. G. Stanley Hall, who was present at six sittings, and was convinced that Mrs. Piper is simply a case of secondary personality. His sittings will be discussed in detail later.

One of the most common things in a sitting is for the control to say that he will consider some problem and give an answer at a later sitting. Sometimes this extends over weeks or months, the problem being referred to every now and then. At the same time, the content of all sittings is most carefully kept a secret from Mrs. Piper and her daughters until they are published. Now, why is it not possible that the problems so set for the control affect the waking consciousness in some such way as post-hypnotic suggestions do, or perhaps better, why may they not emerge into waking life or dreams as is often the case in recognised cases of secondary personality? Ansel Bourne, for instance, had dreams of his first self long before he had any memory of it, and images and incidents of his first life would pop up in his mind as if uncaused, and were not recognised by him. Is it not possible that sometimes words, names, etc., from the trance thus pop up into Mrs. Piper’s mind, and if they catch her attention and rouse her curiosity she may speak of them or look up their meaning and connections?
This hypothesis of course could only be tested completely if some investigator could live in close personal relations with Mrs. Piper, and she was willing to think out loud as much as possible.
Whether this hypothesis is true or not, undoubtedly the lapse of time between asking questions and giving answers allows the subconscious mind to put together all its knowledge, to mull over the matter, and to guess and infer as to what is wanted. This easily accounts for the fact that the first sitting is usually the worst.

Mr. Dorr has said that even if we succeeded in getting the controls to admit that they were only secondary personalities, it would prove nothing, since they are so suggestible that they would probably adopt any theory, whether it is true or not. The point is that the control’s assertions about his identity have no value one way or the other, and this perhaps is true. But if the sitter can make the control change his personality at will, sometimes being purely fictitious personages, and sometimes real ones, with as much ease and vividness in the one case as in the other, it certainly creates a strong presumption that the impersonations of real characters are also just impersonations and no more.

We have on record various cases of the birth of secondary personalities, such as Mrs. Verrall’s, described later, and Miss Beauchamp’s, described in Prince’s book, the “Dissociation of a Personality”. In such cases, the personality is at first very shapeless, and the utterances are fragmentary, nonsensical, etc. But by degrees, in response to the questionings of the sitter or of the person’s own self-consciousness, the secondary personality gives itself a name, and sometimes a birth place and family history, and when confronted with falsities and contradictions in its account of itself it shifts, evades, etc., very much as Phinuit did. But the point of especial importance here is, that the form which the personality takes depends upon the environment into which it has come, the attitude taken toward it by the person and her friends, etc.
We have already noted that in Mrs. Piper’s case her surroundings favoured strongly, the development of her secondary personality according to the spiritistic hypothesis, and that Phinuit was very similar to the control of the ordinary medium in his characteristics.

“God bless you!” exclaimed Miss Pope, the sitter. The hand then wrote, “I am Hodgson,” and when Miss Pope asked, “Is this my friend?” assented by rapping five times. Rector then explained that Hodgson could not stay longer this first time, and referred to a ring.
Thus the Hodgson control was born, and thereafter he appeared at nearly every sitting and rapidly gained coherence, though Professor James says frankly that he has not been able to give really evidential tests that it is Hodgson, and we have already seen that while in England, out of the sphere of Mrs. Piper’s possible knowledge, he did not recognise his own friends. If she could be taken to Australia probably the case would be still worse.
But just here I wish to emphasise the joy and belief with which he was greeted at his first appearance, and the fact that the policy has constantly been to seem to believe him. This has not been the case with most secondary personalities, nor even with some of the Piper controls. Phinuit was permanently retired, Pelham was doubted a long time. Sally Beauchamp fought stoutly for her existence before agreeing to commit psychic suicide.
This originally amorphous self then has, from the very beginning, been trained in the belief that it is a spirit manifestation, so that it is entirely possible if not probable that it itself accepts the belief. Such a hypothesis is naturally much more grateful to the secondary personality than Prince’s, with its consequent suppression and repression, because it exalts the subconsciousness and encourages its inroads upon the normal self. It does its best, therefore, to live up to the demands made upon it, not from any reasoned-out plan, but with the blind instinct of the most rudimentary life to grow, and expand, rather than painfully to remain inactive and atrophy. Nourished by the sympathy and suggestion of the sitters, it has grown apace, and it is an open question now whether the twenty-odd years of training have not given it so much memory and sense of individuality and independence that disbelief in it and discouragement of it would have little effect, even if they came from sitters of long standing.

She also feels that the conditions under which she was placed at this time were unfavourable to the best development of the trance. She and her husband were living with his parents, and her father-in-law was an ardent spiritualist, and urged her to go to seances and to develop her power. She thinks that the Phinuit personality came as the result of her surroundings. She never liked him, and this was one reason why she hated to go into the trance. She is uncertain what Phinuit was, but is sure that he was not a secondary personality. She thinks that perhaps he is some spirit who never was in the body, and who has little power on the other side. The change to the Pelham and Imperator personalities seems to have been coincident with her reaching the conviction that the trance was good, and that she was in truth a medium.

In this connection, too, came up the question of secondary personalities, and the opinion that various people had held with regard to the trance. I said that I had not adopted the spiritistic hypothesis and did not know that I should, and there was considerable talk about the theory of secondary personalities.

Dr. Hall also tried to hypnotise Mrs. Piper, who said she was very anxious to try it, but did not succeed.
At the end, reference was made to the attitude of many people, and especially of the Catholic Church, toward Spiritism. Dr. Hall told her that this church has been sending out lecturers against it as a special child of the Devil. This seemed both to disturb and anger Mrs. Piper, and, as the first sleepiness of the trance began to come on, she told him, in rather an angry tone, to bring “that priest” to see her. She also reverted to the theory of secondary personality, as if it disturbed her to think that I, or we, were inclined to it, and asked if, in that case, all these things were just her own self “cavorting around.” She also asked why her head always feels heavy when she begins to go into the trance.
[She began to go into the trance at 11:32 and her head dropped to the pillow at 11:41. At 11:42 the hand began writing without a pencil, “Hail,” and when given a pencil continued,]
We greet you once again with peace and joy. + (R.) (Is Hodgson there, or can you bring him?) Prudens will I’ll send him. Prudens.
[The hand then cramped violently to the shoulder, and wrote:]
Tell Hall I’m here again. Glad to see you. I am here the same Hodgson himself.

(All right, Hodgson. My only doubt is whether you are not really Mrs. Piper’s secondary personality, and I should like to have you give me some proof that you are not.)

[Dr. Hall thought that he was referring to the question of secondary personality and said something to the effect that he could not wonder that he was suspected, but the hand said,]

Comments on the Fourth Sitting
Our doubt of his identity had apparently rankled somewhat in R. H. ’s mind, and had put him on his guard to some degree. He begins here, therefore, his policy of ignorance, but with the inability that we should expect of a secondary personality to grasp the whole situation, he fails to see that there are some things which R. H. must know, and that his ignorance and insensitiveness must be self-consistent. For instance, it is absurd to suppose that the spirit Hodgson could give us no information at all about Mrs. Piper, while at the same time he could tell us about “Uncle Robert’s” lame leg, residence in Bay, accident, etc. His characteristic evasion of his mistake about my father is also in line with his attempts throughout the sitting.

(Now, Hodgson, I want to talk to you a little. Wait awhile, and listen until I am done. Now, I am going to be honest with you and tell you that you have not convinced us that you are Hodgson. You are just Mrs. Piper’s idea of Hodgson, or else you are my old friend Borst Mrs. Piper is a remarkable woman to make you seem so lifelike and vivid, but nevertheless I am sure you are not Hodgson, but her secondary personality or else Borst You are not Mrs. William Piper but Mrs. Hodgson Piper, and I want you either to fade away into her or into Borst I transfer all the esteem and admiration I have felt for you to Mrs. Piper Second or to Borst. She is honest and honestly thinks it is you, but you are really only herself or else Borst, and you can take your choice which. Imperator and Rector are real, noble spirits, but you must confess that you are not Hodgson, but Mrs. Piper Second or Borst, and then you and I will say good-bye to each other forever.)
[In reply to this the control tried to divert us by referring to some private affairs totally unconnected with the sitting, to which Dr. Hall replied:]

Chapter XVI
Current notes by Dr. Wall
I begin to suspect that we can reduce her control, Hodgson, at least to a secondary personality or to a part, mood, or impersonation of Mrs. Piper, and perhaps make him confess that he is so. These controls are often entirely indistinguishable the one from the other; and he grows less Hodgsonesque during the progress of each sitting and is less so as the series of sittings proceeds. Is the control so suggestible that he can be made to fade into a mere state of mind of the medium, and even perhaps to confess that he is nothing more substantial than her trancoidal dream? Can this be done successively with all her controls? What is our responsibility for constraining them to commit this kind of slow suicide? Shall we be accessories to the crime of ghostly felo de se? Man can kill the body, but can a psychologist also desecrate souls? This very question almost suggests the awful second death of theology, and chimes in well with the theory that the soul survives the death of the body a while, but may itself go out later. Then, too, why should we lay these poor ghosts, who doubtless enjoy their rather pallid lives up to the full measure of their capacities? Perhaps, too, our process of extermination may not be painless but may involve suffering akin to slow poisoning, a surgical operation, or vivisection, and we shall need also to defend it from the sentimentalists as all in the cause of science, and especially for the sake of practical therapeutics. It is not exorcism of evil spirits, for that would be a duty, but these controls are harmless and innocent, if not highly meritorious and dignified, ghosts.
We have, however, slowly drifted to the conclusion that they are not real ghosts that survive death in some transcendental realm, but only pseudo or simulacral spirits; so that it is against these impostors that we prepare à l’outrance with our false ambuscades, strategies, springes, and traps; so that even if we are to be veritable assassins we yet are not red-handed, for our thirst is only for the gory ichor or blue blood in the Jenseits.

As Spiritists regard exceptional phenomena in the psychic field today, just so primitive men regarded all unusual or unknown processes throughout nature. There is, in fact, nothing here save what we just now have no better name for than a parasitic secondary personality that sometimes asserts itself.

With regard to verifiable statements, Mrs. Verrall admits very frankly that in some instances the statement may have come from her own subliminal self, she having forgotten that she had ever known it. This source of error, evidently, cannot always be eliminated, although there will be cases where from the very nature of the case she could not have known it. This connection or lack of connection of the script with the conscious memory is very interesting. For instance, the script refers frequently to a paper written by Mr. Verrall, and well known to her twenty-five years before, but almost forgotten, but through all the writing she has found only five references to recent events. References to things which she had read six, ten, or twenty years before and had forgotten are more common. In eight cases she finds a connection between the script and a certain very vivid sort of dream that she occasionally has, the writing personality connecting itself with the dream content.

Theory of the Piper case
No theory which has to explain a personality can be simple if it is to be true. Nor can we expect in the present unsettled condition of both psychological and psychiatrical theory to offer any explanation which will be satisfactory to all specialists. We are also hampered by the fact that the phenomena which might normally appear in the Piper case are to some degree veiled by the spiritistic theory which has so largely shaped the trance personalities, and by the fact that we cannot experiment with the case nor urge the control of the waking self to confession as Freud is able to do in his capacity of physician. Nevertheless, I believe that from our own sittings and the published records a good prima facie case can be made out to show that Mrs. Piper’s controls and those of other honest mediums are but cases of secondary personality, and nothing more, a splitting off from the central self of a part which may take on almost any shape.
1. First let us review the development of this trance state, as far as we can get at it. In the cases of secondary personalities discussed by the Freud school, Janet, and Prince, and Sidis, although these writers differ considerably in various respects, all agree that the starting point of the split in the self appears to consist in some sort of shock, affecting a naturally somewhat unstable nervous system.

Surely this coincidence between the heightened trance-power and the heightened nervous tension and physical condition is not likely to be purely accidental. In origin, therefore, the trance states of Mrs. Piper do not seem to be different from many cases of secondary personality cited by writers on that subject.

From this time on the conditions necessary for health, such as frequency and length of sittings, are set by the controls. As we should expect if the control is really a secondary personality and so very suggestible, these conditions are not always for the good of Mrs. Piper, but often reflect the desires of the sitter, and perhaps allow him to inflict even quite severe pain without remonstrance from the control. But when the control is left to itself, to its own narrow range of consciousness, it is hyperasthetic to various bodily conditions which would be unrecognised in the normal state, because the sensations would be submerged in the numerous other sensations streaming in upon the waking self. In such cases, therefore, the control might feel the developing symptoms of a disease, headache, etc., and might be able to give a warning and save the medium from the attack. In this case it would seem to the medium in the normal state and to the sitter to display supernormal wisdom, while when distracted by suggestions from the sitter it might be indifferent or callous to the medium’s interests.
The gradual reduction of the convulsions and the building up of the present symptoms on entering and coming out of the trance might, if we but had complete records, be shown to be the outcome of a continual give and take between sitter and medium, just as the symptoms appearing in any given hysterical case are built up in this way. As confirmatory of this we have Mrs. Piper’s own statement that the trance has never come on in sleep or when she was alone, just as any hysterical attack seems to need the stimulus of some one’s presence to induce it.
3. Again, a rich chapter for the student of suggestion lies in the creation of the characteristics of the various controls. Hyslop believes that one of the strongest arguments against the theory of secondary personalities is the fact that in Mrs. Piper’s case the personages are so varied, whereas secondary personalities are usually few in number.
This difference, however, seems to me to reflect only the difference in the milieu of Mrs. Piper and of the ordinary and admittedly abnormal case of secondary personality. When a girl first experiences such a change of personality her family is usually alarmed and calls in the doctor. They do not like the change, and they repress the new self as far as they can. The secondary self is discouraged from the beginning. Mrs. Piper, however, first entered the trance at a medium’s, in the presence of Spiritualists, one of them her father-in-law, with whom she was living at the time. They greeted her as a new medium, accepted the control as a genuine personality, and favoured the onset of the trance in every possible way. Naturally, the spirits would wax and grow fat under such conditions. As I have noted before, even when Hodgson was abusing Phinuit by exposing his subterfuges and lies, he seems never to have questioned his actual existence, and so in other cases. While particular traits or statements may have been severely snubbed and pruned, there was always plenty of encouragement to develop in other directions, which were indicated at least negatively, and often positively.

5. If the control is a secondary personality and nothing else, with the high suggestibility mentioned above, then we have a consistent explanation for the character of all its utterances. There is the same combination of high and accurate memory by the subconscious, with inability to carry on a train of thought alone for much time, that we find in secondary personalities. When the control is left to himself the writing begins to ramble, and finally becomes more or less incoherent, and stops, after he has made appeals to the sitters to speak to him. The very life of the control seems to depend upon his being stimulated by questions and suggestions. Again we, as well as others, have said that the control is lying and shifty, as are secondary personalities, but the case would probably be better stated thus: that the control, like all impressionable and untrained consciousnesses, tends to believe that any vivid idea is true, does not clearly distinguish between ideas and reality, and so confuses them in his assertions about them. To the control, the fictitious Borst and Bessie were really as genuine and vivid as any of the other trance personalities or spirits, and he was not lying in any true sense of the term when he related the spontaneous images that came up as if they were facts. He is also shortsighted and inconsistent, being apparently unable, if left to himself, to work out a rational scheme that shall make his claims somewhat plausible. So, on the whole, my impression of the control is that, instead of showing supernormal knowledge and wisdom, it is simply highly suggestible, and reacts to suggestions in the most delicate way. Instead of being reasonable it is stupid and inconsistent; its coherence comes from the sitter, what there is of it, and if left to itself it soon lapses into the incoherence of the idiot or animal.

Secondary personalities, therefore, present all gradations from the moods of the normal self down, and their intelligence is different from the normal as they become more integrated, since they are created from the material left over from or unused by the normal self. Just in proportion as psychiatrists are able to study such cases in detail, they find that the memories, associations, emotions, etc., manifested by the secondary personality are traceable to events in the person’s life which either seemed unimportant to the primary personality, or else were so inimical to it that it forced them out of its presence forthwith.
In cases where there has been no shock, and where the person voluntarily practises attaining abstraction, as in crystal gazing or automatic writing, either unimportant or long-past experiences are the ones most likely to emerge. Miss Goodrich-Freer, for instance, in many cases traced her crystal visions back to unattended-to sensations, and Mrs. Verrall notes that her automatic hand wrote accounts of things read twenty-odd years before, while quite neglecting the acquisitions of recent years. This is just what we should expect if a state of dissociation is really attained. But these very characteristics make the task of tracing the origin of such ideas difficult, so that while the presumption is that all the content of crystals or automatic writing is so derived, we can only demonstrate it in some exceptional cases, where the person either runs across objective evidence, or can be subjected to some psycho-analytic method or hypnoidisation in order to bring up the submerged events.
How, then, are we to summarise the case of Mrs. Piper? In her case we have, in the first place, the impressionable, impulsive diathesis, with tendencies to premonition, etc., which seems to favour the development of secondary personalities. We have also various nervous shocks, which would serve as occasions for the split, and in addition we have a systematic encouragement of such splitting, and as complete a severance of the secondary self from the primary as possible, both on the part of Mrs. Piper and the sitters. This latter factor probably explains why the secondary self has not enlarged and encroached upon the field of the primary self as time has advanced. The fact that the entrance to the transition stage from each self to the other is voluntary is paralleled in other eases of secondary personality, like Miss Beauchamp’s.
Furthermore, the characteristics of the control are much like those of other secondary selves, so that it would seem as if we could make out a complete parallelism between Mrs. Piper and other cases of secondary personality, the variations from other cases being no greater than those arising from individual idiosyncrasies.
At this point, however, the Psychical Researcher once more appears to assure us that we have not touched the Teal problem at all when we have proved that Mrs. Piper has a secondary personality. Let us grant, they say, that that is true. When she enters the trance a secondary personality appears. Even if this is so, they assure us, it only proves that it is easier for spirits to communicate through secondary than through primary personalities. The real question is simply this: Is there anything given in the messages which could not possibly have come from the mind of the medium, whether in its primary or secondary state, or the mind of the sitter?
To this question our conclusion is that there is nothing not so derived. There is no real evidence of supernormal knowledge. Let us briefly recapitulate the lengthy demonstration already given of this point in our discussion of sources of error and of test messages.

But the control does not know their origin any more than the sitter does, and can only say, “It came to me”. If, however, we could only subject Mrs. Piper to psycho-analysis or to hypnoidisation, is it not probable that we could find the origin of these cryptic sayings somewhere in her own life?
When we consider that out of the vast mass of published records only approximately 110 messages at all conform to the idea of “test messages”, and that, as we have shown in detail already, nearly all of these can be reasonably explained as the result of suggestions, lucky guesses, or inferences, we cannot feel that in their twenty-three years of work the controls have shown any great amount of perspicacity. When we add to this that in the cross-correspondence tests with Mrs. Piper the Researchers them-selves claim but 23 out of over 100 as correct, and that we have explained most of those 23 as the result of a common milieu, or of suggestion, we cannot consider the argument for supernormal knowledge much strengthened. Nor can the fact that during all these years the controls have given correctly the names of various sitters and their deceased friends, with facts about their family life, be cited as real evidence, for we have noted repeatedly that the records are too incomplete for us to judge such cases either for or against.
It is easy for us to understand that such things may be very convincing to the sitter, especially to the sitter who has recently lost a beloved one, and for all that may not have one particle of scientific value. The alleged entrance of any departed friend is well calculated to upset one’s calm judgment if one really believes in a personal immortality, especially if the death is recent, and when added to this the record of the sitting is imperfect, the general public should not be called upon to give credence to the claims of the controls.
I maintain, therefore, that even the “test messages” and the cross-correspondence tests of the Piper case, far from making out a prima facie case for some supernormal knowledge on the part of the controls, are emphatically against any such claims, and that the remainder of the content of the sittings is so imperfectly recorded that the Researchers have no right to present such sittings as of any serious value. To sum the whole situation up in a word, the entire content of the Piper messages can be referred (1) to the ordinary laws of the mind as seen in apperception, inference, etc.; (2) to a greatly heightened suggestibility; (3) to a modicum necessarily unexplained because of imperfect records.

This type of mind is not properly called the hysterical type, though it has perhaps some of those characteristics; it is closely allied to the mystical type; it has, perhaps, tendencies to secondary personality; as we have already said, it has vivid memories and images and emotions, and a strong tendency therefore to belief in their truth-bearing character.

Our standpoint, therefore, in reading the evidence brought forward for telepathy, mediumship, etc., is not so much to an interest in the evidence as in the type of mind which displays such phenomena. We are desirous of getting back to the mental laws which have produced them, and be they only manifestations of lying, or of other things, our interest is about as great in the former case as in the latter. Suppose, for instance, it should turn out that Mrs. Piper’s subliminal self is simply a consummate actor that has been coached for twenty-three years in his various parts by all the Psychical Researchers, would not the disclosure of the details of this coaching and the workings of this mind, and its relations to the normal mind of the medium, be a thrilling chapter in the science of psychology! Or, again, suppose that all the phenomena of veridical apparitions, telepathy, etc., should be referable to the community of ideas existing between friends and people of the same type of mind, would this not be as valuable a fact as the assumption of telepathy! It would not gratify our taste for the marvelous, to be sure, but it might help us more in life.

Not one of these assumptions will ever be capable of proof, while, from our standpoint, nearly all of the content of the published sittings is explicable on the theory of secondary personality, and the unexplained remainder cannot now be explained only because the sittings were too imperfectly reported.

It is my belief that Spiritism and telepathy will soon be shown to be parallel cases. Thoughts have always been mysterious things to men, especially when they rise spontaneously and vividly, as in hallucinations and dreams, seeming to be independent of our own volition and to possess a life and will of their own. As long as their origin is not known, as long as they are not under the control either of the person in whose mind they appear or of the physician or psychologist, it is inevitable that many people shall consider them of supernatural origin and meaning.
But one by one we are controlling conditions. We no longer consider hystericals witches, and that is a solid gain. Many secondary personalities have been reunited, and many other incipient ones have been prevented from dividing, and, with increasing familiarity, such phenomena will be recognised as not opening the door to another world but rather to the insane asylum.

The nerves, then, are far and away the most impressionable and plastic of all parts of the body, and at the same time they retain forever the changes produced in them. How this is done we do not know, but the traces thus left are called engrams, and it is supposed that engrams exist for every experience through which any one has ever gone.

In order to deprive Spiritism of its present influence, then — as well as various other modern superstitions — it is not sufficient to discredit it intellectually. No faith dies because it is unreasonable, but only because the instincts which it has satisfied find more complete and permanent gratification in other directions. Belief in spirit communication flourishes today, and mediums wax and grow fat, (1) because large numbers of persons have no one to whom they can confide their secrets and sins, to whom they can go confidently for comfort and encouragement; (2) because many people have today no adequate object — religious, scientific, or artistic — on which to expend love, reverence, and worship. These deep and basal emotions therefore manifest themselves in many abnormal ways, of which this is only one. But in proportion as man draws near to his fellow-man, and in proportion as he works for and with him, he realises that the “other side” can wait till the morrow, while salvation is here and now.

Публикуемые в настоящем томе лекции И. П. Павлова по физиологии, читанные студентам второго курса Военно-медицинской академии (ныне имени С. М. Кирова), где И. П. Павлов с 1895 по 1925 г. заведывал Кафедрой физиологии, впервые включаются в «Полное собрание сочинений».
Лекции были конспективно застенографированы в 1911/12 и в 1912/1З учебных годах П. С. Купаловым, и большая часть текста, расшифрованная и обработанная им. была издано в 1949 г.
Ввиду многочисленных ошибок и искажений предыдущего издания лекций, текст их для настоящего тома «Полного собрания сочинений» заново просмотрен П. С. Купаловым и тщательно сверен им со стенограммами.
Кроме того, в настоящее издание включены дополнительно впервые расшифрованные разделы: «Физиология желез внутренней секреции» и «Физиология теплорегуляции». По остальным разделам физиологии записи оказались утраченными.
Публикуемые лекции не были просмотрены и завизированы И. П. Павловым. Содержание разделов «Физиология центральной нервной системы» и «Физиология больших полушарий головного мозга» отражает начальный период гениального творчества И. П. Павлова по высшей нервной деятельности. Исчерпывающее изложение его учения об условных рефлексах — высшей нервной деятельности — представлено в I II и IV томах настоящего издания «Полного собрания сочинений».

Физиология больших полушарий головного мозга
Лекция первая
Субъективный и объективный подход к изучению деятельности больших полушарий. — Преимущества объективного метода. — Понятие об условных рефлексах
<…>
Если вы, обращаясь к сложной деятельности животного, хотите стать психологом, то вы прежде должны задать себе вопрос: что же, психология представляет собой нечто прочное, хорошо разработанное и производит впечатление своими успехами? Вопрос совершенно законный. Ведь если я оставляю свои физиологические понятия и беру понятия психологические, то мне нужно знать, есть ли для меня в этом смысл. И вот, если я поставлю такой вопрос, то положение дела меняется. Психология, оказывается, сама находится в очень жалком положении, сама ничего не имеет и плачется о своих методах и целях. Чтобы вам не показался мой отзыв о психологии односторонним и пристрастным, я вам скажу сейчас о ней словами психолога, который ее знает и который в нее верит. Передо мной статья, напечатанная в американском журнале за 1910 год. Статья под заглавием «Психология и её отношение к биологии». Написана она молодым психологом Иеркесом, работающим в психологической лаборатории в одном из лучших американских университетов — Гарвардском. Вот что он пишет о своем предмете, говоря при этом о том, что наболело у многих психологов. Я перевожу: «Не менее расходятся взгляды на предмет и тех, кто сами работают по психологии. Что же ожидать от предмета, таким образом трактуемого? Мы наверное не можем надеяться на быстрый и постоянный успех и не будем его иметь до тех пор, пока не сговоримся относительно целей и базиса нашей науки и не определим точно наших научных понятий. Не менее важно, чем это, — согласие относительно основных понятий и отношение психолога к своей работе. А между тем мы лишены твердой веры в наши цели, методы и наши способности. Мы лишены энтузиазма; мы разделены и разъединены; мы колеблемся в наших целях; мы не доверяем нашим методам и научным допущениям; мы задаем себе вопрос о важности каждого шага вперед. И как неизбежный результат этого наш предмет лежит поистине только на пороге царства науки». Это слова человека, любящего свой предмет, верящего в психологию.
Так зачем же нам обращаться к такой науке, у которой нет никакой почвы, которая не имеет у себя ничего прочного и полна сомнений и о своей цели и о своих методах? Я лучше обращусь тогда к такой науке, которая не знает колебаний, где нет разговоров о методах, где все согласовано, к науке, которая идет от одной победы к другой.
А потом, вы посмотрите. Ведь понятия психологические и естественно-научные чрезвычайно различны. Физиологу надо сделать огромное «сальтомортале», если он хочет обратиться в психолога. Основная форма, в которой протекает научная мысль, это форма пространства и времени, так что предметы и явления изучаются в известной последовательности и в известном расположении одного относительно другого. Понятия психологические также существуют во времени, но они не пространственны. Разве то, что обозначают эти понятия, имеет форму и может быть представлено в каких-либо взаимных пространственных отношениях? Ничего этого нет. Понятия психологические совершенно отличны от понятий естественно-научных. Здесь у меня объем, масса, форма; в психологии же этого нет, в ней совсем другая манера думания.
Смотрите дальше. В естественных науках все дело сводится к отысканию причины и связи. Физик ли, химик, они непременно озабочены тем, какие явления предшествуют данному явлению и какие пойдут после него. У психологов же такой заботы нет. Ведь как обыкновенно решается вопрос о том, с чем мы имеем дело — с человеком, животным или с растением, предметом мертвой природы? Мы говорим о первых: захотело, вздумало, вспомнило, обрадовалось. Но скажите, — а почему же оно обрадовалось, почему оно вспомнило, вздумало, захотело? Для физиолога без уяснения этого ответ «вздумало» — пустое место, а психолог удовлетворяется этим ничего не говорящим словом. Я полагаю, что вам теперь ясно, что психологическое думание и думание естественно-научное капитально различны. И если я вижу, что психология, с одной стороны, так безнадежна и шатка как наука, а с другой стороны, она так отличается в методах изучения от естественных наук, то мне нет никакого смысла оставлять физиологию и идти к психологии. При решении вопроса о том, как мне поступить при изучении центральной нервной системы, вся логика, вся практичность на стороне испытанного естественно-научного метода, который не уперся в тупик, а неудержимо движет предмет вперед. Физиологам как естествоиспытателям нужно бросить эту психологическую субъективную точку зрения. Они должны всегда обращаться только к методу естественно-научному и смотреть на свой предмет так, как физик и химик смотрят на свои предметы.

Примеры условных рефлексов вы уже видели в начале курса, мы их вам покажем и еще несколько раз. Вы увидите, что можно получить массу раздражителей, действующих на слюнную железу. Для простоты мы берем один орган — слюнную железу. Причины этого исключительно методические, а по существу можно получить условные рефлексы на любом органе. В числе условных раздражителей вы увидите такие, которые никогда не действуют на слюнную железу в обычных условиях. Связь между этими раздражителями и слюнной железой сделана искусственно нами самими. В условиях же жизни животного совершенно гак же, но с другими связями, подобные условные рефлексы делает сама природа, например рефлекс на запах пищи и т. д.
Таким образом вы видите, что оказалось вполне возможно трактовать огромный ряд явлений с чисто естественно-научной точки зрения, не прибегая к психологическим понятиям. И понятие об условном рефлексе совершенно совпало с тем, что думали раньше о низших рефлексах. Рефлекс — это закономерная реакция животного организма на внешний мир при посредстве нервной системы. Разница же между ними та, что первые рефлексы постоянны, а условные — временны. Другими словами, животный организм связан с внешним миром постоянными связями. Если животному попадет в рот что-нибудь, то у него будет постоянно течь слюна — это одна связь. Но этим не исчерпываются связи организма с внешним миром. Есть другая связь, когда известный агент, влияние связываются с организмом временно, причем связь эта происходит и зависит от определенных условий. Для этого необходимо, чтобы этот раздражающий, действующий агент совпал несколько раз с раздражителем постоянным.
Смысл существования таких временных связей наряду со связями постоянными вполне понятен. Через это совершенствуются, утончаются отношения животного к внешнему миру. Животное получает возможность реагировать на явления более тонко, приспособляясь к самым разнообразным условиям. Животное встречается в своей жизни с массой внешних явлений, как постоянных, так и изменчивых, и если бы у него не существовало механизма образования временных связей, которые могут быть в любое время созданы и уничтожены, то отношения животного к внешнему миру не были бы тогда так совершенны.

Preface
One or two words may not be out of place as to my reasons for writing a book of this character. I believe that scientific investigators – physicians, physiologists, psychologists – have made a great mistake in neglecting for so long the so-called supernormal or metapsychical phenomena, under the pretext that there is nothing to be found but illusion or charlatanism, and have left its study exclusively to spiritists, theosophists, mystics, and occultists of all kinds. Fortunately, today it is almost like forcing open a door which is already open to insist upon the necessity of seriously occupying one's self with this subject, since the official savants themselves have ended by perceiving that there is here a realm worthy of serious investigation, whence issues unexpected light as to the nature of the constitution of our being and the play of our faculties. It will be a great day when the subliminal psychology of Myers and his followers and the abnormal psychology of Freud and his school succeed in meeting, and will supplement and complete each other. That will be a great forward step in science and in the understanding of our nature.
Spiritism, as I understand it, is a complete error. The facts which I have been enabled to study at first hand have left me with the impression that, despite certain superficial appearances which the man in the street accepts as conclusive, these phenomena are not spiritistic in reality, and one would be greatly deceived if he accepted them at their face value.
The greater part of these phenomena are, without exception, easily explained by mental processes inherent in mediums themselves and their associates. The state of passivity, the abdication of the normal personality, the relaxation of voluntary control over the muscular movements, and the ideas –this whole psycho-physiological attitude, where the subject is in the state of expectancy of communicating with the deceased – strongly predisposes him to mental dissociation and a sort of infantile regression, a relapse into an inferior phase of psychic evolution, where his imagination naturally begins to imitate the discarnate, utilizing the resources of the subconscious, the emotional complexes, latent memories, instinctive tendencies ordinarily suppressed, etc., for the various roles it plays. This is what we might call the psychological theory of mediumship, as opposed to the diabolic theory held by Catholic theologians and the spiritistic theory of the intervention of the dead.

III “Deceiving spirits”
The object of this chapter is the analysis of some of the mediumistic communications which I have gathered in the course of my inquiry in order to show that they are a pure product of the subconscious imagination of the medium working upon memories and under the influence of latent ideas of various kinds. (I do not pretend to say that this generalization can be universally applied; I only say that those cases which came under my own personal observation, and which spiritists attributed to “deceiving spirits”, were only the work of the subconsciousness of the medium.)

However, if we can prove that the message actually came from the medium himself there is no longer any necessity of appealing to the “spirit world” for our explanation of this fact. To attribute, i.e., to a deceiving spirit – as the spiritists often do – lying communications which could be explained by the disposition of the subject is to sin against the methodological principle, which does not allow us to multiply causes without necessity. However little we may find in a medium to account for a message, we must assume that it comes from him, and not postulate an outside intelligence operating through him... And if spiritists insist that they may appeal to deceiving spirits in spite of all this, they abandon the scientific platform to which they so constantly appeal, in proof of their evidence... Naturally, conditions such as those required to prove the case are seldom realized. The value of the following cases, therefore, lies in the fact that this, their true genesis, has been practically traced and shown to be due to normal psychological processes. With this I pass to an account of the cases themselves.

1. Deceiving Messages of Obscure Origin.—Spiritists naturally attribute to bad or frivolous spirits the lying communications of which they are the victims, not being able to admit that they may be the product of their own natures, since they have not the feeling of being their author. The psychologist, on the contrary, has but little hesitation on this point, knowing how the penumbra of our consciousness is always bristling with small interests or emotional ideas, hardly noticed – fears, desires, regrets, wishes, suspicions, remorse, scruples, memories, and psychic elements of all kinds, which the every-day affairs of life suppress, but which are ready to surge upward and become organized in obsessions, more or less personalized, however little the individual believes it to be so or knows of it. The lying communications, apparently inexplicable, of which so many novices complain (and which finish often in disgusting them with mediumship) have probably no other source.
2. Imaginary Reconstruction of the Dead.—The mediumistic creations with which we are here concerned are again not deceiving in the eyes of the spiritists, when they recognize in them the clearly authentic presence of their discarnate relatives and friends; but they remain fatally so in the eyes of the psychologist, for whom the pretended “spirits” are only (until proved to the contrary) imitations, sometimes very successful, of people whom the medium had known while living.
This reconstruction of the dead is only an extension of our habit of forming concrete notions of the personality of others, a tendency springing from the necessity of social adaptation, and which can be applied just as well to the absent as to the present. If we had not this innate faculty, which is developed by experience, of representing to ourselves the psychic character of our fellow-creatures and of foreseeing their reactions, we would never be able to hold any social intercourse with them. The eclipses or imperfections of this faculty constitute what is called “want of tact”, the art of doing “foolish things”, etc. We might say that we possess within ourselves a complete gallery of portraits, more or less exact, of all those whom we have known directly (parents, friends, etc.), or by hearsay (historical and literary persons, etc.), or in imagination (creations of our imagination, ideals, heroes of personal romances, etc.). But these portraits are not set and inert. These personalities live in us; we cause them to act and develop in accordance with their own particular characters, in the situations, real or fictitious, in which we have placed them in our imagination. If such-and-such a person is “there” – my friend John, who is traveling, or my father, who is dead, or Mr. Pickwick, etc. – I represent to myself what he experiences, what he would think, would say, would do, etc., under certain conditions and circumstances. It is clear that this passion for reconstructing the absent is carried beyond the door of the other world, and the cases of Mme. Zora and Mme. Dupond have shown us with what ease the thoughts of the spiritists can invent and pursue even into the beyond the history of those whom they believe to have “passed over”.
These mediumistic representations or imitations exercise upon candid and open natures, which are at the same time the cause and the victims, a seduction much greater than in other individuals. … More convincing still to them are the cases in which the deceased retain their judgment, and express ideas, sentiments, wishes, etc., directly contrary to those of the medium. How can we suppose that this is not a real spirit?
[Here follow two cases in which this opposition is manifested by the intelligence doing the automatic writing to the ideas of the medium. In the first case a father orders his sister-in-law, who has charge of his little girl, to follow a line of action contrary to her express desires. This case Professor Flournoy accounts for by the supposition that the medium's subconsciousness expresses the views which she supposed the father would take were he still alive. In the second case, directions were given by the father of Lucien, the brother of the before-mentioned girl, which were contrary to those of the medium, but which he insisted upon and were so like himself in their characteristic features that his advice was taken. The explanation offered by Professor Flournoy in this case is similar to that of the last—the motives of the deceased were postulated by the subconscious imagination of the subject and externalized in the form of automatic writing, etc.]

Conclusion

The observations contained in this chapter have thrown a considerable light upon the capital role which the two following factors play in the genesis of deceiving messages: First, the existence of latent emotional complexes in the marginal regions of consciousness, and, second, their capacity for representing foreign personalities. Although very different in nature, these two factors compliment each other in a marvelous manner, and constitute the principal elements in the reconstruction of the deceased. This is quite obvious in the case of Mme. Dupond. It is clear that for the general activities of our nature to give birth to such special phenomena as are called spiritistic communications it is necessary to have a particular condition – viz., a certain state of passivity, of mental inertia, of abdication of self, in the expectation of strange interventions – which constitutes the state of mediumship. It is a state of obscure regression or of partial auto-hypnosis (capable of being developed into a total trance), whose dominant trait is the loss of all feeling of initiative or of psychic causality, so that the play of the imagination, which is unfolded in the sanctum sanctorum of our personality, and of which one has the consciousness of being more or less the author, appears to the medium to have a reality and an origin independent of himself.

Beneficent Spirits

After deceiving spirits, beneficent spirits! If I separate them from the former it is not because the name is any more accurate in the latter case, but they do not lie as to their real function; they help, they encourage, they free from difficulties, they protect, often even, they save life. For the rest, when by chance they miscarry or commit an error, they are relegated to the class of deceiving spirits, so that the honor of their group is always safe. In tradition and the popular language of the spiritists they carry all sorts of names – spirit protectors, angel guardians, good geniuses, familiar demons, spiritual guides, etc. In our scientific jargon, barbarous and pedantic, we call them teleological automatisms; or, more exactly, they represent events psychologically superior to teleological automatisms, since they form, often, a secondary personality, more or less complete, which includes everything from happy inspirations to simple reflexes. There is, indeed, when one considers it, a scale of “unconscious finality” which constitutes the mystery, par excellence, of life, and the greatest problem of philosophical biology. Between the contraction of the pupil, under the stimulus of light, or the projection of the arm following the stumbling by the foot, and the apparitions to Joan of Arc of the saints which dictated to her the extraordinary messages of instruction, or her wonderful responses to the theologians who had decided to ruin her, we find all the intermediate stages. The rubrics which follow only respond to some categories of cases and are far from exhausting the subject. Although proceeding, for the most part, from non-mediumistic persons, the following observations illustrate psychological processes which are common in mediums, and which would infallibly have given place to a spiritistic interpretation with subjects or in circles given to spiritism.

Forgotten memories, returning at a favorable moment, repartees which are a propos, and which surprise us ourselves, suppressed after-thoughts, inexplicable hesitations preventing us from action, or, on the contrary, obscure impulses which we are glad we have followed, good ideas, illuminating thoughts, inspirations of genius which flash into our heads and bring us unexpected help; in fact, all that we call “tact”, “presence of mind”, “inspiration”, or “intuition”; all that is at the basis of teleological automatisms and fill our whole lives – the study of all this is well worth the most painstaking research and analysis.
Here, for example, after having sought a book in my library, I am about to leave my room to see if I cannot find it in another room, when something holds me back. Instinctively I return toward a little table, and my gaze falls immediately upon the book in question, lost amidst others of the same color. The latent memory of this misplacing of the book came, then, subconsciously to direct my steps and my gaze to this place. From what time dated this memory I cannot tell; perhaps for some moments, since I had looked at this table in my useless search, and I overlooked the book, confusing it with its neighbors; perhaps some weeks, for I alone had placed the book there (though I do not recall it) . These two hypotheses which exist fundamentally side by side – cryptoesihesia (latent perception) and cryptomnesia (latent memory), deal with actual ideas which, not noticed directly and of themselves, act, however, and are translated into consciousness by means of the phenomena with which they are associated – inhibitions, or motor impulses, images and ideas, emotions, hallucinations; – it all depends upon temperament.
If I were, however, a little imaginative, hysterical, a poet, unbalanced, a genius, or a medium, the insignificant adventure which I have related would, without doubt, assume the proportions of a psychic phenomenon more or less important. I should – e.g., have heard a voice say to me, “Seek on the little table”, etc. Or I should have seen arise before me a distinct image, quite recognizable, of the table containing the lost volume; or I might have seen this in a dream; or, better still, by means of the crystal ball the image would have appeared to me as an exterior vision in the glass ball. ... Or again, my “guardian angel”, clothed in white, would appear before me and forbid my leaving the room, and would have brought me by the hand to the aforementioned table; or, perhaps by typtology or automatic writing it would have dictated to me where the looked-for object rested. But this interpretation appears to me, until proved to the contrary, arbitrary and superfluous. The facts with which it deals are explained much more simply by some cryptopsychic process with which imagination has mixed its customary appearance of spiritism. Some unpublished examples will enable the reader to judge for himself. I divide them into three or four headings, which have many points in common.

2. Phantasmagoria Induced by Internal Sensations. — In the same manner as in external perceptions, so can internal sensations (visceral, cenesthesic, organic, etc.) serve as points of departure or inducers of automatisms apparently supernormal, as in dreams, said to be prophetic, of sickness or of cure, which are only a dramatized expression by the imagination of the sleeper of vital processes already begun in the depths of the tissues and of which we are unaware in the distractions of the day's work. These hallucinatory phenomena are more rare and much more striking outside hypnogogic hallucinations, etc.

In such a case the spiritists have no doubt that it is the deceased father himself who came to comfort his daughter in this grave condition, and it does not astonish them, either, that this apparition should clothe himself for her in his blue coat; or that the father was more familiar than the patient herself with the physiological processes which were about to take place. Psychologists, stumbling at this double singularity, consider it more plausible to see in this hallucinatory scene a dramatic combination of long-forgotten auditory memories, some description formerly heard, then completely forgotten, toward which the thought of his daughter would be turned in the crisis through which she was passing.(1)

(1) Every one knows with what facility descriptions which we read or hear set on fire the visual imagination, and are translated into representations more or less vivid. These concrete representations once born may subsist in the latent memory and reappear, even when one can no longer remember the occasion which first of all provoked them. “A lady of my acquaintance”, wrote Doctor Prince, “gave me a very exact description of a person whom she had seen in a dream, whom she had never met in reality. She had completely forgotten that I had described that person to her a few days before. The description which she gave me after her dream was an exact reproduction of mine, and in the same terms!” (Morton Prince, “The Unconscious,” Journal of Abnormal Psychology, vol. iii, October, 1908, p. 265.)

3. Cryptomnesic Revelations. — The following section treats of cryptomnesia in so far as it vitiates the greater part of the phenomena of spiritism, but it is convenient to speak of it here as a source of teleological automatisms, which convey to the subject valuable information already in his possession, but of which he is ignorant. The classical example is that of dreams which enable lost articles to be found, showing the sleeper the place where he had forgotten he let them fall. If this happens to a person with a bias toward spiritism he will probably attribute this vision to his “guardian angel”, so much so, indeed, that the latter will probably intervene, in the vision, and indicate by a gesture or voice, if not by some more complicated mediumistic manifestation, the place where the misplaced object lies (see, e.g., the example of the lost breast-pin in From India, etc., pp. 403-406). The psychologist explains the phenomenon in a more natural manner, contending that the loss of the object – of the stone of a ring, e.g., not remarked by the self, momentarily abstracted or absorbed in other distractions – has, nevertheless, been perceived by indirect vision, and registered in the subconscious, where it reissues in sleep, or in some other hypnoidal state.
There is, I admit, something paradoxical in the fact that an incident so important as the loss of a precious stone does not strike the attention of the individual, while subconsciously impressing him enough to be clearly remembered and be recalled. And certainly the teleological organization of this individual would have been more perfect if instead of returning to him in a dream the completion of the incident had occurred immediately; he would then only have had to bend down and pick up the jewel, and this would have spared him the chagrin of finding that he had lost it, and the trouble of looking for it. But, on the spiritistic theory, the paradox is not less true. Why did not the good angel who saw the jewel fall have the consideration immediately to warn the owner instead of letting him re-enter the house and lament until the night? Ce n'est pas gentil! And it seems to me more respectful, not only toward the methodological principle of economy, but also to the reputation of good spirits, not to attribute to these latter the imperfections which are inherent in our own nature – lapses of memory, mental dissociations, etc.
Among the varieties of cryptomnesia I give a case of latent knowledge which the subject knows himself to have possessed, but which he cannot recover; and the unexpected revival is attributed by his imagination to the intervention of a strange personality.

The analysis of the details of this curious dream shows, however, that they could be traced back to latent memories or to natural inferences of the savant.

I should say, to be indefinitely tossed between the obsolete conceptions of “unconscious celebration” (dear to materialism) and the daring hypotheses of the “transcendental subject” of DuPrel, of the “Subliminal Self” of Myers, of “the Unconscious” (omniscient) of Hartmann, etc. Let us follow rather the example of the physicists, who study the fall of bodies and celestial movements without concerning themselves with the nature of gravitation. Things happen in this material universe, they tell us, as if bodies were attracted to each other according to such and such laws, of no consequence elsewhere. Whether they really are attracted, or whether they are really the passive playthings of an exterior pressure, is another question. Let us content ourselves by saying, in like manner, that things happen in the mental life as if we possessed in ourselves an intelligent “incubator”, which continues to hatch out ideas and answer questions which we have confided to its care; a laboratory wisely administered, in which the ingredients placed within it are allowed to simmer and are elaborated into new products, according to our ideas and our designs.
It is immaterial whether we call this precious institution by the name of nerve-center or subliminal imagination or anything else; the important thing for us is to know the influence exerted upon its functioning by the state of the health, the former meditations, the time elapsed, the distractions or occupations, etc. In default of precise information, which is still lacking, we know at least one law of common experience. It is that every one reaps only what he has sown. The harvest varies enormously, without doubt, according to the individual soil; but, apart from these differences of fertility, we may say that all brains – brains of geniuses or mediocre brains – render to their owners the same kind of service, that of maturing what has occupied the conscious thought and provoked voluntary reflection.
Agassiz formed no exception to the rule. Before having the vision of his fish he had worked fifteen days in vain upon its fossil remains, and it appears from his account that this problem pursued him during the period of incubation (the duration of which, unfortunately, he has neglected to indicate to us). This only shows that even the most brilliant intelligences, in the ordinary course of events, obtain nothing without effort – which is another way of expressing the empirical law above mentioned. ... It is only with the spiritists that we find the true marvels of incubation – or rather of its absence.
Our mediums indeed reap what they have not sown, and it is not in thinking of it all the time that they make their discoveries, but, on the contrary, by not thinking of it at all ! ... Let us ask the authors of mediumistic writings which come to light each year what part they have played in them besides their function as a writing machine through which the spirits operate. They will reply that their inspirations came to them not only without effort, but without any preparation or antecedent cause. Voilà! We must agree that this is truly marvelous, and beyond all ordinary conditions of mental production. And the spiritists certainly reason according to the most elementary common sense when they attribute to discarnate intelligences the authorship of these revelations, to which the organism of the medium is quite foreign, and has simply served as a channel or passive instrument. The libraries of modern spiritism are choked with works of all kinds – philosophy, science, literature, verse and prose, which have been composed in this way; and if I began to quote I should not know when to stop – from the dictations of the Angel Gabriel and of Christ Himself to a group of Geneva spiritists more than half a century ago; to the recent discourses of Abelard (the lover of poor Heloise), written by two ladies of the best Parisian society; to the “Spirit Teachings” which Rector, Imperator, etc., gave to Stainton Moses; the Spiritualisation de I'Etre of Mme. Darel, the posthumous book of Dickens, the revelations of Mrs. Smead relative to Mars and its inhabitants. ...

The “Divine Revelations” at Geneva in 1854
When the great spiritistic epidemic raged over Europe in the middle of the last century Geneva was by no means spared. The only monument which exists as a memory of this fever is a collection of communications from Christ and his angels, obtained by means of the table by a little group of ministers and professors, with their families. This volume, of a mysticism quite orthodox, but insipid and foolish enough to give one nausea, seems to be a bad conglomerate of pious sermons of the epoch of the Renaissance. If we did not know how spiritistic practices are apt to lead astray the investigators’ heads, as well as their tables, one could never understand how intelligent people, respectful of religion, dared to publish such mediocrities, giving them out as “Words of the Saviour”, “Hymn of the Angel Gabriel”, “Song of Love of the Son of God for His Church”, etc. ... Psychologically, this rubbish has only interested me as an example of the low level of degradation which frequently characterizes mediumistic productions – they reflect the ideas and the sentiments of the circle and the environment, but in an inferior manner and form, and indicate a relapse into the condition of childhood.

To sum up, before admitting the true supernormal origin of the automatically revealed “Spirit Teachings” of Stainton Moses, we must first of all be sure that he himself was not capable of elaborating them subconsciously. To my mind, he was quite capable.

What are we to conclude from the various examples which have been passed in review? I will not deny dogmatically and a priori the possibility of works being really composed by spirits – that the automatists only transmit such books to us (with or without the mixture of their own nature). But it seems to me prudent before affirming the reality of the fact to expect that we may at least have some examples furnished us which are truly proved to be beyond all suspicion – I do not say of voluntary fraud, but simply of subconscious incubation which is perfectly natural. And, provisionally, I prefer to believe that all the manifestations of spirits which reveal themselves through a medium are, in the last analysis, but the response of the imagination to his secret preoccupations and to the desires, sometimes unconfessed, of his heart.

I conclude that, even supposing that communication with the discarnate be established, there is almost no chance at the ordinary spiritistic seance to obtain such messages from the spirit world; invariably they issue from the subliminal consciousness of the medium, which elaborates these messages and gives them to us in personalized form. This is why the innumerable groups who sit stealthily around a table only exist on account of their ignorance of the elementary facts of our nature. ... It is probable that the day will not be far distant when meetings of this character will cease to be, or be merged into distinctly scientific groups of experimenters, though doubtless much of the charm and piquant thrill would thereby be removed. ... But I have already expressed my views on this question in another place (From India to the Planet Mars, pp. 423, 424) and I cannot do better than to quote what I then said:
“I fear ... for mediums and practical spiritists that, when their hypothesis shall have been scientifically demonstrated, the result may be very different from that which they now imagine it to be. It might well happen that the cult of the table, automatic writing, séances, and all other mediumistic practices, may receive their death-blow from the official recognition of spirits by science. Suppose, in fact, that contemporary researches should at last have proved clearly that messages actually come from the discarnate; it has already followed from the same researches that, in the most favorable cases, the veritable messages are very difficult to distinguish from those which are not authentic. When people come to understand that this sorting of messages is almost always beyond their power they will, perhaps, be put out of conceit with experiments in which they have ninety-nine chances against one of being duped, by themselves or others, and in which – a still more vexatious matter – if they should even be so fortunate as to light upon the hundredth chance they would have no certain means of knowing it.”
We hardly see people seeking for gold in the sands of the Arve, though there is some there, nevertheless, because “the game is not worth the candle”, and no one would care to move so much mud for the sake of seeing a problematical glitter at the end. ... In like manner ... it appears to me probable that spiritistic practices will lose more and more their charm in proportion to the extent to which science shows us the rarity of authentic messages, and the impossibility of recognizing them once received. But it is true that to children paste will always produce the same illusion as veritable jewels.

VI Spirits and Mediums
When, ignorant of the phenomena of automatism, one is introduced to some spiritistic group, and witnesses for the first time the phenomena of table-tipping or automatic writing, one usually experiences a disagreeable feeling of suspicion, the idea that there must be some practical joker present who moves the table without appearing to do so, or that the pretended automatic writer is trying to make fun of us by asserting that he is not responsible for the scribbles of his pen. Soon, however, by the repetition of the séances, complete conviction is gained of the honesty of the participants and of their indubitable sincerity, and – perhaps, also, by reason of personal experience – one arrives at the certainty that there is neither trickery nor deception. And as these phenomena have a certain sense, express ideas, manifest sentiments and intentions, in short, reveal the presence of intelligences and personalities like our own, we are compelled to admit that we have to deal with minds – and minds different from any of those present, since none of the latter recognize themselves as being the authors of these graphic and unexpected communications, obtained by means of typtology (table-tipping). It was, doubtless, in this manner that the belief in the existence of spirit communications was founded, which was brilliantly represented in Europe scarcely two generations ago by the philosophy and the writings of Allen Kardec, the founder of French spiritism.
One might say that the doctrine of this author – the attribution of mediumistic messages to spirits is the perfectly logical conclusion from two very simple premises, viz. – First, that all intelligent phenomena have intelligent causes, and, second, that the messages furnished by a medium cannot proceed from the medium himself or other persons present, since neither he nor they have any consciousness of being the authors of them. Curious to remark, Allen Kardec believed it necessary to insist upon the first, as if upon a principle which he thought it his duty to proclaim constantly.(1)

(1) See the epigraph which he placed at the head of his Revue Spirite, and which figures there to-day: “All effect has a cause! All intelligent effect has an intelligent cause ! The Power of the Intelligent cause is in proportion to the grandeur of the result!”

 ... The great question for Allen Kardec, as for all spiritists, was, of course, to ascertain who these various spirits were who communicated through his mediums in the circle. For Kardec and his disciples they were spirits of the dead – the discarnate. For the different theological schools, occultists, etc., they were other inhabitants of the Beyond – superior, sometimes inferior, even foreign to our human nature – angels and demons, elementals and elementaries, astral shells and larvae. But no sect has as yet thought of ephemeral spirits, born at the moment, and neither pre-existing nor surviving the duration of their period of active manifestation. For whence come they? It would be too irrational to have them arise from nothing through a spontaneous creation, soon followed by annihilation; and as for making them issue from the medium himself by means of some psychodynamic process of which he was unknowingly the cause, that would be precisely contrary to the axiom that we cannot be the author of anything if we have no knowledge of being the author.
Unfortunately for the reasoning employed by these spiritists, this supposition – of the simplicity of the self and of its identity with the consciousness which it has of itself – is out of date to-day. Since the time of Allen Kardec the discoveries of positive science have completely disproved this theory, and shown us that the “self,” whatever it may be, is composed of a multiplicity of elements instead of being a simple metaphysical monad which Kardec assumed.
Let us recall, briefly, the progress which we have made in half a century in the study of our human nature and its astonishing complexity.

1. First, we have the experiments in hypnotism. These have taught us that a perfectly sane subject placed in a certain special state can, without preserving any memory when restored to his normal state, play the most varied roles to perfection and with an ease which one would never have expected of him. At the least suggestion which is made to him he becomes, in turn, a little girl amusing herself with her doll. Napoleon I. giving his orders of battle, a wet-nurse feeding a baby, and a lion ready to spring upon its prey, etc.; all this is too well known to need restatement. Now, no one, so far as I know, even among the most obstinate followers of Allen Kardec, has ever contended that the other world was implied in these phenomena of personification (or objectification of types, as Richet called them), and that this was truly the spirit of Napoleon, of a wet-nurse, of a lion, etc., who returned to inspire the words of the hypnotic subject!
But then if such is the case, how can we be sure that the pretended manifestations and messages from the Beyond which fill the séances are not simply manifestations of the same order – productions of the imagination of the medium, suggestions created by his environment? ... I do not pretend that the whole of spiritism can be accounted for by this theory of imitative responses to suggestion; it may be that spirits can employ this passive state of suggestibility in order to communicate with us. I only say that we should be most cautious and critical in accepting these spiritistic messages and personifications, since we have seen them produced by exterior suggestion or by the stimulation of interior imaginings.

2. Again, the cases of spontaneous phenomena of psychic dissociation, multiple personality, etc., which mental pathology has furnished us of late years, shows us that, in another manner, our personality is liable to split up and assume the appearance of other personalities utilizing the same material organism.
Recollect, for example, the famous case of Miss Beauchamp, so well studied by Dr. Morton Prince.(1)

(1) The Dissociation of a Personality, New York, 1906.

For the civil state and for zoology there was only one Miss Beauchamp; but for the psychologist and for practical life there were several different personalities, successively animating or disputing among themselves over the same body! Never did people living under the same roof, I imagine, possess characters and temperaments more different, or present a greater antagonism – bursting forth at times into tragic conflicts – than the members of this singular family, where Doctor Prince pictures for us a veritable saint, a demon almost infernal, and a young girl who is neither the one nor the other – without mentioning other less important personalities. The hypothesis of a number of distinct souls could be sustained to the letter in this case did not two facts indicate that, at basis, there was only one “soul” present, which played all these various roles. For, on one hand, the psychological analysis of these characters shows us that they were, in a sense, complementary to one another, thus betraying their fundamental unity; and, on the other hand, we have the extraordinary history and the psychogenesis of the case, in which one sees the primitive personality of Miss Beauchamp break itself into pieces, so to say, under the action of moral shocks too severe for it, then reunite itself slowly, in the course of some years, by means of the skilful care of Doctor Prince, and end by re-establishing its complete individuality – uniting by psychic synthesis all these various parts, so long dissociated.
As a crystal splits under the blow of a hammer when struck according to certain definite lines of cleavage, in the same way the human personality under the shock of excessive emotions is sometimes broken along the lines of least resistance or the great structural lines of his temperament. A cleavage is produced between the opposite selves – whose harmonious equilibrium would constitute the normal condition – seriousness and gaiety; optimistic tendencies and pessimistic; goodness and egoism; instincts of prudery and lasciviousness; the taste for solitude and the love of nature, and the attractions of civilization, etc. Now, these phenomena of contrast, of psychic polarization, are precisely what strike us so often in mediumistic manifestations when compared with the habitual temperament of the medium. So that these differences, in which the spiritists see a striking proof of an absolute distinction between the spirits and their so-called instruments, awaken, on the contrary, in the mind of the psychologist the irresistible suspicion that these pretended spirits can be nothing but the products of the subconsciousness of the medium himself.

3. Finally, even in the normal state the complexity of the human mind impresses us every day more and more, especially in that obscure region, in the fringe of consciousness, where a mass of confused thoughts always exists – lost memories, vague reveries, desires, cares, regrets, preoccupations, contradictory likings, etc., suppressed by the activities of the moment, but ready to surge upward on the least occasion and manifest themselves, often outside our knowledge, on the slightest relaxation of our attention. ... How this chaotic medley can engender precise messages, clearly formulated, speaking in the first person, expressing ideas and its own peculiar wishes, manifesting a will and mind of its own (to the point, even, of obstinately contradicting the ideas of the medium or of those present), has always been the stumbling-block to spiritists. Inconceivable as this appears, it is nevertheless a fact, of which I could quote many examples. Let me give one, a typical and instructive case of this type of phenomena.

To sum up, in the course of the last half-century, experiments in hypnotism, the study of spontaneous alterations of personality and the observations of our psychological processes have revealed in the human mind a complexity of nature and possibilities of interior dissociation – of which they were quite ignorant at the time of Allen Kardec, but which have totally ruined the axiom which serves as the principal pillar of his theory. It no longer suffices that an individual should not be conscious of being the author of these manifestations in order to prove that he is in reality the channel of independent spirits. The passive attitude, the abdiction of the will – which the medium adopts in the hope of helping the communications of spirits – tends, quite naturally, to abolish the feeling of initiative, of personal causality, of being a producer of activity, of voluntary control – which normally accompanies the exercise of our thoughts and to a certain point the creations of our imagination. But the loss of this feeling does not in the least hinder the inferior psychic processes from continuing their activity unknown to the subject. From all this the necessity of great prudence before attributing to the discarnate everything which has the appearance of proceeding from them, and the legitimacy of a critical attitude, by the impartial observer of spiritistic phenomena, is obvious. Lack of this is the great defect of those exponents of spiritism who wish science to occupy itself with their phenomena.

Permit me rapidly to sketch the principal analogies which have struck me between these two so-called spirits from the other world :
I. Their Dependence on the Medium. — Leopold, who claims to exist independently of Mile. Smith, his medium by choice, ought to be able to manifest in her absence, through other mediums, and theoretically he affirms he can do so; but practically neither he nor Mlle. Smith has ever admitted the authenticity of messages supposedly coming from him which other mediums stated that they had received. So that, as a matter of fact, he depends entirely upon her for his manifestation. Bien Boa himself recognized freely his dependence upon Mme. Noel. It was she who was the true medium of the circle, and her physical and mental health influenced in a powerful manner the apparitions of her guide. ...

The only explanation is that to them monism is not only an intellectual belief, but a faith – a dogma excluding all reflection – a religion which has taken the place of that with which they were saturated and disgusted in childhood. Thus looked at in the face, this doctrine is no more “respectable” than any other sincere belief, and I should not think of criticizing it in this manner if it were not for the fact that it tries to pass itself off as “scientific”. I could easily multiply examples of difficulties and objections which one finds in monism, when one raises it from the domain of metaphysics into that of positive facts. But the preceding specimens will suffice, I think, to convince you that its reputation as a philosophy is ill-founded; nor is monism scientific. ...

The first noteworthy advance in this direction was made by Janet with his conception of ‘dissociation’. This conception, which is described in chapter IV of the book, was developed at the end of last century as the result of a brilliant series of researches, and it forms a milestone of fundamental importance in the progress of psychopathology. Janet showed that consciousness does not necessarily consist in a single and homogeneous stream, but that it is sometimes split into a number of more or less independent currents, and that the dissociation thereby produced explains a large number of phenomena, not only in hysteria and other disorders, but in the processes of our everyday mental life. This conception has proved to be extraordinarily fertile as a weapon of understanding, but it is only capable of taking us a certain distance along the road.

Records of abnormal mental phenomena reach back to the very dawn of history, and are to be found in the oldest books in both the Eastern and the Western world. Thus, in the Old Testament we read of Saul’s recurring periods of depression, when ‘the evil spirit from the Lord’ was upon him. We read, again, of the delirium of Nebuchadnezzar, in which he believed himself changed into an animal — he ‘ did eat grass like an ox, and his body was wet with the dew of heaven, till his hairs grew like the feathers of eagles, and his nails like birds’ claws’.

Now the conception of mental disorder to be found in those ancient records mentioned above may be described as the ‘demonological’. The phenomena were regarded as the manifestations of some spiritual being, god or demon, who either actually inhabited the body of his victim, or who merely played upon him from without. If the phenomena manifested were in harmony with the religious views of the time it was concluded that the controlling spirit was benign in character, and the individual possessed was revered as an exceptionally holy person. If, on the other hand, the individual’s conduct conflicted with the dominating ethical code, he was thought to be the victim of a malignant devil. So long as this view was generally accepted, it was natural that the only curative treatment in force was the employment of religious ceremonials and incantations.

A number of other abnormal mental phenomena were grouped together under the conception of ‘witchcraft’, one of the most characteristic products of medieval thought. The age of witchcraft presents a fascinating chapter of human history, still replete with unsolved problems. It is very probable, however, that many of the rites of witchcraft, the witches’ sabbath and other feasts, were relics of the prehistoric religion of Europe, the religion of German mythology. They therefore formed, as it were, a cult persisting alongside the dominating religion of the day. Now cults of this character inevitably attract to their ranks numerous recruits from the army of the mentally unstable, a fact which we can see constantly exemplified in our own time. Hence it is not surprising that we find amongst the witches numbers of people who would now be definitely classed as neurotic or insane. Certain signs which are well known to the modern physician as symptoms of hysteria became, indeed, regarded as indisputable proofs that a particular individual was a witch. One such sign was the famous ‘devil’s claw’, a patch of insensitive skin somewhere upon the body of the alleged witch, a sign frequently met with in the modern hospital under the less lurid name of ‘ hysterical anaesthesia’. The determination of the existence of the ‘devil’s claw ‘, together with a number of other fantastic tests, constituted the procedure of the witch-trial. This atrocious institution obtained a firm hold upon the nations of Europe, and persisted even into the eighteenth century. Some idea of its extent may be gained from the fact that within a few years six thousand five hundred people were executed for witchcraft in the principality of Treves alone.
Those abnormal mental phenomena which could be ascribed neither to holiness nor to witchcraft were mostly thought to be due to the agency of malignant demons. The unfortunate individuals who exhibited them were subjected to exorcism and other ceremonials and, if this treatment failed to produce a cure, they were cast into dungeons, or ostracised from society.

It has been pointed out that even the normal mind does not always present that undivided field of consciousness which we might be tempted at first sight to ascribe to it. Suppose, for example, I sit at the piano and play a piece of music. If I am a sufficiently expert performer it is possible that I may at the same time be able to carry on a complex train of independent thought, let us say the solution of some problem of conduct. My mind does not under these circumstances present a uniform field of consciousness, but one divided into two parts or processes. Each of these processes requires a considerable expenditure of mental energy. The piece of music is perhaps one which I have never seen before, and it has to be played with appropriate and constantly varying expression — while the problem of conduct may be similarly complicated in its character. Each of these activities is almost entirely independent of the other, yet both can be carried on at the same moment. The field of consciousness must therefore be divided into two portions, in other words a certain degree of dissociation of consciousness must be present. Similar remarks apply to many other simultaneous activities; for example, those exhibited by the skilled tradesman who plies his craft while his mind is at the same time occupied with other matters.
In all these cases, however, the dissociation of consciousness is temporary, and only partial in character. Both activities are under the control of the subject, and either may be abandoned at will. In the more marked degrees of dissociation found in our patients this control no longer exists.
Let us take, for example, the phenomenon of ‘automatic writing’. This curious condition, although occasionally exhibited by comparatively normal people, attains its most perfect development in the form of disorder known as hysteria. Suppose that we engage an hysterical patient in conversation and, while his attention is thus diverted, insert a pencil between the fingers of his right hand. If a third person now whispers some question into the patient’s ear, it may be possible to induce him to write answers to those questions, although he continues all the time to discuss with us some totally different subject. Under such circumstances it will be found that the patient is entirely unconscious of what his hand is doing, and is, moreover, often altogether ignorant of the events which the writing describes. These events frequently relate to episodes in the patient’s past life which he appears to have completely forgotten, and the experiment is occasionally employed with the object of resuscitating such buried memories. It may be remarked that this loss of memory for some definite section of the patient’s past experience, often extending over a considerable period of time and including events of great importance, is a characteristic symptom of hysteria.
Automatic writing has played a large part in the history of spiritualism, and has been attributed by supporters of that doctrine to the activity of some spiritual being who avails himself of the patient’s hand in order to manifest to the world his desires and opinions. So far as the phenomenon itself is concerned, however, the explanation is comparatively simple. A dissociation has taken place, though one far more complete than those hitherto described. The field of consciousness is divided into two distinct parts, one engaged in conversation, the other comprising the systems of ideas which are finding expression in the automatic writing. Each portion carries on complicated mental processes, and yet each is not only independent of the other, but totally unaware of that other’s existence. The patient’s mind seems, in fact, to be split into two smaller minds, engaged in two different occupations, making use of two distinct sets of memories, and without any relations whatever one to the other. Such a case, therefore, provides us with a perfect example of dissociation of consciousness. But it must always be remembered that, however strange and incomprehensible such advanced dissociations may at first sight seem to be, yet they are nothing but exaggerated forms of those dissociations which have been seen to occur in every normal individual.

Consider the cases described in the last chapter in which hallucinations of various kinds occur. We found, for example, a patient who constantly heard voices announcing that on account of the sins he had committed he would shortly be put to death. Now we know that these voices did not correspond to any actual reality in the external world. Although to the patient himself they seemed intensely real, to the bystander they were nothing but figments of the imagination. In other words, they existed only in the patient’s mind, and were, in fact, merely a portion of his own consciousness. But, although the voices formed a part of the mind, yet it is obvious that they did not form a part of the personality. It will hence be evident that the voices, and the system of ideas which the voices express, are to be regarded as dissociated portions of the patient’s own consciousness. Strictly speaking, it would be better to say that the system of ideas in question is dissociated from the personality, and that the hallucinatory ‘voice’ is the mode in which the dissociated system announces its existence to the personality. This splitting of the patient’s consciousness into two parts, one of which talks to the other, is a frequent phenomenon in every mental hospital.
The conception of dissociation enables us, again, to represent more clearly to ourselves the mental state of the patient who possesses a delusion, A delusion, it will be remembered, is a false belief which is impervious to the most complete logical demonstration of its impossibility, and unshaken by the presence of incompatible or obviously contradictory facts. Thus, if a patient believes that he is the king, it is useless to prove conclusively to him that his contention is wrong; he remains serenely unaffected. He is, perhaps, well acquainted with the past history of himself and his family, but it never occurs to him that the facts contained therein are incompatible with the belief that he is the son of George III. He may assure us that he is omnipotent and capable of creating a new universe, and yet the next moment he may ask plaintively to be allowed to leave the hospital, or beg for a small quantity of tobacco. This tissue of contradictions seems at first sight inexplicable and incomprehensible, but the key to the riddle is clear so soon as we realise that the patient’s mind is in a state of dissociation. It no longer presents a homogeneous stream progressing in a definite direction towards a single end, but is composed of more or less isolated mental processes, each pursuing its own independent development, unaffected by the presence of its fellows. The patient believes that he is the king, and he is also aware of facts which totally contradict that belief; but although both these things exist together in his mind, they are not allowed to come into contact, and each is impervious to the significance of the other. They pursue their courses in logic-tight compartments, as it were, separated by barriers through which no connecting thought or reasoning is permitted to pass. Similarly, the patient’s belief is unaffected by our scientific demonstration of its impossibility. He understands perfectly each point of our reasoning, but its significance is not allowed to penetrate the compartment which contains his delusion; it glides off as water glides off a duck’s back.
Although the phenomena just described are so bizarre, and so characteristically insane, yet this dissociation of the mind into logic-tight compartments is by no means confined to the population of the mental hospital. It is a common, and perhaps inevitable, occurrence in the psychology of every human being. Our political convictions are notoriously inaccessible to argument, and we preserve the traditional beliefs of our childhood in spite of the contradictory facts constantly presented by our experience. Such phenomena can only be explained by the existence of a certain amount of dissociation, and, though less in degree, it is precisely similar in kind to the dissociation which permits the asylum queen to scrub the ward floor, serenely unconscious of the incongruity between her exalted rank and her menial occupation.

Through them, mediums became important subjects of the new psychology. With this shift, the methods used by the mediums-such as automatic writing, trance speech, and crystal vision -were appropriated by the psychologists, and became prominent experimental research tools. In psychotherapy; Pierre Janet and Morton Prince used automatic writing and crystal gazing as methods for revealing hidden memories and subconscious fixed ideas. Automatic writing brought to light subpersonalities, and enabled dialogues with them to be held. <....> Jung's dissertation also indicates the manner in which he was utilizing automatic writing as a method of psychological investigation.

Jung had had extensive experience studying mediums in trance states, during which they were encouraged to produce waking fantasies and visual hallucinations, and had conducted experiments with automatic writing.
<....>
In 1912, Ludwig Staudenmaier (1865-1933), a professor of experimental chemistry; published a work entitled Magic as an Experimental Science. Staudenmaier had embarked on selfexperimentations in 1901, commencing with automatic writing. A series of characters appeared, and he found that he no longer needed to write to conduct dialogues with them. He also induced acoustic and visual hallucinations. The aim of his enterprise was to use his self-experimentation to provide a scientific explanation of magic. He argued that the key to understanding magic lay in the concepts of hallucinations and the "under consciousness" (Unterbewufltsein), and gave particular importance to the role of personifications. Thus we see that Jung's procedure closely resembled a number of historical and contemporary practices with which he was familiar.
From December 1913 onward, he carried on in the same procedure: deliberately evoking a fantasy in a waking state, and then entering into it as into a drama. These fantasies may be understood as a type of dramatized thinking in pictorial form. In reading his fantasies, the impact of Jung's mythological studies is clear. Some of the figures and conceptions derive directly from his readings, and the form and style bear witness to his fascination with the world of myth and epic. In the Black Books, Jung wrote down his fantasies in dated entries, together with reflections on his state of mind and his difficulties in comprehending the fantasies. The Black Books are not diaries of events, and very few dreams are noted in them. Rather, they are the records of an experiment. In December 1913, he referred to the first of the black books as the "book of my most difficult experiment."

The Philemon Foundation: Tending to Jung's Legacy

Jung's painting of Philemon, a recurrent presence in his dreams, from his recently published personal journal, The Red Book.

"Philemon was simply a superior knowledge, and he taught me psychological objectivity and the actuality of the soul. He formulated and expressed everything which I had never thought." (C.G. Jung)

The Philemon Foundation is a non-profit foundation made of of an expanding group of scholars, board members and donors dedicating to preparing for publication the Complete Works of C.G.

Now a large mass of observations demonstrate that there are an enormous number of experiences, belonging to both normal and abnormal mental life, which we are unable to voluntarily recall during any period of our lives, no matter how hard we try, or what aids to memory we employ. For these experiences there is life-long amnesia. Nevertheless, it is easy to demonstrate that, though the personal consciousness of everyday life cannot recall them, they are not lost, properly speaking, but conserved; for when the personal consciousness has undergone a peculiar change, at moments when certain special alterations have taken place in the conditions of the personal consciousness, at such moments you find that the subject under investigation recalls the apparently lost experiences. These moments are those of hypnosis, abstraction, dreams, and certain pathological states. Again, in certain individuals it is possible by technical devices to awaken secondary mental processes in the form of a subconsciousness which may manifest the memories of the forgotten experiences without awareness therefor on the part of the personal consciousness. These manifestations are known as automatic writing and speech. Then, again, by means of certain posthypnotic phenomena, it is easy to study conservation experimentally. We can make, as you will later see, substantially everything that happened to the subject of the experiment in hypnosis — his thoughts, his speech, his actions, for all of which he has complete and irretrievable loss of memory in a waking state — we can make memory for all these lost experiences reappear when hypnosis is again induced. Thus we can prove conservation when voluntary memory for experiences is absolutely lost. These experiments, among others, as we shall also see, also give an insight into the nature of conservation which is the real problem involved in an investigation into the process of memory.

Lecture II
Conservation of forgotten experiences of normal, artificial, and pathological life
I. Normal Life
Evidence obtained by the method of automatic writing. — If we take a suitable subject, one in whom “automatic writing”* has been developed, and study the content of the script, we may find that to a large extent it contains references to, i. e., memories of, experiences which have long been forgotten by the subject and which cannot even by the stimulus of memoranda be voluntarily recalled.

*Automatic writing is script which has been produced unconsciously or involuntarily, although the writer is in an alert state, whether it be the normal waking state or hypnosis. The hand writes, though the subject does not consciously direct it. Ordinarily, though not always, the subject is entirely unaware of what the hand is writing, and often the writing is obtained better if the attention is diverted and directed toward other matters. The first knowledge then obtained by the subject of what has been written, or that the hand has written at all, is on reading the script. Some persons can cultivate the art of this kind of writing. Mrs. Verrall and Mrs. Holland, for example, deliberately educated themselves to write automatically, and each published a volume of her records. In other normal people automatic writing seems to develop accidentally or under special circumstances. In certain types of hysteria it is very easily obtained. “Planchette”, which many years ago was in vogue as a parlor game, was only a particular device to effect automatic writing.

These experiences may be actions performed even as far back as childhood, or passages read in books, or fragments of conversation, etc. Thus B. C. A., who suffers from an intense fear or phobia of cats, particularly white cats, can recall no experience in her life which could have given rise to it. Yet when automatic writing is resorted to the hand writes a detailed account of a fright into which she was thrown, when she was only five or six years of age, by a white kitten which had a fit while she was playing with it. The writing also describes in minute detail the furnishings of the room where the episode occurred, the pattern of the carpet, the decorative designs of the window shades, the furniture, etc. As this observation is typical of many others, it may be well to dwell upon it long enough to describe it in some detail for the benefit of those who are not familiar with this class of phenomena.

I would here point out that the recovery of forgotten experiences by the method of abstraction differs in one important psychological respect from their recovery by automatic writing. In the former case the recalled experiences being brought back by associative memories enter into the associations and become true conscious recollections, like any other recollections, while in automatic writing the memories are reproduced in script without entering the personal consciousness at all and while the subject is still in ignorance. Often even after reading the script his memory still remains a blank.

Among the conserved forgotten experiences are often to be found fleeting thoughts, ideas, and perceptions, so insignificant and trifling that it would not be expected that they would be remembered. Some of them may have entered only the margin or fringe of the content of consciousness, and, therefore, the subject was only dimly aware of them. Some may have been so far outside the focus of awareness that there was no awareness of them at all, i. e., they were subconscious. Instructive examples of such conserved experiences may be found in persons who suffer from attacks of phobia, i. e., obsessions. The experiences to which I refer occur immediately before and during the attacks. After the attack the ideas of these periods are usually largely or wholly forgotten, particularly the ideas which were in the fringe of consciousness and the idea which, according to my observation, was the exciting cause of the attack. By the method of abstraction I have been able to recover the content of consciousness during the periods in question, including the fringe of consciousness, and thus discover the nature of the fear of which the patient was unaware because the idea was in the fringe.

Evidence furnished by the method of hypnosis. — It is almost common knowledge that when a person is hypnotized — whether lightly or deeply — he may be able to remember once well-known events of his conscious life which he has totally forgotten in the full waking state. It is not so generally known that he may also be able to recall conscious events of which he was never consciously aware, that is to say, experiences which were entirely subconscious. The same is true, of course, of forgotten experiences which originally had entered only the margin of the content of consciousness and of which he was dimly aware. Among the experiences thus recalled may be perceptions of minute details of the environment which escape the attentive notice of the individual, or they may be thoughts which were in the background of the mind and, therefore, never in the full light of attention. You must not fall into the common error of believing every hypnotized per son can do this, or that any person can do it in any state of hypnosis. There are various “degrees” or states of hypnosis representing different conditions of dissociation and synthesis. One person may successively be put into several different states; many persons can be put into only one, but the degree of dissociation and capacity for synthesis in each state and in every person varies very much, and, indeed, according to the technical devices employed. Each state is apt to exhibit different systems of memories, that is, to synthesize (recall) past conserved experiences in a different degree. What cannot be recalled in one state may be in another. We may say as a general principle that theoretically any experience that has been conserved can be recalled in some state, and, conversely, there is theoretically some state in which any conserved experience can be recalled. Practically, of course, we can never induce a state which synthesizes all conserved experiences, nor always one in which any given experience is synthesized. I shall later, in connection with particular types of conscious states, give examples of hypnotic memories showing conservation of such experiences as I have just mentioned. The point you will not lose sight of is that we are concerned with hypnotic phenomena only so far as they may be evidence of the conservation of forgotten experiences.

One of my subjects, while in a condition of considerable stress of mind owing to the recurrence of the anniversary of her wedding-day, had a vision of her deceased husband, who addressed to her a certain consoling message. It afterwards transpired that this message was an actual reproduction of the words which a friend, in the course of a conversation some months previously, had quoted to her as the words of her own husband just before his death. In the vision the words were put into the mouth of another person, the subject's husband, and were actually heard as an hallucination. Under the peculiar circumstances of their occurrence, however, these words awakened no sense of familiarity; nor did she recognize the source of the words until the automatic writing, which I later obtained, described the circumstances and details of the original episode. Then the original experience came back vividly to memory. On the other hand, the “automatic writing” not only remembered the experience but recognized the connection between it and the hallucination. (The truth of the writing is corroborated by the written testimony of the other party to the conversation.)

* Crystal or artificial visions are hallucinatory phenomena which, like automatic writing, can be cultivated by some people. The common technic is to have a person look into a crystal, at the same time concentrating the mind, or putting himself into a state of abstraction. Under these conditions the subject sees a vision, i. e., has a visual hallucination. The vision may be of some person or place, or may represent a scene which may be enacted. Because of the use of a crystal such hallucinations are called “crystal visions”, but a crystal is not requisite; any reflecting surface may be sufficient, or even the concentration of the attention. The crystal or other object used of course acts only by aiding the concentration of attention and by force of suggestion. — The subconscious is tapped.

We have seen also that the same thing is true of remembering in hypnosis (excepting those special realistic reproductions when the subject enters a dream-like or somnambulistic state and lives over again the past experience in question). In automatic writing, on the other hand, the reproduction is by a secondary process entirely separate and independent of the personal consciousness. In the examples I cited the latter was in entire ignorance of the reproduction which did not become a personally conscious memory. At the very same moment when the experiences could not be voluntarily remembered, and without a change in the moment's consciousness, something was tapped, as it were, and thereby they were graphically revealed without the knowledge of the subject, without memory of them being introduced into the personal consciousness, and even without the subject being able to remember the incident after reading the automatic script. Even this stimulus failed to bring back the desired phase of consciousness. It was very much like surreptitiously inserting your hand into the pocket of another and secretly withdrawing an object which he thinks he has lost. What really happened was this: a secondary process was awakened and this process (of which the principal or personal consciousness was unaware) revealed the memory lost by the personal consciousness. At least this is the interpretation which is the one which all the phenomena of this kind pertaining to subconscious manifestations compel us to draw. At any rate the automatic script showed that somehow and somewhere outside the personal consciousness the experiences were conserved and under certain conditions could be reproduced.

Similarly I have frequently recovered knowledge of the whereabouts of articles mislaid absentmindedly. Sometimes the method used has been, as in the above examples, that of crystal gazing or artificial hallucinations; sometimes hypnotism, sometimes automatic writing, etc. By the last two methods not only the forgotten acts but the ideas and feelings which were outside the focus of attention, but in the fringe of consciousness, and prompted the acts are described. It is needless to give the details of the observations; it suffices to say that each minute detail of the absent-minded act and the thoughts and feelings that determined it are described or mirrored, as the case may be. The point of importance is that concentration of attention is not essential for conservation, and, therefore, among the vast mass of the conserved experiences of life may be found many which, though once conscious, only entered the margin of awareness (not the focus of attention) and never were subject to voluntary recollection. In the absence of attentive awareness at the time for such an experience (and therefore of recollection), we often can only be assured that it ever occurred by circumstantial evidence. When this assurance is wanting we are tempted to deny its occurrence and our responsibility, but experiment shows that the process of conservation, like the dictagraph, is a more faithful custodian of our experiences than are our voluntary memories.

Subconscious perceptions
It is not difficult to show that perceptions of the environment which never even entered the fringe of the personal consciousness, i. e., of which the individual was never even dimly aware, may be conserved. <…>
The following is an example of such an observation: I asked B. C. A. (without warning and after having covered her eyes) to describe the dress of a friend who was present and with whom she had been conversing for perhaps some twenty minutes. She was unable to do so beyond saying that he wore dark clothes. I then found that I myself was unable to give a more detailed description of his dress, although we had lunched and been together about two hours. B. C. A. was then asked to write a description automatically. Her hand wrote as follows (she was unaware that her hand was writing):
“He has on a dark greenish gray suit, a stripe in it—little rough stripe; black bow-cravat; shirt with three little stripes in it; black laced shoes; false teeth; one finger gone; three buttons on his coat.”
The written description was absolutely correct.

Subconscious perceptions even more than absentminded acts offer some of the most interesting phenomena of conservation, for these phenomena give evidence of the ability, under certain conditions, to reproduce, in one mode or another, experiences which were never a phase of the personal consciousness, never entered even the fringe of the content of this consciousness and of which, therefore, we were never aware. For this reason they are not, properly speaking, forgotten experiences. Their reproduction sometimes produces dramatic effects. The following is an instance: B. C. A., waking one night out of a sound sleep, saw a vision of a young girl dressed in white, standing at the foot of her bed. The vision was extraordinarily vivid, the face so distinct that she was able to give a detailed description of it. She had no recollection of having seen the face before, and it awakened no sense of familiarity. Suspecting, for certain reasons, the figure to be that of a young girl who had recently died and whom I knew that B. C. A. had never known and was not aware that she had ever seen, I placed before her a collection of a dozen or more photographs of different people among which was one of this girl. This photograph she picked out as the one which most resembled the vision (it was a poor likeness) and automatic writing confirmed most positively the choice. Now it transpired that she had passed by this girl on one occasion while the latter was talking to me in the hall of my house, but she had purposely, for certain reasons, not looked at her. Subconsciously, however, she had seen her since she could give, both in hypnosis and by automatic writing, an accurate account of the incident, which I also remembered. B. C. A., however, had no recollection of it. The subconscious perception was later reproduced (after having undergone secondary elaboration) as a vision.
Similarly I have known paragraphs read in the newspapers out of the corner of her eye, so to speak, and probably by casual glances, not only, as I have said, to be recalled in hypnosis and by automatic writing, but to be reproduced with more or less elaboration in her dreams. She had, as the evidence showed, no awareness at the time of having read these paragraphs and no after recollection of the same.
Experimentally, as I have said, it is possible to demonstrate other phenomena which are the same in principle. The experiment consists, after surreptitiously placing objects under proper precautions in the peripheral field of vision, in having the subject fix his eyes on central vision and his attention distracted from the environment by intense concentration or reading. Immediately after removing the objects it is determined that the subject did not consciously perceive them. But in hypnosis or by other methods it is found that memory for perceptions of the peripheral objects returns, i. e., the perceptions are reproduced. Auditory stimuli may be used as tests with similar results.

The memory of the episode has become dormant so far as volitional recollection is concerned. It can, however, be recalled as a coconscious process through automatic writing, as in the preceding experiment, and then the word in all its meanings and associations is also awakened in the coconsciousness.

Conservation considered as psychological residua.
It is hypothetically possible that our thoughts and other mental experiences after they have passed out of mind, out of our awareness of the moment, may continue their psychological existence as such although we are not aware of them. Such an hypothesis derives support from the fact that researches of recent years in abnormal psychology have given convincing evidence that an idea, under certain conditions, after it has passed out of our awareness may still from time to time take on another sort of existence, one in which it still remains an idea, although our personal consciousness of the moment is not aware of it. A coconscious idea, it may be called. More than this, in absent-mindedness, in states of abstraction, in artificial conditions as typified in automatic writing, and particularly in pathological conditions (hysteria), it has been fairly demonstrated, as I think we are entitled to assert, that coconscious ideas in the form of sensations, perceptions, thoughts, even large systems of ideas, may function and pursue autonomous and contemporaneous activity outside of the various systems of ideas which make up the personal consciousness. It usually is not possible for the individual to bring such ideas within the focus of his awareness. Therefore, there necessarily results a doubling of consciousness, — two consciousnesses, one of which is the personal consciousness and the other a coconsciousness. These phenomena need to be studied by themselves. “We shall consider them here only so far as they bear on the problem of conscious memory. Observation has shown that among ideas of this kind it often happens that many are memories, reproductions of ideas that once belonged to the personal consciousness. Hence, on first thought, it seems plausible that conservation might be effected by the content of any moment's consciousness becoming coconscious after the ideas have passed out of awareness. According to such an hypothesis all the conscious experiences of our lives, that are conserved, would form a great coconscious field where they would continue their existence in specific form as ideas, and whence they could be drawn upon for use at any future time.

I will simply say that this evidence for coconsciousness occurring in certain special conditions, artificial and pathological, and perhaps as a constituent of the normal content of consciousness, is of precisely the same character as that for the occurrence of consciousness in any other individual but one's self. If we reject the evidence of hysterical phenomena, of that furnished by a coconscious personality, and by automatic script and speech, etc., we shall have to reject precisely similar evidence for consciousness in other people than ourselves. The evidence is explicit and not implied.
A subconscious personality is a condition where complexes of subconscious processes have been constellated into a personal system, manifesting a secondary system of self-consciousness endowed with volition, intelligence, etc. Such a subconscious personality is capable of communicating with the experimenter and describing its own mental processes. It can, after repression of the primary personality, become the sole personality for the time being, and then remember its previous subconscious life, as we all remember our past conscious life, and can give full and explicit information regarding the nature of the subconscious process. By making use of the testimony of a subconscious personality and its various manifestations, we can not only establish the actuality of subconscious processes and their intrinsic nature in these conditions, but by prearrangement with this personality predetermine any particular process we desire and study the modes in which it influences conscious thought and conduct.
For instance, we can prescribe a conflict between the subconsciousness and the personal consciousness, between a subconscious wish and a conscious wish, or volition, and observe the resultant mental and physical behavior, which may be inhibition of thought, hallucinations, amnesia, motor phenomena, etc. The possibilities and limitations of subconscious influences can in this way be experimentally studied. Subconscious personalities, therefore, afford a valuable means for studying the mechanism of the mind.*

* The value of subconscious personalities for this purpose has been overlooked, owing, I suppose, to such conditions being unusual and bizarre, and the assumption that they have little in common with ordinary subconscious processes. But it ought to be obvious that in principle it makes little difference whether a subconscious system is constellated into a large self-conscious system called a personality, or whether it is restricted to a system limited to a few particular coconscious ideas. In the former case the possibilities of its interfering with the personal consciousness may be more extended and more influential, that is all.

The conclusion, then, seems compulsory that the subconscious processes in many conditions, particularly those that are artificially induced and those that are pathological, are coconscious processes.
There are other phenomena, however, which require the postulation of a subconscious process, yet which, when the subconscious is searched by the same methods made use of in hysterical phenomena, do not reveal explicit evidence of coconsciousness. An analysis of the subconscious revelations as well as the phenomena themselves seems to favor the interpretation that in some cases the underlying process is in part and in others wholly unconscious. The only ground for the interpretation that all subconscious processes are wholly conscious is the assumption that, as some are conscious, all must be. This is as unsound as the assumption that, because at the other end of the scale some complex actions (e. g., those performed by decerebrated animals) are intelligent and yet performed by processes necessarily unconscious, therefore all actions not under the guidance of the personal consciousness are performed by unconscious processes.
If some subconscious processes are unconscious they are equivalent to physiological processes such as, ex hypothesi, are correlated with all conscious processes and perhaps may be identified with them. In truth, they mean nothing more nor less than “unconscious cerebration”.
We can say at once that considering the complexity and multiformity of psycho-physiological phenomena there would seem to be no a priori reason why all subconscious phenomena must be the same in respect to being either coconscious or unconscious; some may be the one and some the other. It is plainly a matter of interpretation of the facts and there still exists some difference of opinion. The problem is a very difficult one to settle by methods at present available; yet it can only be settled by the same methods, in principle, that we depend upon to determine the reality of a personal consciousness in other persons than ourselves. No amount of a priori argument will suffice. Perhaps some day a criterion of a conscious state of which the individual is unaware will be found, just as the psycho-galvanic phenomenon is possibly a criterion of an effective state. Any conclusions which we reach at present should be regarded as provisional.*

When an emotional complex has once been organized by an emotional trauma and more or less dissociated from the personality by the conflicting emotional impulses, it is conserved as a neurogram more or less isolated.
The fact of amnesia for the experience is evidence of its isolation in that it cannot be awakened and synthesized with the personal consciousness. Now, given such an isolated neurogram, observation shows that it may be excited to autonomous subconscious activity by associative stimuli of one kind or another. It thus becomes an emotional subconscious memory-process and may by further incubation and elaboration induce phenomena of one kind or another.
This is readily understood when it is remembered that such a memory, or perhaps more precisely speaking its neurogram, is organized with one or more emotional dispositions (instincts) and these dispositions by their impulsive forces tend when stimulated to awaken the memory and carry its ideas to fulfillment. The subconscious memory thus acquires a striving to fulfill its aim. We ought to distinguish in this mechanism between the isolation of the nenrogram and that of the process. The former is antecedent to the latter.
The phenomena which may be induced by such a subconscious memory may be of all kinds such as we have seen are induced by subconscious processes and emotions — hallucinations, various motor phenomena, disturbances of conscious thought, dreams and those phenomena which we have seen are the physiological and psychological manifestation of emotion and its conflicts, etc.
Undoubtedly the mental feebleness, manifested by a feeling of exhaustion or fatigue, which so frequently is the sequel of intense conscious emotion, favors the excitation to activity of such subconscious autonomous processes or memory when antecedent isolation has occurred. This enfeeblement of personality probably is the more marked the larger the systems included in the dissociation. Certain it is that in fatigued states, whether induced by physical or mental “storm and stress”, subconscious processes become more readily excited. The greater the dissociation the greater the mental insta bility and liability to autonomous processes. Time and again it was noted, for instance in the case of Miss B. and B. C. A., that when the primary personality was exhausted by physical and emotional strain, the subconscious personality was able to manifest autonomous activity producing all sorts of phenomena (when it could not do so in conditions of mental health) even to inhibiting the whole primary personality.(The Dissociation, Chapter XXIX; My Life as a Dissociated Personality, pp. 39 and 41.)
The direct testimony of the subconscious personality was to the same effect. Mental confusion. — Fortunate is the person who has never felt embarrassment when the attention of others has been directed to himself, or when some act or thought which he wished to conceal has become patent to others, or when called upon without warning to make a speech in public. Unless one is endowed with extraordinary self-assurance he will become, under such or similar circumstances, bashful, self-conscious, and shy, his thought confused, and he will find it difficult to respond with ready tongue. Associated ideas à propos of the matter in hand fail to enter consciousness, his thoughts become blocked even to his mind becoming a blank; he hesitates, stammers, and stands dumb, or too many ideas, in disorderly fashion and without apparent logical relation, crowd in and he is unable to make selection of the proper words. In short, his mind becomes confused, perhaps even to the extent of dizziness. The ideas that do arise are inadequate and are likely to be inappropriate, painful, and perhaps suspicious. The dominating emotion is early reinforced by the awakening of its ally, the fear instinct, with all its physiological manifestations. Then tremor, palpitation, perspiration, and vasomotor disturbances break out. Shame may be added to the emotional state.

Consciousness is not a unity in any sense that the term has any significant meaning beyond that which is a most banal platitude. The “unity of consciousness” seems to be a cant-expression uttered by some unsophisticated ancient philosopher and repeated like an article of faith by each successive generation without stopping to think of its meaning or to test it by reference to facts. Neither a reference to the evidence of consciousness or to its manifestations gives support to the notion of unity. The mind is rather an aggregation of potential or functioning activities some of which may combine into associative functioning processes at one time and some at another; while again these different activities may become disaggregated with resulting contraction of personality, on the one hand, and conflicting multiple activities on the other.
The unconscious, representing as it does all the past experiences of life that have been conserved, is not limited to any particular the of experiences; nor are the subconscious and conscious processes to which it gives rise more likely to be determined by any particular antecedents, such as those of childhood, as some would have us believe. Nor are these motivated by any particular class of emotional instincts or strivings of human personality. The instincts and other innate dispositions which are fundamental factors are, as we have seen, multiform, and any one of them may provide the motivating force which activates subconscious as well as conscious processes. Impelled by any one or combination of these instincts unconscious complexes may undergo subconscious incubation and in the striving to find expression may work for harmony or, by conflict with other complexes, for discord.

К началу ноября 1915 года у меня уже имелось общее представление о некоторых фундаментальных пунктах системы Гурджиева, касающихся человека.
Первым пунктом, на котором он делал упор, было отсутствие единства в человеке.
<…>
Наша принципиальная ошибка состоит в том, что мы думаем, что у нас один ум. Мы называем функции ума «сознательными», а всё то, что не входит в этот ум, – «бессознательным» или «подсознанием». И здесь наша главная ошибка. Позже мы поговорим о сознательном и бессознательном. А в настоящий момент я хочу объяснить вам, что деятельность человеческой машины, физического тела, находится под контролем не одного, а нескольких умов, совершенно независимых друг от друга, выполняющих особые функции и имеющих отдельные сферы проявления. Это следует понять прежде всего, иначе мы не поймём ничего другого.
<…>
Очень часто, почти в каждой беседе, Гурджиев возвращался к вопросу об отсутствии в человеке единства.
– Одна из главных ошибок человека, – говорил он, – о которой необходимо помнить, – это его иллюзия относительно своего «я».
«Человек, каким мы его знаем, «человек-машина», который не в состоянии что-либо «делать», с которым и через которого всё «случается», лишён постоянного и единого «я». Его «я» меняется так же быстро, как его мысли, чувства и настроения; и он совершает большую ошибку, считая себя всегда одним и тем же лицом; в действительности, он – всегда другая личность, не та, какой он был мгновение назад.
«Человек не имеет постоянного и неизменного «я».
Каждая мысль, каждое настроение, каждое желание, каждое ощущение говорят: «Я». И в любом случае считается несомненным, что это «я» принадлежит целому, всему человеку, что мысль, желание или отвращение выражены этим целым. На самом же деле для такого предположения нет никаких оснований. Всякая мысль, всякое желание человека появляются и живут совершенно отдельно и независимо от целого. И целое никогда не выражает себя по той причине, что оно, как таковое, существует только физически, как вещь, а в абстрактном виде – как понятие. Человек не обладает индивидуальным Я. Вместо него существуют сотни и тысячи отдельных маленьких «я», нередко совершенно неизвестных друг другу, взаимоисключающих и несовместимых. Каждую минуту, каждое мгновение человек говорит или думает: «я». И всякий раз это «я» различно. Только что это была мысль, сейчас это желание или ощущение, потом другая мысль – и так до бесконечности. Человек – это множественность. Имя ему – легион.
«Смена «я», их постоянная и явная борьба за верховенство контролируется внешними влияниями. Тепло, солнечный свет, хорошая погода немедленно вызывают целую группу «я»; холод, туман, дождь вызывают другую группу «я», иные ассоциации, иные чувства и действия. В человеке нет ничего, способного контролировать эту смену «я», – главным образом потому, что человек её не замечает или не осознаёт; он всегда живёт в последнем «я». Конечно, некоторые «я» бывают сильнее других. Но это не их сознательная сила; просто такими их создала сила случайностей или механических внешних стимулов. Воспитание, подражание, чтение, гипнотизирующее влияние религии, касты и традиций, очарование новых лозунгов – создают в личности человека очень сильные «я», которые господствуют над целыми группами других «я», бодрее слабых. Их сила – это сила вращающихся «валов». И все «я», образующие человеческую личность, того же происхождения, что эти «валы»: они – результаты внешних влияний; и те, и другие приводятся в движение и управляются внешними воздействиями ближайших моментов.
«Человек не имеет индивидуальности; у него нет единого большого Я. Человек расщеплен на множество мелких «я».
«И каждое отдельное малое «я» может называть себя именем целого, действовать во имя целого, соглашаться или не соглашаться, давать обещания, принимать решения, с которыми придется иметь дело другому «я» или всему целому. Этим объясняется, почему люди так часто принимают решения и так редко их выполняют. Человек решает, начиная с завтрашнего дня, рано вставать. Это решение принимает одна группа «я»; а подъём с постели есть дело другого «я», которое совершенно не согласно с таким решением, возможно, даже ничего о нём не знает. Утром человек, конечно, вновь будет спать, а вечером опять решит вставать рано. В некоторых случаях это имеет очень неприятные для человека последствия. Малое, случайное «я» может в какой-то момент что-то пообещать уже не себе, а кому-то другому, просто из тщеславия или для развлечения. Затем это «я» исчезает; но человек, т.е. сочетание других «я», совершенно не ответственных за это обещание, вынужден расплачиваться за него в течение всей своей жизни. В том-то и трагедия человеческого существования, что каждое малое «я» имеет право подписывать чеки и векселя, а человек, т. е. целое, вынужден их оплачивать. Нередко вся жизнь человека и состоит в том, чтобы оплачивать векселя малых, случайных «я».
<…>
Все они называют себя «я», иначе говоря, считают себя хозяевами, и никто из них не желает признавать другого. Каждый из них – халиф на час; он делает то, что ему нравится, невзирая ни на что, а расплачиваться за это впоследствии приходится другим. И среди них нет никакого порядка. Кто из них выскочит наверх, тот и становится хозяином. Он хлещет всех направо и налево и ничего не боится. Но в следующее мгновенье другой хватает кнут и бьёт его самого. Так продолжается в течение всей человеческой жизни. Вообразите страну, где каждый может на пять минут стать царём и делать в течение этих пяти минут с царством всё, что захочет. А ведь такова наша жизнь.

XXXIII. О так называемом гипнозе животных

Сообщение в заседании Отделения физико-математических наук Российской Академии Наук 9 ноября 1921 г. Приложение к протоколу заседания. (Изв. Российск. Акад. Наук, серия 6, т. 15, № 1/18, 1921, стр. 155—156. — Ред.).

Факт так называемого гипноза животных (experimentum mirabile Кирхера) состоит в том, что энергическим действием, подавляющим всякое сопротивление, животное приводится в неестественное положение (опрокидывается на спину) и в таком положении некоторое, вообще очень небольшое, время удерживается. После этого и при полном отведении рук животное остается лежать неподвижно десятки минут и даже часы. Разные авторы, подмечая то те, то другие подробности факта, давали, соответственно этому, различные объяснения опыту. В настоящее время, благодаря систематическому исследованию нормальной деятельности большого мозга, я в состоянии указать биологический смысл факта и точно и полно выяснить его физиологический механизм, объединяя, таким образом, все отдельные фактические данные авторов. Это есть один из самоохранительных рефлексов задерживающего характера. Пред огромной силой, при встрече с которой для животного нет спасения ни в борьбе, ни в бегстве, шанс остаться целым — именно в неподвижности: или чтобы быть незамеченным, так как движущиеся предметы особенно привлекают к себе внимание, или чтобы суетливыми, беспокойными движениями не вызвать у этой сокрушающей силы агрессивной, нападающей реакции. Неподвижность достигается следующим образом. Чрезвычайные, очень большой интенсивности или в высокой степени необычного вида, внешние раздражения вызывают быстрое рефлекторное задерживание прежде всего двигательной области коры больших полушарий, заведующей так называемыми произвольными движениями. Это задерживание, смотря по силе и продолжительности раздражителя, или ограничивается только двигательной областью и не переходит ни на другие области больших полушарий, ни на средний мозг, или же распространяется и на них. В первом случае имеются налицо рефлексы на глазные мускулы (животное следит глазами за экспериментатором), на железы (при подаче еды начинает течь слюна, но никаких скелетных движений животного в сторону еды) и, наконец, тонические рефлексы от среднего мозга на скелетную мускулатуру для удержания того положения, в которое приведено животное (каталепсия). Во втором случае все только что перечисленные рефлексы постепенно исчезают, и животное переходит в совершенно пассивное состояние, сонное состояние, с общим расслаблением мускулатуры. Указанный ход явлений еще раз подтверждает заключение, к которому я пришел в сообщении, сделанном мной в одном из предшествующих заседаний нашего Отделения, именно, что так называемое задерживание есть сон, только частичный, локализованный. Очевидно, что наше оцепенение, столбняк в случае сильного страха есть совершенно тот же только что описанный рефлекс.
P. S. Нужно прибавить, что в тот промежуток времени, когда я не мог иметь под руками физиологической литературы, с которой я познакомился лишь весной 1922 г. в Гельсингфорсе, несколько авторов пришли в общем к тому же заключению о гипнозе животных, что и я.

Ideas and experiences may get lost in the unconscious not only because they are forced into it and kept there by the direct utilization of energy, but also because once having reached there they may lose the necessary intensity which would enable them to reach the Conscious state; in other words they become inert. Put very simply the personal unconscious is the individual's mental lumber-room.

In a normal mentally healthy person there is such a firm synthesis of the mental states that a certain stability of personality results. If for any reason this synthesis is weakened, there occurs a disintegration of the personality which, varying in intensity, finds expression in conditions ranging from simple forgetting, through neurasthenia, hysteria, to complete dissociation and multiple personality either of the alternating, or secondary type. Repression of unbearable or unwelcome ideas which may not be altogether successful at first, may later become so well fixed that the normal mental synthesis may be broken up into independently functioning parts or systems. The formation of secondary personalities involves two factors, namely dissociation and synthesis or resociation, and as a vast combination of resociations of the many systems and subsystems can take place, it is easy to see that theoretically, at least, any number of secondary personalities may arise which are characterized by some form of automatic activity. This weakened synthesis of mental states and automatism constitute a reversible reaction, for if the power to synthesize becomes lessened, the remaining repressed elements of past experiences are apt to take up automatic individuality, while the development of the automatism tends to produce further dissociation. Somnambulism, crystal gazing, the ouija board and automatic writing are all manifestation of dissociated ideas.
Automatic writing in its simplest form is script which the writer produces involuntarily and in some instances without being aware that he is doing it, even though he be in an alert waking state. Automatic writers may be divided into two classes: those who can write only while being consciously distracted and stimulated, and those who can write only while relaxed and with the attention fixed. These two groups may be further subdivided into subjects who at the moment of writing have no idea what the hand is recording and those who at the moment have ideas corresponding to the ones recorded, but which seem to flood the mind without volition and without logical association toward the normal mental processes. The writing is the manifestation of dissociated ideas of which the writer is not aware. Very frequently the subject has no idea what causes him to do the writing and he may be accredited with mediumistic possession, and supernatural powers so that he may even begin to believe that he has “psychic tendencies”.
However the material produced by the person doing automatic writing is entirely endogenous. The subject matter presented generally comes from the paraconscious, though the fundamental traits found in the unconscious often exhibit themselves in some of the productions, masquerading as individual personalities. Some of these personalities — those of the secondary type — are concomitant with the original or primary personality and are fully aware of all that the waking or normal personality does, feels, and thinks, and so they have an enormous advantage over the poor normal who has not the faintest idea what any given secondary personality may be up to. These secondary personalities may make records which appear to be exact reproductions of the handwriting of persons who have died and it is this type of individual who is often unsuspectingly exploited by the professional and unscrupulous so-called “psychic”.

The surprising and unexpected variety of material produced by the subject is simply amazing. Latent talents of which the writer is in complete ignorance of possessing may be demonstrated, such as, writing poetry or stories; composing music; illustrating and designing. The writer may record lurid, criminal stories well worked out in detail though in the normal personality all traits of criminality and cruelty appear entirely lacking, thus suggesting the “Universal Kriminell” trend. Another writer may reveal personalities claiming to be delinquents and prostitutes, thus showing polymorphous perverse sexual instincts which would quite horrify the normal personality. The writer may fluently express ideas in a foreign language which he has forgotten he has ever heard. The subject may display a sudden facility for using the opposite hand or of using both together and may even produce two personalities simultaneously each making use of a different hand and each representing a different sex, thus showing a distinct bi-sexual trend.
The set of experiments reported by Downey and Anderson in 1915 showed conclusively that a person could read, write or calculate consciously and could produce records at the same time automatically from the paraconscious, thus showing that two streams of thought could take place at the same time. Prince through a reverse process demonstrated by means of a clever set of experiments that the active paraconscious could function simultaneously with the conscious and could even perceive and do elaborate computations correctly, totally independent of the conscious. The chief thing to bear in mind is the fact that not all the material produced automatically is necessarily symbolical and that much of it is merely an autographic record of ideas, images or experiences absolutely intact. The variety of material is almost limitless, but in the two cases I am discussing, both show distinctly a bisexual trend, while one beautifully illustrates the polymorphous perverse sexual, and the other the “Universal Kriminell”.

An attempt will now be made to briefly summarize the points which have been illustrated.
1. Automatic activity and dissociation constitute a reversible reaction. The greater the tendency to automatism the greater the danger of dissociation. Violet X— as she attained her greatest proficiency in writing also came very near to having a complete cleavage of the personality. This was when "Man" insisted she should dance.
2. The Paraconscious is the chief abode of automatic activity and may consist of dominant and active states, the latter of which are apt to produce personalities which are concomitant with the original personality. Mary Patterson knew all about Violet X— and what she thought and did — on the other hand, Violet X— knew nothing of what Mary Patterson thought. Annie McGinnis also knew what Violet X— thought and also what the two personalities "Man" and Mary Patterson thought.
3. The Personal Unconscious besides being the zone where the impressions of the most deeply repressed and lost experiences are left, also contains the elemental instincts of the personality and may so color the paraconscious activity as to suggest many unusual trends.
4. The two cases are of interest in that they illustrate on the one hand Stekel’s theory that we have universal criminal impulses and on the other hand Freud's theory that we all have polymorphous perverse sexual tendencies, and that both show the bisexual disposition of the individual.
5. These cases further confirm Prince's experiments that the Paraconscious may act on its perceptions and function independently of the conscious. The drawing in the story of Charles You, of the skeleton of the foot is one of the corroborative pieces of evidence of this principle.
There are two questions which have suggested themselves during the preparation of this paper, but the scope of this article is too limited to allow of more than a brief statement of them. The first is a problem for the neuro-physiologist and concerns itself with habit formation. The last record discussed showed a hand that had not been accustomed to writing, suddenly exhibiting this activity independent of the simultaneous writing of the other hand. The neuro-muscular apparatus which controls this is apparently all connected — and an energy of some kind functions it, but of what character is it? Is it merely an overflow phenomenon or is it an independently functioning phenomenon?
The second question is one for which the psychiatrist will have to find the answer. If it is seen that a certain tendency to dissociation in a given person exists and that in the secondary personality developed there is a suggestion of latent abilities and talents — would it not be worth while to deliberately break up the synthesis of the mental states and resynthesize the subject into a more culturally successful and economically efficient individual by means of either hypnotism or analysis, or both combined.
In conclusion I should like to state that in view of the evidence offered, I believe I am justified in assuming that automatic writing is an indicator of the fundamental factors underlying the personality and that it may be considered an especially valuable instrument in the study of mental disturbances of psycho-genic origin, to reveal the predominating elements of the patient's mental make-up.

Человек — это многосложное существо. Обычно, когда мы говорим о себе, то говорим «я». Мы говорим: «Я» делаю это, «я» думаю о том, «я» хочу сделать то-то. Но это наше заблуждение.
Этого «я» не существует или скорее существуют сотни, тысячи маленьких «я» в каждом из нас. Мы разделены в самих себе, но мы можем узнать множественность своего существа только посредством наблюдения и изучения. В данный момент — это одно «я» в следующий момент — это другое «я». Многие «я» в нас являются противоречивыми, вот почему мы не функционируем гармонично.
Мы обычно живем только с ничтожной частью наших функций и нашей силы, потому что не отдаем себе отчета в том, что являемся машинами и что не знаем природы и функционирования нашего механизма.
Мы — машины. Мы полностью управляемы внешними обстоятельствами. Все наши действия следуют в направлении меньшего сопротивления давлению внешних обстоятельств.
Проведите опыт: сможете ли вы управлять своими эмоциями? Нет. Вы можете пытаться уничтожить эмоцию или одну эмоцию заменить другой. Но вы не в состоянии их контролировать. Именно они контролируют вас.
Или вы решили что-то сделать — ваше интеллектуальное «я» может принять решение. Но когда наступает момент исполнения, вы, возможно, застигаете себя врасплох, делая прямо противоположное.
Если обстоятельства благоприятствуют вашему решению, вы, возможно, смогли бы исполнить его, но если они неблагоприятны, то вы сделаете всё то, что они вам прикажут. Вы не контролируете свои действия. Вы — машина и внешние обстоятельства руководят вашими действиями, не считаясь с вашими желаниями.
Я не говорю: никто не может контролировать свои действия. Я говорю: вы не можете, потому что вы разделены. В вас существуют две части: одна — сильная, другая — слабая. Если ваша сила возрастает, то ваша слабость также будет возрастать и станет негативной силой, если вы только не научились её останавливать.
Если бы мы научились контролировать свои действия — все было бы совершенно иначе. Когда будет достигнут некий уровень существа, мы реально сможем контролировать каждую часть самих себя. Но сегодня мы таковы, что даже не можем сделать того, что решили.

This success was of short duration. After the death of Charcot in 1892 we see hypnotism already in its decline. In medical circles hypnotism was not denied; no one doubted the acknowledged power of suggestion. It was simply no longer discussed. The number of publications on these subjects decreased enormously. Reviews that were proudly entitled “Reviews of Hypnology,” feeling the change of wind, hastened to modify their title. Hypnotism maintained itself a while longer in other countries, then it disappeared everywhere, as in France. Physicians began to talk of the danger of these treatments recommended a few years earlier as so inoffensive and so beneficial. To go farther, they began to make curious charges of immorality against suggestion. It appealed to the patient’s lower faculties. A cure obtained in this fashion did not make enough demand on the patient’s own will. It was unearned. It had degrading possibilities. And finally this treatment would, it seemed, lower the moral dignity of the physician, who would take the attitude of a miracle worker, and Dubois (of Berne), declares that he blushes when he remembers that he has used suggestion with a child to prevent his wetting the bed.

There is no question here of real failure of memory, of any pretending on the part of the subject; it is a question of a particular modification of consciousness that I tried to describe in 1889 under the name of subconsciousness through disintegration. This dissociation, this migration of certain psychological phenomena into a special group, seemed to me connected with the exhaustion brought on by various causes, and in particular by emotion. I have been led to suppose that in cases of this sort there was a certain relation between this dissociation of memories and the seriousness of the disorders that these memories brought about after they had become subconscious. A fixed idea seemed dangerous because it was apart from the personality, because it belonged to a group of phenomena over which the conscious will of the subject had no longer any control.
This supposition found its justification in some attempts at treatment: all the processes that altered that abnormal form of memory altered in the same degree the hysterical accidents. When one could bring the subject to express his memories, even during waking consciousness, he was freed from his delirium and the disorders connected with these memories.
These observations and these effective treatments led me to formulate some plans of procedure relating to the “psychological treatment of hysteria.” When a patient showed certain accidents that might well be related to traumatic memories, it was well to encourage him to describe clearly the memories of various periods of his life, and when gestures, attitudes, disorders or reticences made us suspect a gap, it was necessary to find out whether dreams, somnambulism, automatic writing would not bring to light other memories more deeply hidden. But I had in mind only certain special cases and, although I advised the search for subconscious memories in these cases, I believed it necessary to guard against discovering such memories where they did not exist, and I gave some rules for prudent diagnosis.
At this time a foreign physician, Dr. S. Freud of Vienna, came to Salpetriere and became interested in these studies. He granted the truth of the facts and published some new observations of the same kind. In these publications he changed first of all the terms that I was using; what I had called psychological analysis he called psychoanalysis; what I had called psychological system, in order to designate that totality of facts of consciousness and movement, whether of members or of viscera, whose association constitutes the traumatic memory, he called complex; he considered a repression what I considered a restriction of consciousness; what I referred to as a psychological dissociation, or as a moral fumigation, he baptized with the name of catharsis. But above all he transformed a clinical observation and a therapeutic treatment with a definite and limited field of use into an enormous system of medical philosophy.
In this system, all neuropathic disorders result from some traumatic memory concealed in the subconscious, and every treatment demands the search for such memories. The method of free association that makes possible this search consists in asking the patient to take an easy position, to forget that the physician is behind him, to give himself up to all the vague thoughts that rise spontaneously in his mind, and to express them as if he were alone.

Psychoanalysis is to-day the last incarnation of those practices at once magical and psychological that characterized magnetism. It maintains the same characteristics, the use of imagination and the lack of criticism, the vaulting ambition, the contagious fascination, the struggle against orthodox science. It is probable that it will also meet with undeserved appreciation and decline; but, like magnetism and hypnotism, it will have played a great role and will have given a useful impulse to the study of psychology.

Так в конце 1926 г. Владимир Михайлович Бехтерев записал свои мысли по поводу публикуемого труда «Введение в патологическую рефлексологию», названного нами не без основания «Будущее психиатрии».

Не подлежит сомнению, что галлюцинации имели важное значение и в происхождении народных легенд (о злых и добрых духах, о леших, русалках, домовых), и в народном мировоззрении вообще.

Родство гипноза с естественным сомнамбулизмом В. М. Бехтерев видел в следующих их признаках:
а) в гипнозе можно воспроизводить практически все признаки сомнамбулизма;
б) амнезия как самый существенный признак глубоких стадий гипноза присуща и сомнамбулизму;
в) в состоянии гипноза сомнамбулы вспоминают все, что с ними происходило в состоянии сомнамбулизма;
г) больные, подвергавшиеся сеансам гипноза, иногда сами впадают в гипноз, так называемый автогипноз, и
д) путем внушений в гипнозе невозможно лечение сомнамбулизма.

Это третье издание моих «Лекций о работе больших полушарий головного мозга» есть перепечатка первых двух изданий (1926 [1] и 1927 гг.) без изменений и дополнений.
[1] Дата указана ошибочно: первое и второе издания вышли в свет в 1927 г. — Ред.

Лекция первая
<...>
Причина есть и очень ясная, и заключается она в том, что та деятельность, которая производится большими полушариями, рассматривается не с той точки зрения, с которой рассматривается деятельность остальных органов тела и даже других частей центральной нервной системы. Эта деятельность больших полушарий получила название особой, психической, деятельности, как мы чувствуем, воспринимаем ее в себе и как она предполагается и у животных по аналогии с нами самими. Отсюда положение физиолога получилось в высшей степени своеобразным и затруднительным. С одной стороны, изучение деятельности полушарий, подобно другим частям организма, — как будто его дело, а с другой — выходит, что это есть предмет особой науки, психологии. Как же быть физиологу? Может быть, вопрос надо решить так, что физиолог должен запастись психологическими методами, знаниями и затем уже приступить к изучению деятельности больших полушарий? Но здесь есть существенное осложнение. Понятно, что физиологии постоянно в ее анализе жизни приходится опираться на более точные, совершенные науки: на механику, физику и химию. Но в этом случае — совсем другое. Теперь пришлось бы основываться на науке, которая своим совершенством сравнительно с физиологией похвалиться не может. Существовал даже еще недавно спор, можно ли вообще психологию считать естественной наукой и даже наукой вообще. Не входя в существо дела, я при веду лишь грубые внешние факты, хотя, как мне кажется, все же убедительные. Сами психологи не считают свою науку точной наукой. Выдающийся американский психолог Джемс (James) еще недавно называл психологию не наукой, а только «надеждой на науку». А вот еще более внушительное заявление, исходящее от Вундта (Wundt), который, будучи прежде физиологом, стал затем знаменитым психологом и философом и явился даже основателем так называемой экспериментальной психологии. Перед войной, в 1913 г., в Германии поднялся вопрос об отделении в университетах психологии от философии, т. е. об учреждении двух кафедр вместо прежней одной. Вундт оказался противником этого отделения и, между прочим, на том основании, что по психологии нельзя составить общеобязательной программы для экзамена, так как у каждого профессора своя особая психология. Не ясно ли, что психология еще не дошла до степени точной науки?

Но, хотя описанные рефлексы представляют собой основное условие целости организма среди окружающей природы, однако их одних еще недостаточно для длительного, прочного и совершенного существования организма. Это доказывает опыт с собакой, у которой вырезаются большие полушария. У нее, не говоря о внутренних рефлексах, остаются фундаментальные внешние рефлексы. Она к еде стремится. От разрушительных раздражений отстраняется. У нее есть исследовательский рефлекс: она при звуке поднимает уши и голову. У нее есть и рефлекс свободы: при захватывании её она сильно сопротивляется. И, однако, она инвалид, она не может существовать предоставленная сама себе. Значит, в теперешней нервной деятельности ее чего-то и очень важного нехватает. Чего же? Нельзя не заметить, что у этой собаки агенты, которые вызывают рефлексы, стали очень малочисленными, пространственно очень близкими, очень элементарными и очень общими, недифференцированными, и поэтому при посредстве их уравновешивание этого высшего организма с окружающей средой в широком районе его жизни стало очень упрощенным, слишком ограниченным, явно недостаточным.

In ancient medicine the phenomena of hysteria were explained by that demonological conception under which all pictures of disease were subsumed, but this magicoreligious view seems to have clung longer to hysteria than to other disorders. Its influence was rampant in the middle ages, when many hysterical symptoms were regarded as the characteristics of witchcraft, and others were believed to be the result of possession by benign or malignant spirits. The first divergence from the demonological conception, however, is to be found in what may be called the metaphysiological speculations of the Greeks. For Hippocrates hysteria was due to the wanderings of the uterus about the body in search of humidity, and the pressures thereby exerted upon other organs explained the various symptoms observed. Coma and lethargy, for example, arose from pressure on the vessels mounting to the head, suffocation from pressure on the bronchial tubes, palpitations from pressure on the heart, and epigastric oppression from pressure on the liver. Galen rejected the Hippocratic theory on the very solid ground that the anatomical fixations of the uterus did not permit of its wandering about the body, but he substituted for it the scarcely better founded view that hysteria was the result of engorgement of the uterus by its own fluid or by menstrual blood. Except for the demonological interlude of the middle ages this uterine pathology persisted in various guises down to the seventeenth century, when Lepois[1] in France and Thomas Willis[2] in this country first put forward the conception that the seat of hysteria was in the brain. The views of Willis are of interest to us here because he observed the causal relationship; existing between emotional disturbances and hysteria, but he held that the former acted upon the brain by way of the “animal spirits” which, with the other writers of his time, he regarded as the moving force of nervous action, and therefore his view is essentially physiological and not psychological. Sydenham[3] held that hysteria was a general malady of the nervous system, but here again he supposed this to consist in a disorder of the part producing “animal spirits”.

[1] Lepois, Morbus qui vulgo dicitur hysteria, 1620.
[2] Willis, Opera medica: Pathologia cerebri et nervosi generis, 1660.
[3] Sydenham, Dissertatio epistolaris ad B. Coole.

The history of hysteria before Charcot may be said to have culminated in the work of Briguet, who, in his Traité de l’Hystérie, published in 1859, reviewed all the theories which had hitherto been put forward, and tested them in the light of his own observations. Briquet’s methods were admirably conceived, and they constitute perhaps the first clear attempt to apply to this sphere the rigid procedure of science. He constantly emphasises the importance of unbiassed observations of facts and the avoidance of a priori theories, and strives to base his own views entirely on the careful examination of his 430 cases. He finally concludes that “hysteria is a malady consisting in a neurosis of the portion of the brain destined to receive the affective impressions and the sensations”.[1] It will be noted that, although this definition contains some psychological terms, it is essentially conceived in a physiological spirit, and is pathological rather than psychopathological. This view may be said, indeed, to have persisted as the doctrine of “functional nervous disorder” which held the field until comparatively recent times.

[1] Briquet, Traité clinique et thérapeutique de l’hystérie, 1859, p. 601: “. . .l’hystérie est une maladie consistant dans une névrose dc la portion d’encéphale destinée à recevoir les impressions affectives et les sensations”.

Charcot noted that in certain cases of traumatic hysteria the physical accident was not in itself the cause of the illness, but that a part was played by the memories itself by the accident, and finally he proposed the view that certain of the symptoms of hysteria were due to “ideas”. With this view was laid the foundation stone of the psychopathological conception of hysteria, and here also we see the beginning of a delimitation of “psychogenic” from other diseases. Charcot himself, however, did not follow out his observation to its logical consequences, but strove constantly to bring hysteria into line with organic nervous disorder. He related its phenomena to those of hypnosis, and observed the effect of suggestion in both, but he regarded hysteria as a definite disease characterised by definite stigmata. He arrived, indeed, at a conception which was the converse of the later one of Babinski, in that he held hypnosis to be a manifestation of hysteria, and therefore to be part of a disease in which suggestibility appeared, but did not constitute its essence. Nevertheless the seed which Charcot had sown fell upon fertile ground, and was developed into a rich harvest by the researches of Janet[2].

[2] Janet’s chief works are L’Automatisme psychologique, 1889; Etat mental des hystériques, 1892, English translation The mental state of hystericals, 1901; Névroses et idées fixes, 1897; Les Obsessions et la Psychasthénie, 1903; Les médications psychologiques, 1919, translation Psychological Healing, 1925.

He found that the phenomena of hysteria were capable of being interpreted in psychological terms, and he finally succeeded in formulating psychopathological conceptions which served, at any rate in some measure, to explain those phenomena. The nature and importance of these conceptions will be best understood if a brief description is given of Janet’s observations and conclusions with regard to a single group of hysterical symptoms, and for this purpose the familiar anaesthesias may be selected.
In the first place, Janet noted that hysterical anaesthesia frequently had a peculiar distribution. The well-known glove anaesthesia, for example, ending in a sharp line at the level of the wrist, had a distribution which did not correspond to any possible lesion of the nervous system, but which did correspond precisely to something, namely the patient’s idea of his own hand. Clearly, therefore, the incidence of this symptom was determined by a factor of a psychological order and, if this were so, it would be profitable to seek for a psychological conception in order to explain it. Again, these anaesthesias exhibited features of a curiously paradoxical character. It was observed that patients suffering from extensive hysterical anaesthesias involving large areas of the body rarely sustained any accidental injury, whereas patients with far smaller anaesthesias of organic origin, such as occur for example in syringo-myelia, frequently sustained such injury. The only conclusion possible would seem to be that the patients must feel with their anaesthetic limbs, as otherwise injury would inevitably befall them. Similarly, it was found that patients with an extreme hysterical amblyopia which reduced the field of vision almost to a single point, were able to play at ball, a performance obviously out of the question unless the major part of the retina were functioning normally. This paradoxical character appeared most clearly, perhaps, in the case of a boy who developed hysterical symptoms after being concerned in a fire. The symptoms were of two kinds, firstly the presence of an amblyopia which cut down the field of vision in both eyes to 30, secondly the occurrence of fits, which were originated whenever the patient saw a burning object. Now if the boy were tested with a perimeter in the usual way he was unable to see the paper disc until it had reached the 30 radius. Nevertheless, if a lighted match were substituted for the paper disc, a fit invariably occurred as soon as the match reached the limit of normal vision. Obviously, therefore, the patient could see over the whole field of vision, and equally obviously he was blind to everything outside 30.
In order to explain these features Janet devised the conception of “dissociation of consciousness”. He assumed that consciousness, instead of pursuing its course as a unitary stream could be split into two or more independent currents, so that the consciousness of one current would be unaware of, and uncontrollable by, the consciousness of other contemporaneous currents. Some approximation to this situation occurs normally when we carry out at the same time two independent activities, such as playing the piano and thinking out some problem, but in hysteria the dissociation may reach an extreme degree. Here the sensations arising from an entire limb may be diverted into a current separated from the main stream of consciousness, thereby producing an anaesthesia. Although thus cut off, and incapable of being perceived by the main stream, they can influence the motor apparatus and thereby determine the phenomena observed, the avoidance of injury by the anaesthetic patient, and the fits in the blind boy. In this way the apparent paradox, that the sensations exist and yet do not exist, can be resolved. The conception of dissociation therefore explains the observed facts, but if it is to satisfy the canons of scientific method, it must also be capable of verification by an appeal to experience. Actually it does satisfy this further test because, if a method be devised whereby access to the dissociated portion can be obtained, the continued existence of the apparently absent sensations can be experimentally demonstrated. By using the manœuvre known as automatic writing, for example, the anaesthetic arm can be made to record, unknown to the patient, the fact that it is being pricked.
Functional paralyses are similarly explicable, as is also amnesia. The latter consists in a loss of memory for a certain defined period of the patient’s life, extending over days, months, or years, and was a common phenomenon in the psychoneuroses of the War. Here again the conception of dissociation presumes that the missing memories are not destroyed, but diverted into a current split off from the main stream of consciousness, and once more the validity of this conception can be experimentally demonstrated by hypnotising the patient, and thus recovering the lost memories.
Other hysterical phenomena, such as somnambulisms and double personalities be explained by a dissociation essentially identical with that responsible for amnesias, but differing in its mode of incidence. In these cases a dissociated current suddenly usurps the field of consciousness, causing a complete break in the continuity of the patient’s experience and behaviour. After occupying the stage for a certain period of time the dissociated current is once more submerged, and the patient resumes the thread of his former life, generally without any awareness that it has been interrupted. Hysterical somnambulisms can be closely paralleled by certain conditions artificially produced under hypnosis, and a number of the processes occurring in hypnosis, particularly in its more profound phases, are to be interpreted in terms of dissociation.
The conception of dissociation cast a flood of light on a mass of phenomena which had hitherto baffled all attempts at explanation. It was legitimately constructed according to the canons of science by the careful collection of observed facts, and the devising of a formula which would resume those facts. It could, moreover, be tested to any desired extent by constantly comparing the results capable of being deduced from the formula with those actually found by experience and experiment. Finally it pointed out a road along which therapeutic attempts might hopefully be prosecuted. Certain difficulties have been noted in the application of the concept to some of the phenomena with which it is concerned, but these are due rather to misapprehension of the nature of the concept than to defects in the concept itself. For example, in many cases of hypnotic somnambulism the hypnotic consciousness is aware of the whole range of the patient’s experience, whereas what we may call the normal consciousness has no knowledge of the experience belonging to the hypnotic consciousness. At first sight this one-sided and non-reciprocal lack of awareness may seem difficult to explain by dissociation, which would appear necessarily to involve a break between the two streams of consciousness equally untraversable in whichever direction it might be attempted, whereas in the example cited the break is impassable when viewed from the side of the normal consciousness, but traversable with ease when viewed from the side of the hypnotic consciousness. The difficulty is dependent, however, upon a misconception of the nature of dissociation, and an abuse of the spatial metaphor in which it is defined. Dissociation does not, of course, imply an actual separation in space, and from the nature of the phenomena with which it is concerned it obviously can have no real spatial significance whatever. Spatial terms are used because they afford a useful method of describing relationship, but actually the dissociation is a functional dissociation, an “out of gear” relationship, and if this is understood the existence of a non-reciprocal dissociation ceases to be inexplicable.
Janet’s conception of dissociation involves necessarily another conception concerning which something must be said, that of the “subconscious”. This term has been used in a variety of senses by different authors, but in Janet’s work it indicates the existence, contemporaneously witfr the main stream of consciousness, of mental processes which are independent of and unconnected with the main stteain. In this sense it will be apparent that subconsciousness is merely a corollary of dissociation, for a mental process which exists independently of the main stream of consciousness is a dissociated mental process. The conception of the subconscious has been attacked on the ground that processes which are not part of the personal consciousness are not conscious at all, that they are merely neurological or physiological, and have no psychological aspect. This criticism arises from a complete misunderstanding of the nature and justification of a psychological conception. In the first place the evidence for the existence of Janet’s subconscious processes is precisely the same as the evidence for the existence of any conscious processes whatever. Both are dependent upon inferences from observed facts. If I see my neighbour writing certain words I infer the existence in him of certain conscious processes, but I have no direct experience of the latter; the only objective facts are the words and the actions I see. Similarly if, as occurs in “automatic writing”, a patient’s arm writes a coherent and relevant statement, although the patient himself has no knowledge of the fact that his arm is so engaged, or of the subject upon which it writes, I have as much right to attribute consciousness to the mechanism responsible for the statement written by the arm, as I have to attribute consciousness to any other aspect of the patient’s behaviour.[1]

[1] It must of course be noted that Janet’s conception of the subconscious is to be sharply distinguished from the conception of the “unconscious”, and that the foregoing argument is not applicable to the latter. The “unconscious” will be discussed subsequently. A more detailed treatment of both these conceptions, and of their relationship, will be found in the author’s “The conception of the Subconscious,” Journ. of Abnorm. Psychol. 1909, reprinted in Morton Prince’s Subconscious Phenomena, 1915. An abstract of the chief conclusions reached in this paper has been incorporated in the appendix on “The conceptions of the subconscious, coconscious, and unconscious” which will be found at the end of the present lecture (see p. 57).

Secondly the observed facts are not in themselves either physiological or psychological; they are behaviour facts, and the physiological or psychological aspect is only introduced when an attempt is made to devise conceptions to explain them. If explanation is attempted in terms of nerve cells and fibres a physiological conception is employed, if in terms of ideas and memories a psychological conception is employed. It is not that either conception is wrong: both are permissible, and the choice between them on scientific grounds depends entirely upon their relative utility in enabling us to resume and control the facts of experience. To object, therefore, that the facts which Janet interprets by his conception of the subconscious are physiological and not psychological is irrelevant, and indeed meaningless. The only question at issue is whether, in the present state of our knowledge, a psychological conception such as Janet’s permits us to understand, to predict, and to control, the facts of hysteria and hypnotism better than a physiological conception. To this question there can only be one answer, although we are quite entitled to hope that ultimately a physiological explanation still more adequate and useful will be devised.
Morton Prince has explored the field opened up by Janet in several interesting directions, and has applied the concept of dissociation to the study of a wide range of phenomena. He has indeed used the experimental method in psychopathology more consistently than any other investigator, and his work is a valuable object lesson of what can be accomplished by this method. In particular his fascinating Dissociation of a Personality[1] provides a convincing demonstration of the light which the conception of dissociation is able to throw on the problems of double personality, although, as we shall see later, it also affords an excellent example of the limitations of that conception.

[1] Morton Prince, The Dissociation of a Personality, 1906.

Janet has himself extended the conception of dissociation to a wider field than that of hysteria and hypnosis. He brought into a single disease-entity, under the name of “psychasthenia”, practically all the manifestations of the psychoneuroses other than the definitely hysterical. In its symptomatology were included phobias, obsessions, compulsive actions of all kinds, morbid anxiety, and states of doubt and hesitation. This remarkable generalisation gathered together a multitude of syndromes which had hitherto been described as independent disorders under such names as “folie de doute,” agoraphobia, and so forth, and conceived them all to be merely different aspects of one and the same essential disturbance. The essential disturbance consisted in a dissociation analogous to that responsible for hysteria, although differing from the latter in certain important respects. Starting from the assumption that normal adaptation to reality requires the integration of a number of relevant mental processes, Janet held that both hysteria and psychasthenia are due to a failure of this necessary integration owing to the presence of dissociation. In the case of hysteria the dissociation is molar, that is to say masses of processes are entirely split off from the main stream, thus producing the anaesthesias, paralyses, and somnambulisms. In the case of psychasthenia, on the other hand, tjie dissociation is molecular, the various processes not being completely segregated from one another, but merely loosened in their interconnexions, so that the firm integration required for efficient adaptation to reality cannot be obtained. In Janet’s Les Obsessions et la Psychasthénie this principle is worked out in an extraordinarily ingenious manner, and it cannot be denied that it has some value as an explanatory concept. Nevertheless, although it gives us a measure of help and understanding in this complex and difficult field, there is little doubt that the conception of molecular dissociation is unduly wide, and describes a process so elementary and universal that it brings together diverse clinical pictures between which only a superficial resemblance can be traced. We see here, as we have already seen in the case of suggestion, that besetting tendency to generalise a valuable conception until its explanatory value becomes seriously impaired.
We may now pause to consider the place in psychopathology of the conception of dissociation. Even in the wide sense which has just been discussed it has a certain value in that it emphasises the important principle that the processes composing mental activity are not uniformly bound together into a single stream, but may possess varying degrees of independence, a principle which gives us some understanding, not only of psychasthenia, but also of the hallucinations, delusions, and other phenomena met with in the psychoses. It has been said, however, that this principle is so general in its application that it does not give much help in the interpretation of individual pictures of disease, and dissociation will therefore be a more valuable concept if it is limited to the original sense in which Janet brought it forward to explain the symptoms of hysteria. There is no necessity to recapitulate the merits of this conception, and the light that it has shed on the understanding and control of certain phenomena. Something must be said, however, concerning its limitations and defects. To begin with, it does not seem to be applicable to all the phenomena which occur in hysteria. It explains the anaesthesias, for example, but hardly the hyperaesthesias. On the other hand, it explains conditions which occur outside the range of hysteria, such as the automatisms of epilepsy. Janet may be said, indeed, to have discovered a concept of considerable value throughout the whole range of psychopathology, rather than one which will explain all the phenomena of any one part thereof. Secondly, its explanatory value is limited. It enables us to understand that the characters of hysterical anaesthesia or paralysis are due to a splitting of consciousness, but we are immediately faced with the further problem as to why this splitting takes place. Dissociation may in fact be regarded as an “anatomical” as opposed to a “functional” conception. This is well seen in Prince’s Dissociation of a Personality. In it we have an illuminating analysis whereby the speech and behaviour of a patient is shown to be a manifestation of the activities of a number of distinct personalities, but the question as to the conditions responsible for this splitting, in other words, why the dissociation has occurred, is left without satisfactory answer. Dissociation therefore takes us a certain distance in the understanding of our patients, but leaves us with the further problem of explaining the dissociation itself.
Janet has himself appreciated this limitation, and sought to overcome it by his doctrine of tension,” This is a property which varies in a manner analogous to the pressure of the atmosphere, the variations being produced by constitutional, emotional and other causes. When it is high, mental processes are integrated with comparative ease, and efficient adaptation to reality is attained. When it is low, the required integration is impossible, and dissociation of some kind occurs either the molar dissociation of hysteria, or the molecular dissociation of psychasthenia. This is not a very satisfying explanation, however, and seems to come perilously near explaining the incidence of dissociation by a hypothetical faculty of dissociability. It is true that Janet has gone further in that he has emphasised the part played by emotions and the automatic development of affectively toned “idées fixes”, and may be said therefore to be the forerunner of the dynamic interpretation of the psychoneuroses, but this dynamic aspect is not clearly followed up.

Appendix
The conceptions of the subconscious, coconscious, and unconscious

In the history of psychology the words “subconscious” and “unconscious” have been used in a variety of meanings, and in the hands of different authors they denote concepts which are radically distinct from one another. Owing to this fact the many disputes waged concerning the validity of the concepts in question have frequently been characterised by a remarkable confusion of thought, and it is imperative that these various meanings should be carefully distinguished and collated if we are to arrive at any clear understanding of the aims and achievements of the authors who employ them. An attempt to carry out this task was made by the present writer in a paper entitled “The Conception of the Subconscious,” published in the Journal of Abnormal Psychology in 1909, and subsequently reprinted in Morton Prince’s Subconscious Phenomena (Badger, Boston). This appendix is essentially an abstract of the chief conclusions reached therein.
By Stout and others the term “subconscious” is used to denote those marginal portions of the field of consciousness which are not at the moment in the focus of attention, and is practically equivalent to “dimly conscious.” “Unconscious” frequently indicates, notably in common parlance, a mere absence of consciousness, such as is applicable for example to sticks and stones or to states of coma occurring in a normally conscious being. These meanings of “subconscious” and “unconscious” have no relation whatever to the special concepts for which the words are now commonly employed in modern psychology and, except for the fact that they are occasionally responsible for an unpardonable confusion in discussion, they would not call for any mention here.
The modern concepts of “subconscious” and “unconscious” are best illustrated by the use of the first in the work of Janet, and of the second in the work of Freud. It cannot be too strongly emphasised that the two concepts are radically distinct, and that they are respectively concerned with entirely different ranges of facts and entirely different methods of approach.
The subconscious of Janet denotes psychical processes which have all the characters of normal conscious processes except that of integration with the main stream of consciousness, that is to say, it differs from the personally conscious only in the circumstance that it has been subjected to dissociation. It is applied, therefore, to such phenomena as automatic writing, and to the mental processes presumed to be involved in hysterical dissociations such as anaesthesias and amnesias. The existence of subconscious processes is demonstrated by simple observation, and based upon precisely the same grounds as those which satisfy us of the existence of conscious processes in general.
The unconscious of Freud denotes a region of the mind which is assumed to exist behind the facade, as it were, of consciousness. The processes taking place therein have characters essentially different from those possessed by the processes which occur in consciousness, and behave according to essentially different laws. They cannot enter consciousness directly, but they are nevertheless able to influence consciousness, and the processes discernible on the stage of consciousness may be said indeed to be largely a resultant of the interacting forces existing in the unconscious area behind the scenes. These unconscious forces and their interactions cannot be directly observed; their existence, nature, and mode of action are deduced from the phenomena observed in consciousness, and they serve to explain the latter. The distinction and relationship between Janet’s “subconscious” and Freud’s “unconscious” will become immediately apparent if consideration is given to their respective positions in the method of science. We have seen that this method comprises three steps[1], the observation and recording of phenomena, the classification of the phenomena observed, and finally the finding of formulae or laws which will serve to resume or “explain” those phenomena.

[1] Cf. Lecture I, p. 3.

This third step may involve the assumption of hypothetical entities which have no demonstrable phenomenal existence. These entities are not observed phenomena but conceptual abstractions, which are constructed in order to explain the observed phenomena, and are valid scientific weapons just because they do fulfill this function. As an example of such hypothetical entities we may cite the ether and its waves.
Now the subconscious of Janet refers to processes which are phenomenal, and their existence is established by simple observation. In a demonstration of automatic writing, for example, we converse with a patient whose hand at the same time writes of matters which are unknown to the personal consciousness. We are entitled here to speak of the subconscious phenomena attending the writing just as we speak of the conscious phenomena attending the patient’s conversation. Janet himself has remarked, “These diverse acts are identical with those which we are accustomed to observe in persons like ourselves and to explain by the intervention of intelligence. Undoubtedly one may say that a somnambulist is only a mechanical doll, but then we must say the same of every creature. The term ‘doubling of consciousness’ is not a philosophical explanation; it is a simple clinical observation of a common character which these phenomena present”.[1]

[1] Janet, “The Subconscious”, Journ. of Abnorm. Psychol. June, 1907. It may be maintained that the great majority of the facts of psychology, in that they imply a knowledge of the conscious phenomena of others gained only by inference and not by direct introspective observation, are really conceptual in character. If conceptual is understood in an indefinitely wide sense this is of course true. But such inferred facts are on an altogether different plane to the conceptions of science. Relatively to the latter they are phenomena, just as helium in the sun is a phenomenon. See the further consideration of this peculiarity of the material of psychology in Lecture in, pp. 69 and 70.

The unconscious of Freud is a conception of an altogether different kind. Here we are no longer on the phenomenal plane, we have moved to the conceptual. Unconscious processes are not phenomenal facts, they are concepts, constructions devised to explain certain phenomena: they have not been found, they have been made. The implicit assumptions underlying Freud’s doctrine may be expressed in this way. Certain entities are imagined which may be described as unconscious psychical factors; certain properties are attached to these factors and they are conceived to act and interact according to certain laws. If it is then found that the results deduced from these formulae correspond to the phenomena actually observed in our experience, and that the correspondence is maintained in all the tests and experiments which can be devised, the formulae may be justifiably incorporated into valid scientific theory.
This train of thought is the analogue of that underlying all the great conceptual constructions of physics and chemistry the atomic theory, and the theory of the ether and its waves. Here, as in these other instances, its validity must be determined by its ability to satisfy the tests of experiment and experience demanded by the method of science. It is clear, however, that these tests are of a totally different character from those required to establish the facts comprised in Janet’s description of the subconscious. The latter are phenomena whose occurrence must be recorded by simple observation, the former are not phenomena at all, but conceptual abstractions whose only justification must be that they enable us to resume and to comprehend the phenomena which experience presents to us. Unless this essential distinction is clearly grasped no adequate appraisement of the contributions of Janet and Freud, or of their mutual relationship, is possible, and the failure to appreciate it is responsible for much of the irrelevant criticism which is still frequently to be heard in discussions on these subjects.
The unconscious of Jung stands on the same level as the unconscious of Freud, and is to be regarded as an alternative concept designed to replace the latter. It is again a conceptual abstraction, whose claim to validity must be determined by the methods applicable to all conceptual abstractions.
The “coconscious” of Morton Prince, on the other hand, stands on the same level as Janet’s “subconscious”, and is indeed largely identical with the latter. Prince considers that the essential character of a coconscious process consists in the fact that it leads an autonomous existence and is not dependent upon the ego. Coconsciousness, therefore, does not necessarily imply that the personal consciousness is unaware of the processes in question. Thus in The Dissociation of a Personality[1], one personality knows all the thoughts and actions of a second, but regards them as those of another being. “Coconscious” therefore covers a wider range of phenomena than “subconscious”, and this extension provides a valuable bridge to an understanding of the hallucinations and other analogous manifestations observed in certain psychoses.

[1] Morton Prince, The Dissociation of a Personality, 1906.

The most common example of Automatic Writing is the scribbling people do when they are telephoning. Sometimes they write numbers while they are talking; others write words or funny little phrases, while others again draw pictures, designs, scrolls and arabesques. I have seen many people look with comical dismay at their telephonically induced automatisms and remark: “Now what on earth ever made me do such a thing? I wasn’t talking or even thinking about anything like that as far as I am aware.”
I know a man who draws curious little gargoyle – like figures whenever he is talking and there happens to be a pad and pencil about. It has become a habit with him.
Any number of people I have met perform these simple automatisms with a pencil, and yet if you should ask them if they thought they could do automatic writing they would insist that indeed they just knew they couldn’t – why they’d never even tried it, and yet – and yet there they were doing the nicest kind of little automatisms.

SUMMARY.
1. Automatic writing in its simplest form is script which the writer produces involuntarily.
2. The most frequent and best known examples of automatic penciling are found on the telephone writing pad.
3. In order to understand the process of automatic writing it is necessary to understand the factors which are significant in the production of personality.

In a person of average mental health there is such a firmly welded structure of the mental states that a certain stability of personality results. If for any reason this structure is weakened there occurs a loosening of the personality which, varying in intensity, finds expression in conditions ranging from simple forgetting, through neurasthenia, hysteria to complete dissociation and even multiple personality of the alternating or secondary type. Repression of unbearable or unwelcome ideas which may not be altogether successful at first may later become so well fixed that the usual mental structure may be broken up into independently functioning parts or systems. The formation of secondary personalities involves two factors, namely, dissociation or breaking away of systems of ideas from the conscious, and resociation and reassembling of these ideas and systems into independently functioning units.
As a vast combination of resociations of the many systems and subsystems can take place it is apparent that theoretically at least any number of secondary personalities may arise which are characterized by some form of automatic activity. This weakened structure of mental states and automatism constitutes more or less a reversible reaction, for as the synthesis weakens, automatism has a better-chance to break through while on the other side unsupervised automatic activity can lead to further dissociation.
Dissociation becomes pathologic when the dissociated material produces:
1. Alternating and secondary personalities over which the individual as a whole cannot exercise control, thus making him unreliable for himself as well as for society;
2. A mental seething for which no satisfactory outlet is worked out, and which produces reactions causing the individual to be a nuisance to himself or to others;
3. Utterances, graphic or verbal, which are asocial and which when not accepted by the individual as coming from himself, tend to establish destructive mental processes;
4. Behavior which is detrimental to others and to self and which produces harm through multiple personalities or any of the lesser manifestations of dissociated ideas, such as somnambulism, crystal gazing, the ouija board or automatic writing.

The fact that often the subject has no idea what causes him to do the writing is responsible for giving him a reputation as a possessor of mediumistic sensibility and supernatural powers. I have had many such subjects as patients and in every case where a thorough analysis was instituted, it was demonstrated that all the automated material, bizarre and weird though much of it was, came from the subject’s own unconscious.
The material produced by the person doing automatic writing is endogenous. The subject matter presented generally comes from the automatic zone, though the fundamental traits found in the unconscious often exhibit themselves in some of the productions, masquerading as individual personalities. Some of these personalities – those of the secondary type – are concomitant with the original or primary personality and are fully aware of all that the primary personality does, feels and thinks, and so they have an enormous advantage over the poor primary who has not the faintest idea what any given secondary personality may be up to, as a rule not even knowing that a secondary exists.
The first case mentioned was just such a case. The secondary personality which had all the whimsical, humorous playful traits of the individual loathed and detested the primary personality, who had few lovable characteristics. The secondary became completely submerged for years and had the misery of knowing that the primary was holding forth unhampered; she knew all her thoughts, aspirations and ambitions and approved of none of them – and yet was powerless to prevent any of them. The primary personality knew nothing of this little secondary one until she was brought out by the analysis and a certain sense of tolerance between the sets of personality traits was established.
These secondary personalities may make records which appear to be exact reproductions of the handwriting of persons who have died and it is this type of individual who is often unsuspectingly exploited by the professional and unscrupulous so-called psychic. It merely happens to be part of the individual’s make-up with surprising unsuspected talent for forgery. The disinterested handwriting expert using all scientific methods available can determine correctly whether or not the writings are the records of two individuals or the same one. In this way there is provided a physical means of proving that the writing is not that belonging to another person who supposedly has taken possession of the writer.
The surprising and unexpected variety of material produced by subjects is simply amazing. Latent talents of which the writer is in complete ignorance of possessing may be demonstrated, such as writing poetry or stories; composing music; illustrating and designing; while aptitudes for arithmetic, history and geography may be exhumed where these had remained peacefully interred before. The writer may record lurid criminal stories well worked out in detail, though lacking in his usual personality all traits of criminality and cruelty. Another writer may reveal personalities claiming to be delinquents and prostitutes which would quite horrify the conscious personality. The writer may fluently express ideas in a foreign language which he has forgotten he has ever heard. The subject may display a sudden facility for using the opposite hand or of using both together and may even produce two personalities at once, each making use of a different hand and each representing a different sex. He may write mirrorwise with either or both hands and he may write upside down or spell backwards correctly and speedily when ordinarily he cannot do this at all.
Truly, automatic writing, when it is correctly used, can give us a clue to our fundamental personality traits, destructive as well as constructive; to our abilities and talents as well as to our limitations, but I repeat again that where it is used without care and discrimination it can be very dangerous as well as merely disconcerting.

SUMMARY.
Automatic writing may indicate destructive or constructive mental activity according to the manner in which it is directed.
Automatic writing may be an expression of dissociation as seen in hysteria, dual or multiple personality or precox psychosis, or it may be expression of constructive association as seen in ‘‘inspirational writing”, or again, it may indicate a reversal of personality.
Material produced through automatic writing may be varied and unexpected and antagonistic to the ordinary characteristics of the individual.
Automatic writing is frequently exploited by so-called mediums who, relying on the credulity of the public-at-large insist that the messages are coming from departed spirits.
All people who have well defined dissociative potentialities of any kind can develop automatic writing with facility, while those who do not can learn to write automatically although the time required to establish the habit takes much longer.

CHAPTER V.
During the many cases of Automatic Writing which I have studied I have worked out a system of procedure in developing this activity which has been quite successful.
First of all I always find out if it is apt to be an easy experiment or not and the following points in the subject’s history are of importance in determining this fact – 1. Has the subject ever talked or walked in his sleep? 2. Has he ever written with his finger on the table or in the air? 3. Has he ever had a feeling of unreality or the feeling that he was just watching himself do things ? 4. Can he operate a ouija board? 5. Does he draw pictures or make little symbols of any kind while telephoning? 6. Does he ever say totally unexpected things and seem surprised at having said them?
The affirmative answer to any one of these six questions, or more than one, makes it a simple matter to develop automatic writing. A negative answer does not mean that it cannot be developed.
As to the method of initiating the writing itself, I always try the method of distraction to begin with. I have an upright iron rod clamped to the edge of a table. Near the top of the first rod is clamped a second horizontal rod, at the end of which is a loop. From the loop is suspended a sling made of a simple two-inch bandage. The sling is made just long enough so that when the full weight of the fore-arm
is suspended it just clears the table. In the bottom of the sling I place a large handkerchief folded to a size of about 3x6 inches. The sling is converted to any desired length by the simple expedient of fastening the ends with a strong ordinary safety pin, thus making it possible to adjust the distance from the table after the arm is in position. This becomes necessary because some subjects hold the arm lightly in the sling while others press heavily. When everything is in readiness the suspended arm should clear the table by about one inch, thus giving the slightest impulse a chance to produce a movement unhindered.
With the arm in place in the sling, the subject is given a distracting book to read (the type of book, of course, depending on the taste and interest of the subject) and instructed to read aloud. As soon as he is very much engrossed a pencil is slipped into the hand (the usual writing hand is always tried first) and placed in position on the paper. After the pencil is at right angles to the paper with the pencil point touching the paper I wait to see what happens. If marked automatic activity exists there will be movement at once and connected statements may be recorded, but this is rarely the case. Frequently, for several attempts, nothing happens – not even a wiggle of the pencil. Then perhaps a further attempt will cause an uncertain movement of the pencil, producing wavering, feeble lines; then, spirals and circles; little sharp pointed lines and long sweeping ones; scrolls and arabesques an almost limitless jumble of lines and symbols of various kinds gradually increasing in rhythmic ease and freedom of expression.
As a rule I allow one period of this to get the motor activity well established, then begin by asking simple questions (whispered) which can be answered by yes and no. If the automater continues to make scrolls and waves I raise the subject’s hand by the wrist each time the question is asked until an answer is obtained. Once the system of answering a whispered question or of following a whispered suggestion is established the most difficult part of the work is over so far as getting the subject to automat is concerned.
The experimenter should sit to the right and a little back of the subject in order to change the pages when necessary and to be in a position to whisper questions. Whispering in an almost silent manner is easily comprehended by the automatic zone, yet does not interfere with the conscious reading.
If it is wished that the subject not see what he is writing a simple screen made of paper or one made of muslin with a slit for the arm to pass through is satisfactory. This is of value only where the subject gets so interested in the movement of his arm that he interrupts his reading in order to see what he has written. This, of course, interferes with the ease and continuity of the automatic performance. Once the path from the unconscious has been well cleared the sling may be dispensed with and the subject be allowed to write with the hand in the natural writing position.
If the method of distraction does not work and I am still convinced that the subject should be able to develop automatic writing I try another method. I have the subject relax and make his mind as nearly a “blank” as possible – that is I have him suspend active thinking as much as he can. The sling is used in this case too. As a rule if there is decided indication of the possibility of automatism present and the first method has failed, the second one is almost sure to produce results.
I recall one patient who had tried the method of distraction many times unsuccessfully and who made eleven equally unsuccessful attempts, using the second method, only to succeed upon the twelfth attempt.
Much stress is placed by me upon the suggestion that the experiments be staged always at the same time of the day daily until the habit is established successfully. After that it does not make so much difference whether the same time is used for starting, although it is always better to keep to a certain definite time. My reason for this is that if the same time is used daily and expectancy of possible activity is set up, a motor habit becomes established which is of real importance. I repeat again that after the habit is established it is not necessary, but it is in every case better to use the same time in order to develop a rhythmic interval of automatic writing activity and of automatic writing inactivity.
As to writing materials – a cheap grade of white or cream colored wrapping paper is excellent and a soft pencil is better than a hard one. If the pressure is light and a hard pencil is being used, it may be very difficult to decipher the writing.
It is often hard to decipher the first records any way. Unless one knows about it, many valuable early statements may be lost because of the tendency to form one letter on top of another instead of writing forward. If it is observed that the subject is doing this a slight pressure with one finger on the wrist is often sufficient to guide the writing hand in the proper direction until the correct habit is formed. Early records do not separate words as a rule, neither do they dot the i’s nor cross the t’s. The experimenter must learn to be exceedingly alert and read the writing as it appears letter for letter; in this way one develops facility in deciphering even the piled-up words. Incidentally it is very good training in learning to read even the worst writing invented!

SUMMARY.
Automatic writing develops easily in some and with great difficulty in others.
The use by the subject of a sling to support the arm and reading aloud as a distraction are the best methods for initiating graphic automatism.
It is better to have a second person present to ask questions and to direct the activity into channels of recall or to limit phantasy production.
In automatic writing where the subject does not see the page the kinesthetic and auditory stimuli (from the recording pencil) set up a train of associations which react with the corresponding visual image and writing centers to produce material from the automatic zone.

Rules for insuring a measure of safety will be given in the following chapter.

SUMMARY.

Types of expression most frequently found in automatic writing include
1. So-called “spirit” messages.
2. Phantasy, either destructive or constructive including fairy stories.
3. Symbolic or actual representation of repressed conflicts.
4. Expression of asocial tendencies.
5. Actual recall.

Advantages of doing automatic writing
1. Releasing conflicts.
2. Obtaining constructive material for use in sublimation.
3. Recalling forgotten incidents not associated with conflicts.
4. Releasing energy for use in actual adjustment.

Chief dangers of doing automatic writing unsupervised include –
1. A tendency toward developing a schizophrenic type of reaction of splitting the personality to the point where it endangers the individual’s healthy mental adjustment.
2. An increasing tendency to withdraw from reality.
3. A tendency to become afraid because of an inability to evaluate correctly the material produced.
4. A tendency to neglect other routine tasks for the novelty of the writing experience.

SUMMARY.

Remembering that the chief dangers of automatic writing are
a – A possibility of splitting the personality to the point where it is dangerous to the individual’s healthy mental adjustment
b – A tendency to withdraw from reality
c – A tendency to become afraid because of an inability to evaluate the material produced correctly.

The following RULES FOR SAFETY are suggested
1 – Always write at the same time every day and work for short periods only (not over fifteen or twenty minutes to begin with).
2 – Learn to work under distraction – i. e. reading. This will preclude any possibility of a so-called trance condition developing.
3 – Learn to evaluate by means of free association all material produced. This will help not only in interpretation of the writing but will help also to bring to light hidden unconscious motives.
4 – Make use of all energy freed this way by redirecting it into constructive channels.

SUMMARY.

Automatic writing may be used to obtain many repressed conflicts easily.
Automatic writing is of value in recapturing early childhood impressions, other than those associated with conflicts.
The use of automatic writing in conjunction with psychoanalysis is invaluable in getting at unconscious processes quickly.

SUMMARY.

1. These cases are of interest chiefly,
a. in showing how thoroughly a personality may be fragmented without utterly destroying it.
b. In demonstrating how many types of involuntary expression may be manifested at one time.
c. Through the fact that the multiple involuntary or “automatic activity” could be and was traced to unconscious conflict.
d. Through the relief afforded in releasing the destructive material which made a synthesizing of the personality possible.

2. These particular experiments in multiple involuntary expression are dangerous for the amateur and should be avoided. The possibility of complete fragmentation of the personality is too great.

SUMMARY.

Automatic writing is not confined to any one type of person.
It may be developed in the average person who has no (apparent) difficulty of adjustment just as it may be developed in the (apparently) most hopelessly maladjusted.
Automatic writing used as a means of studying the unconscious is invaluable: As a means of amusement only it may become very dangerous.

Доклад «Проблема сна» был сделан И. П. Павловым на конференции психиатров, невропатологов и психоневрологов в Ленинграде в декабре 1935 г. Впервые напечатан по стенограмме в Полном собрании трудов И. П. Павлова, т. I, 1940.

Прежде всего я обращаю внимание на чрезвычайно важный факт, который недавно получен у нас в Союзе, в лаборатории А. Д. Сперанского, профессором Галкиным. Надо сказать, что как факт он давно был констатирован клинически, но констатирован единично. Конечно, о нем думали, и кое-кто взял его в толк, но единичный факт не очень побеждает мысль. Это именно давний факт Штрюмпеля, у которого был пациент с поражением массы органов чувств и у которого осталось только два отверстия во внешний мир: один глаз и одно ухо. И вот, когда он закрывал эти отверстия рукой, то он роковым образом засыпал.
Теперь этот факт воспроизводится лабораторно и состоит он в следующем. У собак уничтожены три дистантных рецептора, это именно — обоняние, слух и зрение, значит, перерезаны fili olfactorii [109], перерезаны n. optici [110], или сделана экстирпация глаз, и разрушены обе улитки. После такой операции собака спит в сутки 23 1/2 часа. Только тогда, когда её начинают нудить низшие функции — потребность еды, потребность опорожнить мочевой пузырь, опорожнить кишечник и т. д., тогда она только просыпается, а среди дня её чрезвычайно трудно растормошить. Её мало погладить, нужно её непременно тормошить, и на ваших глазах она медленно просыпается, потягивается, зевает и, наконец, встает на собственные ноги. Вот какой факт, и это точный факт. Он повторялся несколько раз и давал всегда совершенно то же самое.

[109] Fili olfactorii — обонятельные волокна, идущие из черепа от обонятельных луковиц мозга в обонятельные раковины и слизистую оболочку полости носа.
[110] Nn. optici — зрительные нервы.

По характеру операции ясно, что тут ни о каком повреждении нервной системы не идет речь. Если вы аккуратно сделаете эту операцию, то собака переносит её более или менее легко; то, что собака на третий день после операции может есть, — лучшее доказательство, до какой степени она потерю этих рецепторов переносит легко.
Тут нужно обратить внимание на маленькую подробность. Если вы разрушение этих рецепторов производите постепенно: сперва один, через два-три месяца — другой, через три месяца — третий, тогда сна не наступает. Конечно, собака становится не такой подвижной, как зрячая, имеющая нормальный слух и т. д., потому что, раз она ничего не обоняет, ничего не видит — зачем ей двигаться? Конечно, она большею частью лежит, свернувшись калачиком. Но у этой собаки достаточно притронуться к тому рецептору, который остался целым, например погладить ее, и она моментально встает, она начинает действовать.
Тогда же, когда вы сразу лишаете большие полушария массы раздражений, тогда собака переходит в глубокий сон.

Существует такой факт: торможение захватило полушария, наступил сон, но тем не менее могут оставаться отдельные бодрые пункты, которые я называю дежурными или сторожевыми пунктами, которые обнаруживаются, например, у мельника во время глубокого сна: если мельница прекращает работу, то он просыпается. Или возьмите мать. Громкие звуки её не будят, а малейшие шорохи ребенка будят. Раз там условия возникают для раздражения какого-то пункта, то это не мешает ему проделывать это дело и обусловить процесс.

Вопрос: Как можно представить себе возможность произведения всех тех сложных реакций, которые проделывает гипнотизируемый, если считать, что в это время вся нервная система заторможена, кроме одного пункта с гипнотизером?
Ответ: Я говорил, что гипноз это есть тот же сон, только постепенно из основного пункта распространяющийся.
Я вам представляю следующий факт, он у нас наблюдался в лаборатории. Вы имеете собаку, у которой были издавна уничтожены три рецептора и которая постоянно спит. Тем не менее вы её можете растормошить при помощи остающихся кожных рецепторов, привести в лабораторию, поставить её в станок и делать с ней опыты. И тогда происходит следующий, чрезвычайно интересный факт, который аналогичен гипнотическому состоянию. Именно, вы можете у такой собаки образовать только один рефлекс; сразу двух, трех, четырех, как у нормальных, вы не сможете сделать. И объясняется это тем, что тонус коры, т. е. процесс возбуждения, которым располагает вся кора, такой слабый, что раз он концентрируется на одном раздражителе, то на другом месте ничего не остается, и поэтому все другие раздражители никакого действия не производят.
Так же я понимаю гипноз и раппорт [114].

[114] Раппорт — особая способность загипнотизированного избирательно воспринимать лишь слова гипнотизера при полном отсутствии контакта с остальным внешним миром. И. П. Павлов показал, что подобное состояние не является исключительным свойством гипнотического сна, но наблюдается иногда и при обычном сне.

Большие полушария захвачены торможением не на всем протяжении, в них могут образоваться и возбужденные пункты. Из такого возбужденного пункта вы действуете на себя и внушаете. И загипнотизированный потом роковым образом исполняет ваше приказание, потому что, когда вы даете приказ, то у вас все чрезвычайно ограничено. Следовательно, все влияние остальных частей полушарий на то, что вы даете в ваших словах, в ваших раздражениях, совершенно отрывается от всех остальных. И когда человек приходит в бодрое состояние после этого внушения, он ничего не может сделать с этим изолированным раздражением, потому что оно разъединено со всеми остальными. Следовательно, при гипнозе речь идет не о полном сне, а о парциальном [115] сне.

[115] Парциальном — т. е. частичном.

Этим отличается гипнотический сон от естественного. Естественный сон — это есть общее торможение больших полушарий, однако с тем исключением, о котором я говорил, с дежурными сторожевыми пунктами, а гипноз — это есть парциальное торможение, которое занимает только определенное место, а много их остается в бодром состоянии.

Акад. И. П. Павлов. — ...Теперь, господа, насчет психологов. Все-таки, они специалисты слов. С фактами же они совершенно не считаются. Это совершенно особенная порода думающих людей.
Я получил новую книгу от очень милого психолога. Я встречал его уже несколько раз. Он вечный генеральный секретарь всех международных психологических съездов. Это женевский психолог Ed. Claparède. Он прислал мне книгу «La genèse de l’hypothèse» («Генезис гипотезы»). Я прочитал некоторые места, которые имеют отношение к нам. Странная привычка говорить и употреблять слово «ум» и не представлять себе, что это такое есть на самом деле. Как я могу говорить об уме, когда я не знаю, что такое ум.
Вот начинает он следующим: «Следуя авторам, суть ума» — далее идет перечень, в чем суть ума у разных авторов.
У одного психолога это есть уменье достигнуть цели, у другого — это власть комбинаций, у третьего — власть абстракций, у четвертого — способность образовывать справедливое суждение — особенно умное определение и т. д. — это образование общей идеи, это способность анализировать и синтезировать, понимать, изобретать, фабриковать орудия, пользоваться опытом, обучаться, давать хорошие ответы с точки зрения истины, предсказывать точно будущее, давать отношение между вещами и т. д. и т. д. — и конца нет.
«Если бы мы желали закончить эти определения, то мы бы никогда не кончили, нужно лучше сказать никогда бы не начали определять эмпирический объект ума». Это интересно, но сам автор не удержался, чтобы не дать новое определение: «понятие нового положения», мне кажется, есть истинное определение ума, ибо если положение или задача при их решении не были бы новыми, то не было бы речи об уме, то был бы другой процесс: память, привычка, рутина, повторение и т. д., одним словом, автоматизм. «Наше определение очень гармонирует с общим употреблением, которое противополагает ум инстинкту и привычке».
И дальше он начинает со своего определения, которое он считает почему-то лучше других. Как вам нравится! Удивительная штука, суют слова, а никак сговориться не могут, что они значат. Меня это удивляет, потому что я знаю, что много годов тому назад американцы обнаружили чисто американскую отвагу и хотели составить психологический словарь. При таких условиях это совершенно безнадежная задача. Долгое время дело у них не шло, от одного редактора оно переходило к другому. Наконец, оказался какой-то энергический человек — Уоррен, он кажется уже умер. Он, наконец, издал этот словарь, но покупать и тратить на него деньги не стоит. Никакого толку нет, до такой степени все неудачно [203].

[203] Говард Уоррен — составитель ряда справочных книг по психологии. Выпустил в 1934 г. «Психологический словарь» («Dictionary of psychology»), о котором говорит И. П. Павлов.

Я вам сейчас почитаю, что пишет этот автор о наших условных рефлексах. Смотрите, какая жалкая эквилибристика слов, прямо пожимаешь плечами!
Прежде всего для нашего факта условных рефлексов он выдумал новое слово. Не знаю, употребляет ли он первый, а может быть и другие употребляют это «включение» — implication. Это латинское слово. Он и наши условные рефлексы называют не ассоциациями, a implication — включением.
Слушайте дальше, я немножко займу вас, господа, тут три страницы.
«Включение есть процесс, необходимый для наших потребностей приспособления. Без него мы не могли бы пользоваться опытом. Наша жизнь походила бы на сизифов труд: никакие приобретения не служили бы нам с точки зрения выбора в наших следующих поступках. Что произошло бы в самом деле, если бы мы не имели тенденции приписывать необходимость всякой комбинации, всякой связи, которая нам представляется, если бы не были наклонны рассматривать как необходимые аттрибуты те качества, которые представляют объект, которые мы встречаем в первый раз. Как бы мы относились к нему во второй раз?» — Видите. — «Вот например, в лесу плод, который мы пробуем, вкушаем. Его вкус кислый, неприятный. Наш дух не ограничивается ассоциировать эту кислотность с формой и с его цветом таким образом, чтобы, увидевши этот плод, мы бы вызывали воспоминание этой самой кислотности, ощущенной нами». Видите, не ограничивается почему-то? Казалось, именно так и есть, что это мы вспоминаем, что с этим видом кислотность связана, а он говорит — «не ограничивается» ...
...Что такое, как увязывать? Мы помним, что эта самая кислотность связана с этой формой и цветом, но он говорит, что нет, что это не ограничивается этим.
И дальше: «Если бы это включение не было само включено в первое отношение, которое мы испытали, то какое бы у нас было основание для реакции в будущем?» Что это? Игра слов? Вместо того, чтобы сказать, что они связаны. Нет, если бы они не были включены в такое отношение, то как бы мы относились в следующий раз — нельзя понять.
Затем начинается полное буйство словесное:
«Включение существует на основе закона репродукции подобных, воспроизведения подобных, которые выражают тот факт, что индивидуум пытается повторять реакции, которые ему раньше были полезны, — повторять их в идентичном тождестве или аналогичном состоянии — включение есть в то же время принцип генерализации и индукции, которая происходит на законе воспроизведения подобных».
Кто другой прочитает — подумает: «боже мой, какая глубина мудрости, где здесь мне понять!» А на самом деле это сплошная чепуха, это просто туман. Простите меня. Но это вы увидите дальше. Обыкновенный человек подумает: «Значит я необразованный, значит я совершенно ничего не знаю и поэтому понимать не могу». Я же стою на том, что у них это игра...
Реагировать на новые положения, опираясь на старые опыты — «а опыт значит ассоциация», — это нам указывает характер, что включение погружает его корни в двигательные слои бытия. Что такое? (Смех.) Ничего не объяснил, ничего не доказал и заваливает такую фразу. И дальше еще лучше: «Можно бы сказать, что жизнь включает включения». Ей-богу, нестерпимая игра слов! Что такое?
...«Включение не есть феномен медленный, развивающийся в высший, и это отлично показывают условные рефлексы». Как вам нравится, что «включение не есть феномен медленный, развивающийся в высший, и это отлично показывают условные рефлексы»! На наших глазах все условные рефлексы образуются постепенно, развиваются и усиливаются.
«Их обыкновенно рассматривают, как лишний довод в пользу доктрины ассоциации». Ему хочется эту ассоциацию подпереть. Он без долгих разговоров наши условные рефлексы и ассоциации включает в implication, называя это не ассоциацией, a implication [204].

[204] Implication—в данном случае — включение.

Я прочитал три страницы. Я не вижу ни малейшего основания делать разницу между implication и ассоциацией, тем более, что он говорит о наших вещах.
«Между тем как включение определяется понятием приспособления оно употребляется потребностью приспособления, оно имеет какое-либо действие. Включить это значит ждать, а это значит стремиться к тому, чего ждешь». Что такое? Болтовня сплошная. Господа, вас много, кто из вас может показать истинное основание из этих трех страниц для различия между ассоциацией и включениями этими. Я не вижу. Я прочитал это не один раз и не мог увидеть.
Э. А. Асратян. — Основное то, что он не понял условных рефлексов.
И. П. Павлов. — Это слишком легко, с этим я не согласен.
...Нет, несомненно это особенная порода людей, это особенная область, где мысль настоящая не имеет хода, а постоянно закапывается чёрт знает во что. Это ясно.
...Нет, тут дело не в незнании. Тут дело в игре словами. Эти господа никогда не проверяют реальный смысл слов, они не умеют конкретно охватывать слова. В этом вся штука. Это действительно есть особенная склонность играть словами, не сообразуясь с действительностью. Как же так, и у нас с Клапаредом спор идет годов 20. Помните, первые его мысли были переведены Зеленым, когда я резко с самого начала говорил, что зоопсихологии не должно быть. Теперь вышло так: мы собираем огромную кучу фактов, их систематизируем, абсолютно не считаясь с психологией. Все это происходи на его глазах. Он постоянно в это вникает. Нет, о незнании не может быть речи, раз этот спор идет больше 20 лет.
Значит, психологическая мысль особенная, она не стоит на том, что слова это есть знаки и что если ты хочешь употреблять слова, то каждую минуту за своими словами разумей действительность. А он этого не делает, он этого не хочет делать — иначе понять нельзя.

Because complexes have a certain will-power, a sort of ego, we find that in a schizophrenic condition they emancipate themselves from conscious control to such an extent that they become visible and audible. They appear as visions, they speak in voices which are like the voices of definite people. This personification of complexes is not in itself necessarily a pathological condition. In dreams, for instance, our complexes often appear in a personified form. And one can train oneself to such an extent that they become visible or audible also in a waking condition. It is part of a certain yoga training to split up consciousness into its components, each of which appears as a specific personality. In the psychology of our unconscious there are typical figures that have a definite life of their own.
The so-called unity of consciousness is an illusion. It is really a wish-dream. We like to think that we are one; but we are not, most decidedly not. We are not really masters in our house. We like to believe in our will-power and in our energy and in what we can do; but when it comes to a real show-down we find that we can do it only to a certain extent, because we are hampered by those little devils the complexes. Complexes are autonomous groups of associations that have a tendency to move by themselves, and to live their life apart from our intentions. I hold that the personal unconscious, as well as the collective unconscious, consists of an indefinite, because unknown, number of complexes or fragmentary personalities.
<...>
The complexes, then, are partial or fragmentary personalities. When we speak of the ego-complex, we naturally assume that it has a consciousness, because the relationship of the various contents to the centre, in other words to the ego, is called consciousness. But we also have a grouping of contents about a centre, a sort of nucleus, in other complexes. So we may ask the question: Do complexes have a consciousness of their own? If you study spiritualism, you must admit that the so-called spirits manifested in automatic writing or through the voice of a medium do indeed have a sort of consciousness of their own. Therefore unprejudiced people are inclined to believe that the spirits are the ghosts of a deceased aunt or grandfather or something of the kind, just on account of the more or less distinct personality which can be traced in these manifestations. Of course, when we are dealing with a case of insanity we are less inclined to assume that we have to do with ghosts. We call it pathological then.

Дианетический «демон» — это паразитическая цепь (наподобие электрической). По своему воздействию на разум он похож на постороннее существо. И он происходит исключительно из слов, содержащихся в инграммах.<....> Все «демоны» – паразиты. Другими словами, они изолируют часть аналайзера. «Демон» может думать настолько же хорошо, насколько ум человека способен к мышлению. Он не обладает дополнительной силой и от него нет никакой пользы, только вред. Возможно установить целый компьютер (аналайзер) как «демоническую цепь» и забыть «Я» на маленькой и незаметной полочке.

Немецкий психолог И. Бернер в своих опытах закрывал спящим нос ватой и почти всегда наблюдал следующее: спящий начинал метаться, стонать, затем просыпался и рассказывал о сновидении, в котором какое-то чудовище, постепенно увеличиваясь, грозило его задушить. «Душил домовой!» – заявляли в прежнее время крестьяне, когда заходила речь о таких снах.

Естественный сомнамбулизм, проявление которого встречается не так редко, явился, быть может, одной из причин возникновения старинного поверья о существовании домашнего «духа» – «домового». В ночные часы, когда все в доме спят, этот доброжелательный «дух» будто бы выполняет различные домашние работы, которые днем не успели закончить сами хозяева. На самом же деле все это выполняет один из членов семьи, страдающий сомнамбулизмом.

Everything that we have seen so far indicates that the surgery has left each of these people with two separate minds, i.e., with two separate spheres of consciousness (Gazzaniga, Bogen, and Sperry, 1962, 1963).
<...>
Gazzaniga, M. S., J. E. Bogen, and R. W. Sperry. 1962. Some functional effects of sectioning the cerebral commissures in man. Proc. Natl. Acad. Sci., vol. 48, pt. 2, p. 1765.
Gazzaniga, M. S., J. E. Bogen, and R. W. Sperry. 1963. Laterality effects in somesthesis following cerebral commissurotomy in man. Neuropsychologia, vol. 1, p. 209.

One of the more general and also more interesting and striking features of this syndrome may be summarized as an apparent doubling in most of the realms of conscious awareness. Instead of the normally unified single stream of consciousness, these patients behave in many ways as if they have two independent streams of conscious awareness, one in each hemisphere, each of which is cut off from and out of contact with the mental experiences of the other. In other words, each hemisphere seems to have its own separate and private sensations; its own perceptions; its own concepts; and its own impulses to act, with related volitional, cognitive, and learning experiences.

300.14* Hysterical neurosis, dissociative type*
In the dissociative type, alterations may occur in the patient's state of consciousness or in his identity, to produce such symptoms as amnesia, somnambulism, fugue, and multiple personality.

За последние десять лет мы собрали доказательства того, что в результате срединного разреза головного мозга нарушается обычное единство сознания — и пациент с расщепленным мозгом остается с двумя умами (как минимум), левым и правым (5, 25). Они сосуществуют как две полноценно сознательные единицы, подобно тому как сиамские близнецы – две совершенно отдельные личности.

[оригинал на английском языке]
Over the past ten years we have collected evidence that, following mid line section of the cerebrum, common normal conscious unity is disrupted, leaving the split-brain patient with two minds (at least), mind left and mind right (5, 25). They coexist as two completely conscious entities, in the same manner as conjoined twins are two completely separate persons.

5. Gazzaniga, M. S. 1970. The Bisected Brain. New York: Appleton-Century Crofts.
<…>
25. Sperry, R. W. 1968. Hemisphere deconnection and unity in conscious experience. Amer. Psychologist 23:723-33.

Summary of the Hypothesis
The hypothesis which is the main burden of this paper may be summarized as follows:
One of the most obvious and fundamental features of the cerebrum is that it is double. Various kinds of evidence, especially from hemispherectomy, have made it clear that one hemisphere is sufficient to sustain a personality or mind. We may then conclude that the individual with two intact hemispheres has the capacity for two distinct minds. This conclusion finds its experimental proof in the split-brain animal whose two hemispheres can be trained to perceive, consider, and act independently. In the human, where propositional thought is typically lateralized to one hemisphere, the other hemisphere evidently specializes in a different mode of thought, which may be called oppositional.
The rules or methods by which propositional thought is elaborated on “this” side of the brain (the side which speaks, reads, and writes) have been subjected to analyses of syntax, semantics, mathematical logic, etc., for many years. The rules by which appositional thought is elaborated on the other side of the brain will need study for many years to come.

Я стал думать об этом во время чтения книги американского психолога Джулиана Джейнса «Происхождение сознания при разрушении двухкамерного рассудка» – произведения, содержание которого по своей странности не уступает названию. Подобные книги, как правило, или полностью бредовы, или абсолютно гениальны, среднего не дано. Возможно – первое, но пока не могу сказать наверняка.

Table of contents
Preface to Expanded Edition vii
Preface ix
Copyrights and Acknowledgments xiii
Chapter 1 Divided Consciousness and the Concept of Dissociation 1
Chapter 2 Possession States, Fugues, and Multiple Personalities 17
Chapter 3 Hypnotic Age Regression 43
Chapter 4 Amnesia and Repression 62
Chapter 5 Dreams, Hallucinations, and Imagination 87
Chapter 6 Voluntary and Involuntary Control of Muscular Movement 115
Chapter 7 Automatic Writing and Divided Attention 131
Chapter 8 The Hypnotizable Person and the Hypnotic Experience 155
Chapter 9 Divided Consciousness in Hypnosis: The “Hidden Observer” 185
Chapter 10 How the Hypnotized Person Perceives and Interprets the Hidden Observer 204
Chapter 11 A Neodissociation Interpretation of Divided Consciousness 216
Chapter 12 Neodissociation in a Wider Context 242
Appendix.
The Measurement of Hypnotic Responsiveness 257
References and bibliographic index 267
Addendum 293
Index 301

The hidden observer revealed in a class demonstration
The instructor was conducting a classroom demonstration of hypnotic deafness. The subject of the demonstration was a blind student, experienced in hypnosis, who had volunteered to serve; his blindness was not related to the demonstration, except that any visual cues were eliminated. After the induction of hypnosis, he was given the suggestion that, at the count of three, he would become completely deaf to all sounds. His hearing would be restored to normal when the instructor’s hand was placed on his right shoulder. To be both blind and deaf would have been a frightening experience for the subject had he not known that his deafness was quite temporary. Loud sounds were then made close to the subject’s head by banging together some large wooden blocks. There was no sign of any reaction; none was expected because the subject, in a previous demonstration, had shown a lack of responsiveness to the shots of a starter’s pistol. He was also completely unresponsive to any questions asked of him while he was hypnotically deaf.

One student in the class questioned whether “some part” of the subject might be aware of what was going on. After all, there was nothing wrong with his ears. The instructor agreed to test this by a method related to interrogation practices used by clinical hypnotists. He addressed the hypnotically deft subject in a quiet voice:
As you know, there are parts of our nervous system that carry on activities that occur out of awareness, of which control of the circulation of the blood, or the digestive processes, are the most familiar. However, there may be intellectual processes also of which we are unaware, such as those that find expression m night dreams. Although you are hypnotically deaf, perhaps there is some part of you that is hearing my voice and processing the information. If there is, I should like the index finger of your right hand to rise as a sign that this is the case.

To the surprise of the instructor, as well as the class, the finger rose! The subject immediately said:
Please restore my hearing so you can tell me what you did. I felt my finger rise in a way that was not a spontaneous twitch, so you must have done something to make it rise, and I want to know what you did.

The instructor placed his hand on the subject’s right shoulder to restore his hearing, and the following conversation took place.

Can you hear my voice now?
Yes, I hear you. Now tell me what you did.
What do you remember?
I remember your telling me that I would be deaf at the count of three, and could have my hearing restored when you placed your hand on my shoulder. Then everything was quiet for a while. It was a little boring just sitting here, so I busied myself with a statistical problem I have been working on. I was still doing that when I suddenly felt my finger lift; that is what I want you to explain to me.

The subject was assured that he would soon be informed about everything that had transpired. At this point an important innovation was introduced. In the laboratory we had been doing some experiments on automatic writing, as described in Chapter 7. We had found that material not in the subject’s awareness could be recovered through the writing of the hand of which the subject was unaware. It seemed worth testing with this highly hypnotizable subject whether, by analogy, “automatic talking” might yield results similar to automatic writing.

The subject was aroused from hypnosis and told that he would remember everything. He then recalled all that had happened and had been said.
This unplanned demonstration clearly indicated that a hypnotized subject who is not aware of a source of stimulation (in this case auditory) may nevertheless be registering the information coming from the stimuli. Further, he may be understanding it; thus, under appropriate circumstances, what was unknown to the hypnotized part of him can be uncovered and talked about. For convenience of reference, we speak of the concealed information as available to a “hidden observer”.

Earlier evidences of a hidden observer
Something brought to light as readily as covert pain felt in hypnotic analgesia, covert hearing in hypnotic deafness, or the other evidences of a hidden observer, represent events that most likely have been noticed in the past. Investigators have too long been interested in hidden aspects of the mind to have stumbled across almost everything that we rediscover.
Durand de Gros, in 1868, indicated his belief that some subego might suffer when surgery was performed with hypnotic analgesia, even though the conscious ego was ignorant of the suffering.

It should be noted that the “hidden observer” is a metaphor for something occurring at an intellectual level but not available to the consciousness of the hypnotized person. It does not mean that there is a secondary personally with a life of its own — a kind of homunculus lurking in the shadows of the conscious person. The “hidden observer” is merely a convenient label for the information source tapped through experiments with automatic writing and automatic talking.

The metaphor of hidden observer was used in discussions with them and is used in this chapter to refer to the report of covert pain or hearing substantially greater than that reported overly in hypnotic analgesia and deafness as usually studied. The hidden observer technique refers to gaining access to the covert material primarily through a special interrogation while the hypnotist’s hand has been placed the subject’s shoulder, according to a prior announced plan that, while the hand is there, the subject will be in touch with a hidden part of himself that knows more than the hypnotized part about what is going on.

The hidden observer phenomenon
The “hidden observer” was introduced as a metaphor to describe a memory structure based on material that the person had registered and stored in memory without being aware that the material had been experienced and processed. With some highly hypnotizable persons, the presence of such memories could be detected by the recovery through the use of appropriate methods such as automatic writing or a technique described as automatic talking (Chapters 9 and 10).

The “hidden observer” metaphor was intended to imply only a temporary division of consciousness, so that a recent experience was registered — and the information processed — even though the information was never conscious and was not normally available to recall. It was not intended to imply a hidden fraction of the personality persisting through time, but merely an organized cognitive structure of recent information acquired covertly that could be made available only through special procedures (Hilgard, 1984). This conception was challenged by an interpretation that accepted preestablished ego states that had a history of their own and had endured through time.

The model we are proposing here is that the normal brain is split into many domains. What can be done surgically and with sodium amytal are only exaggerated instances of a more general phenomenon, one that may prove to be a key to a viable model of mind. Pursuing this model, we turn to a corollary of the idea that information is multiply encoded, namely, that various aspects of experience are stored in multiple loci in the brain.

The multiple self and free will

We are faced, it seems, with a new problem in analyzing the person. The person is a conglomeration of selves-a sociological entity. <…>
Such a state of affairs makes the job for society and its judges extremely difficult. To which self do they mete out their punishments? As it stands, judges are, metaphorically speaking, called upon to punish the whole town for the wayward actions of one of its citizens. It is, of course, a poor solution, and in some sense, it may underlie the reason that punishment and rehabilitation rarely are effective in exercising behavioral control on a convicted felon. Just as social programs work poorly on a whole town because they are inherently unable to anticipate all the separate needs and conditions of its citizenry, the personal directive toward the person is equally sloppy and inaccurate in hitting the mark-the self that is responsible for the action in question.

Функциональные свойства распределенных систем
Из классической анатомии хорошо известно, что многие крупные образования головного мозга объединены внешними путями в сложные системы, включая массивные сети с повторными входами. Три группы описанных выше недавно обнаруженных фактов пролили новый свет на системную организацию головного мозга. Первая из них состоит в том, что основные структуры головного мозга построены по принципу повторения одинаковых многоклеточных единиц. Эти модули представляют собой локальные нейронные цепи из сотен или тысяч клеток, объединенных сложной сетью интрамодульных связей. Модули любого образования более или менее одинаковы, но в разных образованиях они могут резко различаться. Модульная единица новой коры — это описанная выше вертикально организованная группа клеток. Такие основные единицы представляют собой одиночные трансламинарные цепи нейронов, мини-колонки, которые в некоторых областях собраны в более крупные единицы, величина и форма которых неодинаковы в разных местах. Но предполагается, что по своему качественному характеру функция обработки информации в новой коре одинакова в разных областях, хотя этот внутренний аппарат может быть изменен его предыдущей историей, особенно в критические периоды онтогенеза.

Karl Menninger (1893–1990) wrote: <...> Groups of ideas, together with their emotional concomitants, may become split off from the main personality <...> and continue a separate existence

300.14 Multiple Personality
The essential feature is the existence within the individual of two or more distinct personalities, each of which is dominant at a particular time. Each personality is a fully integrated and complex unit with unique memories, behavior patterns, and social relationships that determine the nature of the individual's acts when that personality is dominant. Transition from one personality to another is sudden and often associated with psychosocial stress.
Usually the original personality has no knowledge or awareness of the existence of any of the other personalities (subpersonalities). When there are more than two subpersonalities in one individual, each is aware of the others to varying degrees. The subpersonalities may not know each other or be constant companions. At any given moment one personality will interact verbally with the external environment, but none or any number of the other personalities may actively perceive (i.e., "listen in on") all that is going on.
The original personality and all of the subpersonalities are aware of lost periods of time. "They" will usually admit to this if asked, but will seldom volunteer this information.
The individual personalities are nearly always quite discrepant and frequently seem to be opposites. For example, a quiet, retiring spinster may alternate with a flamboyant, promiscuous bar habitué on certain nights. Usually one of the personalities over the course of the disorder is dominant.

Diagnostic criteria for Multiple Personality
A. The existence within the individual of two or more distinct personalities, each of which is dominant at a particular time.
B. The personality that is dominant at any particular time determines the individual's behavior.
C Each individual personality is complex and integrated with its own unique behavior patterns and social relationships.

ДЕМОН (DEMON): 1. Обходной контур в уме. Аналогично элекронному механизму. (DMSMH Gloss) 2. Настоящий “добросовестный” демон – это тот, который заставляет звучать в уме чьи-то голо­са, озвучивать мысли или отдает эхом произне­сенное про себя слово или тот, который дает всевозможные запутывающие советы, как кто-то реальный, существующий вне человека. (DMSMH, p. 88) 3. Дианетика использует этот термин как нагляд­ный жаргон. (EOS, p. 16)

ДЕМОНЫ (demons): механизмы, созда­ваемые инграммой. Демоны забирают в свое распоряжение часть анализатора, и поэтому действуют подобно разумному существу.

ДЕМОНСКИЙ КОНТУР: 1. Это тот механизм ума, установленный инграммой, ко­торый будучи рестимулированным и перегру­женным вторичными инграммами, забирает часть аналайзера и действует как отдельная сущность. Любая команда, содержащая “ты” (возможно “Вы” – по-английски “ты” и “вы” звучит одинаково – you) и стремящаяся влиять или сводить к нулю мнение человека – это де­монский контур. Он не станет по-настоящему живым демонским контуром до тех пор, пока не произойдет кий-ин и не соберутся вторич­ные инграммы и локи. (NOTL, стр. 80) 2. Сильно заряженная порция аналитического ума, которая была от­хвачена реактивным умом и занимается пода­чей приказов, отгородившись при помощи за­ряда в отдельную сущность. (SOS, стр. 67) 3. Любой контур, который озвучивает для вас ваши мысли. Это не существует на самом деле. Это установлен­ный инграммами механизм, и он замедляет ва­ше мышление. (DASF)

It has now become a familiar story in neuroscience that when you divide the brain surgically by midline section of the cerebral commissures the mind also is correspondingly divided. Each of the disconnected hemispheres continues to function at a high level, but most conscious experience generated within one hemisphere becomes inaccessible to the conscious awareness of the other. The parallel mental functions of the separated hemispheres are found to differ further in important ways, the most conspicuous being that the disconnected left hemisphere retains the ability to speak its mind, much as before, whereas the right hemisphere, for most practical purposes, is unable to express itself either in speech or in writing.

From the collective results of these and similar kinds of tests, it is inferred that both disconnected hemispheres retain mental function at a rather high level but are no longer cognizant of most mental functions of the partner hemisphere. The two disconnected hemispheres can further be shown to function concurrently but independently in parallel, by presenting different stimulus items simultaneously to the two hands or to the two visual half fields. Under these conditions each of the two hemispheres are found to process concurrently their own separate perceptual-cognitive-mnemonic functions, and these may be grossly incompatible or even mutually contradictory, without either hemisphere noticing that anything is wrong — so separate are the inner experiences of the disconnected hemispheres. The basic hemisphere disconnection syndrome is apparent as well in experiments with animals, as shown earlier in extensive studies on cats and subhuman primates during the 1950s [20,22]. As in man the surgically separated hemispheres were found to perceive, learn and remember independently at a high level apparently with equal proficiency on left and right sides.
Some authorities, concerned for the essential unity of the conscious self have been reluctant to accept the conclusion that the mind is divided by commissurotomy, maintaining instead that the mind and self remain unified within the language hemisphere or centered in the intact brain stem or in the person as a whole and that the nonspeaking, subordinate hemisphere operates only as a computer-like, unconscious automaton. (A recent treatment of this controversy may be found in Zangwill [24]. See also [14].) While these alternative interpretations may better conform with common concepts and traditions regarding the essential unity of the inner being, we have not been able to see any real justification in our test findings for denying consciousness to the disconnected mute hemisphere. Everything we have observed in many kinds of task performances over many years of testing reinforces the conclusion that the mute hemisphere has an inner experience of much the same order as that of the speaking hemisphere though differing in quality and cognitive faculties as will be outlined later. Clearly the right hemisphere perceives, thinks, learns and remembers all at a the retention of an intact, undamaged right hemisphere. Although this disparity is still not fully resolved the evidence seems to be settling out hin favor of the conclusions drawn from commissurotomy. In particular, the language profile of the right hemisphere after commissure section conforms rather well to that seen after rare surgical removals of the speech hemisphere for malignancy [17]. The vocabulary in the disconnected right hemisphere for comprehension of single spoken words about 10 years after surgery is found to have a mental age rating only slightly below that of the language hemisphere [33].

An extreme position in regard to selfhood and “personal identity" is held by Puccetti [16] and Bogen [2] and their followers who infer that each hemisphere must have a separate mind of its own, not only after brain bisection but also in the normal intact brain as well. The surgery, they argue, simply reveals what already is there, namely, that we are all of us actually a dual compound of right and left minds, or “persons" as Puccetti puts it and that this bicameral condition normally goes undetected because the experiences of right and left hemispheres are kept in close synchrony when the commissures are intact. I myself have favored the view that the conscious mind is normally single and unified, mediated by brain activity that spans and involves both hemispheres.

14. Nagel, T. Brain bisection and unity of consciousness. Synthese 22, 396-413. 1971.
16. Puccetti, R. Brain bisection and personal identity. Br. J. Phil. Sci. 24, 339-355, 1973.
17. Smith, A. Speech and other functions after left (dominant) hemispheredomy. J, Neurol. Neurosurg. Psvchiat. 29, 467-471. 1966.
<…>
20. Sperry, R. W. Cerebral organization and behavior. Science 133, 1749-1757, 1961.
<…>
22. Sperry, R. W. Mental unity following surgical disconnection of the cerebral hemispheres. The Harvey Lectures Series. 62, pp. 293-323. Academic Press, New York, 1968.
<…>
24. Sperry, R. W. Consciousness and the cerebral hemispheres. In Hemisphere Function of the Human Brain, S. Dimond and J. Beaumont (Editors). Paul Elek. London, 1974.

I think this notion of linear, unified conscious experience is dead wrong. In contrast, I argue that the human brain has a modulartype organization. By modularity I mean that the brain is organized into relatively independent functioning units that work in parallel. The mind is not an indivisible whole, operating in a single way to solve all problems. Rather, there are many specific and identifiably different units of the mind dealing with all the information they are exposed to. The vast and rich information impinging on our brain is broken up into parts, and many systems start at once to work on it. These modular activities frequently operate apart from our conscious verbal selves.

In short, our species has a special brain component I will call the "interpreter." Even though a behavior produced by one of these modules can be expressed at any time during our waking hours, this special interpreter accommodates and instantly constructs a theory to explain why the behavior occurred. While the interpreter does not actually know why there was an impulse to consume frogs' leg it might hypothesize, "Because I want to learn about French food." This special capacity, which is a brain component found in the left dominant hemisphere of right-handed humans, reveals how important the carrying out of behaviors is for the formation of many theories about the self. The dynamics that exist between our mind modules and our left-brain interpreter module are responsible for the generation of human beliefs.

The split-brain patient allows us to conduct discrete experiments that examine how two separate mental systems interact. <…> I am arguing that this special instance gives a much more general insight into normal brain organization. My interpretation is that the normal brain is organized into modular-processing systems, hundreds of them or maybe even thousands, and that these modules can usually express themselves only through real action, not through verbal communication. Most of these systems, not unlike those existing in animals, can remember events, store affective reactions to those events, and respond to stimuli associated with a particular memory.

Figure 5.4. The many observations on split-brain patients all lead to the conclusion that the brain is organized in a modular fashion with each module capable of producing independent behaviors. Once the behaviors are emitted, the left-hemisphere language-based system interprets the behavior and constructs a theory as to its meaning.

The question is an intellectual, philosophical one: What is the meaning of the word “I”? Yet the question is also a pragmatic, reallife, soul-ripping issue: Which one of the many people who I am, the many inner voices inside me, will dominate? Who, or how, will I be? Which part of me decides? And can that part in turn have inner conflicts about how to decide which version of me it wants to let dominate? <...> How can we understand the nature of our selves when we are composed of so many myriads of parts, none of which we understand? How are those parts put together? How does the total add up to, a self, a soul, a you or a me? <...>
Part of me was intending to read that dialogue to you tonight. One inner voice spoke for it. But another, more urgent inner voice spoke eloquently against it. <...> Who was this other Doug Hofstadter that was so rudely intruding? And what did he want to say? Why was he fighting for control of my top level? What in him insisted that the story <....> was not appropriate?

Competing subselves cannot be held in check indefinitely. They cannot be clamped down, forbidden to act. For each “inner voice” is in actuality composed of millions of smaller parts, each of which is active, and under the proper circumstances, those small activities will someday all “point in the same direction,” and at that moment the inner voice will crystallize, will undergo what is called a phase transition, will emerge from obscurity and proclaim itself an active member of the community of selves.

I see it happening in me all the time. I have a “piano-playing subself,” who, once he is given the floor, refuses to relinquish it for hours on end — until <...> until the phone rings or my watch beeps at me, telling me that some other facet of life must be attended to. And somehow, in such circumstances, there is a governing personality who can grab control away from the “hijacker.” In fact, it is not at all hard to dislodge the piano-playing hijacker, or the [Rubik’s] cubing hijacker, or any other subself, when a phone call comes. <...> Choices must be made, so there must be a highest-level body whose purpose is to make choices rapidly and reliably, one that sorts out the priority of subselves and allows only the one deemed most important to take charge.

Instead of a single intellectual entity that can judge many different kinds of events equably, the mind is diverse and complex. The mind contains a changeable conglomeration of “small minds” — fixed reactions, talents, flexible thinking — and these different entities are temporarily employed — wheeled into consciousness — then usually discarded, returned to their place, after use. Which of the many small minds gets wheeled in depends on many factors, some within our control, others not.

We may well be able to decide how to behave in a situation when we are calm and can see many ways of acting, but that does not mean that it can be done. The small minds that we think we may choose from may be unavailable to consciousness when we need them.

It is a question of who is running the show. In most people, at most times, the automatic system of the MOS [Mental Operating System] organizes which small mind gets wheeled in, most likely on that automatic basis of blind habit. But there is a point when a person can become conscious of the multiminds and begin to run them rather than hopelessly watch anger wheel in once again.

the idea that we have one rational mind seriously undersells our diverse abilities. It oversells our consistency, and it emphasizes the very small rational islands in the mind at the expense of the vast archipelago of talents, opportunities, and abilities surrounding them.

You may not like some parts, perhaps entire “subpersonalities,” of someone, but there is a problem: people come in large and inconsistent packages, like other groups, teams, companies, and the like. These people may swing in different small minds at times, some of which you may find objectionable <...> Considering others in the same way we consider groups or crowds, like our company, favourite team, or restaurant, might be the shift in understanding we need to make. “I like the food, but not the décor,” neatly separate different functions, and we can decide whether to go to the restaurant again. The same approach could be used in marriage and in other close relationships.

https://ishk.net/healing-brain-seminar-july-1986/
THE HEALING BRAIN III
A Continuing Education Conference
Saturday, July 19, 1986

Co-sponsored by
The University of California Santa Barbara Extension
and The Institute for the Study of Human Knowledge
<....>
Lectures
Multimind
Robert E. Ornstein, Ph.D.
We do not have a thoroughly modern mind although we live in a thoroughly modern world. We do not have a single brain; we have a multiple one. We have a complex and unorganized collection of special-purpose solutions to meet different circumstances. We have “small minds of the body” which control health. The brain contains several different and independent centers of action each of which has a “mind of its own.” There are significant problems for the maintenance of our health when our separated small minds disagree.

Эта книга пытается объяснить, как работает разум. Способен ли интеллект возникнуть из состояния неразумности? Чтобы ответить на этот вопрос, мы покажем, что разум возможно создать, сконструировать из множества малых составных частей, каждая из которых сама по себе бессмысленна и неразумна.
«Обществом разума» я буду впредь именовать такую схему, в которой каждое сознание представляется состоящим из множества мелких процессов. Указанные процессы мы будем называть агентами. Каждый ментальный агент по отдельности выполняет некое простое действие, для чего не требуется ни разум, ни мышление вообще. Тем не менее, когда мы объединяем указанных агентов в сообщества – посредством весьма своеобразных способов, – это ведет к возникновению подлинного интеллекта.
В моей книге нет специфических технических подробностей. Она также представляет собой сообщество – сообщество многих малых идей. Каждая из этих идей сама по себе олицетворяет лишь то или иное проявление здравого смысла, но при объединении достаточного их количества мы обретаем возможность объяснить загадки разума.

In our brains there is a cobbled-together collection of specialist brain circuits, which, thanks to a family of habits inculcated partly by culture and partly by individual self-exploration, conspire together to produce a more or less orderly, more or less effective, more or less well designed virtual machine, the Joycean machine. By yoking these independently evolved specialist organs together in common cause, and thereby giving their union vastly enhanced powers, this virtual machine, this software of the brain, performs a sort of internal political miracle: It creates a virtual captain of the crew, without elevating any one of them to long-term dictatorial power. Who's in charge? First one coalition and then another, shifting in ways that are not chaotic thanks to good meta-habits that tend to entrain coherent, purposeful sequences rather than an interminable helter-skelter power grab.

Such an experiment is Multiple Personality Disorder (MPD), in which a single human body seems to be shared by several selves, each, typically, with a proper name and an autobiography. The idea of MPD strikes many people as too outlandish and metaphysically bizarre to believe — a "paranormal" phenomenon to discard along with ESP, close encounters of the third kind, and witches on broomsticks. I suspect that some of these people have made a simple arithmetical mistake: they have failed to notice that two or three or seventeen selves per body is really no more metaphysically extravagant than one self per body.
One is bad enough!
<...>
The normal arrangement is one self per body, but if a body can have one, why not more than one under abnormal conditions?

The mind is a squadron of simpletons.

300.14 Dissociative Identity Disorder (formerly Multiple Personality Disorder)
Diagnostic Features
The essential feature of Dissociative Identity Disorder is the presence of two or more distinct identities or personality states (Criterion A) that recurrently take control of behavior (Criterion B). There is an inability to recall important personal information, the extent of which is too great to be explained by ordinary forgetfulness (Criterion C). The disturbance is not due to the direct physiological effects of a substance or a general medical condition (Criterion D). In children, the symptoms cannot be attributed to imaginary playmates or other fantasy play.
Dissociative Identity Disorder reflects a failure to integrate various aspects of identity, memory, and consciousness. Each personality state may be experienced as if it has a distinct personal history, self-image, and identity, including a separate name. Usually there is a primary identity that carries the individual's given name and is passive, dependent, guilty, and depressed. The alternate identities frequently have different names and characteristics that contrast with the primary identity (e.g., are hostile, controlling, and self-destructive). Particular identities may emerge in specific circumstances and may differ in reported age and gender, vocabulary, general knowledge, or predominant affect. Alternate identities are experienced as taking control in sequence, one at the expense of the other, and may deny knowledge of one another, be critical of one another, or appear to be in open conflict. Occasionally, one or more powerful identities allocate time to the others. Aggressive or hostile identities may at times interrupt activities or place the others in uncomfortable situations.
Individuals with this disorder experience frequent gaps in memory for personal history, both remote and recent. The amnesia is frequently asymmetrical. The more passive identities tend to have more constricted memories, whereas the more hostile, controlling, or "protector" identities have more complete memories. An identity that is not in control may nonetheless gain access to consciousness by producing auditory or visual hallucinations (e.g., a voice giving instructions). Evidence of amnesia may be uncovered by reports from others who have witnessed behavior that is disavowed by the individual or by the individual's own discoveries (e.g., finding items of clothing at home that the individual cannot remember having bought). There may be loss of memory not only for recurrent periods of time, but also an overall loss of biographical memory for some extended period of childhood. Transitions among identities are often triggered by psychosocial stress. The time required to switch from one identity to another is usually a matter of seconds, but, less frequently, may be gradual. The number of identities reported ranges from 2 to more than 100. Half of reported cases include individuals with 10 or fewer identities.

Diagnostic criteria for 300.14 Dissociative Identity Disorder
A. The presence of two or more distinct identities or personality states (each with its own relatively enduring pattern of perceiving, relating to, and thinking about the environment and self).
B. At least two of these identities or personality states recurrently take control of the person's behavior.
C. Inability to recall important personal information that is too extensive to be explained by ordinary forgetfulness.
D. The disturbance is not due to the direct physiological effects of a substance (e.g., blackouts or chaotic behavior during Alcohol Intoxication) or a general medical condition (e.g., complex partial seizures). Note: In children, the symptoms are not attributable to imaginary playmates or other fantasy play.

https://www.iuniverse.com/en/bookstore/bookdetails/112895-Beyond-the-Conscious-Mind
A new understanding of consciousness that helps you to better understand your own and others behavior. Your mind is a self-organized team of specialized independent modules that each take control of your behavior depending upon context. One of these modules, the “self-module”, is the verbal interpreter of all of your behavior. However this self-module only controls behavior when you are using self-control. Introspection is thus usually nothing more than self-serving rationalization. Using experimental evidence Blakeslee clearly demonstrates the many mental illusions created by this flawed understanding of self and helps you to develop a new, more accurate, self-concept.

Our own culture's self-concept has a similarly disabling major flaw. Our concept of consciousness presupposes a mental unity that is a gross distortion of the way our mind actually works. We imagine a unified mental world where all behavior emanates from a singular self.
Yet there is significant evidence that your brain is actually organized into hundreds of independent centers of thought called “modules”. Each module is an independently thinking specialist that evolves to fill a specific need. What we call the self is actually just one of these many modules. Though this self module is usually not in control, we are taught to imagine that the self module controls all behavior. Since this belief forms the very core of our conscious experience, it feels convincingly true.
In this scientific age it may seem amazing that our understanding of the mind could be so basically incorrect that we mistake a collection of separate centers of thought for a singular mind.

Roger Sperry's Nobel prize-winning split-brain experiments in the 1960s shook that confidence by clearly demonstrating that when the two halves of the human brain are surgically separated, at least two conscious thinking entities can be demonstrated to simultaneously exist in one head. This discovery led him and others in his team to reconsider the convincing illusion of mental unity we all experience as normal consciousness. The resulting explosion of new multidisciplinary thinking about the mind has been called the cognitive revolution. The falsehood of the single mind concept has finally been exposed and replaced with an understanding of how the mind spontaneously organizes into a collection of specialized modules of thought.

<...> consciousness is not a single, generalized process. Rather, consciousness may be an emergent property, arising out of hundreds or thousands of specialized systems — that is, modules (Gazzaniga, 2011). These specialized neural circuits enable the processing and mental representation of specific aspects of conscious experience. Many of these modules may be connected to some of the other modules, but not to most of them. And these components compete for attention. For instance, the neural circuits responsible for the itch on your back, the memory of Friday night’s date, the rumblings of your stomach, the feeling of the sun on your cheek, and the paper that you are working on are fighting for attention. From moment to moment, different modules win the competition, and its neural representation is what you are conscious of in that moment. This dynamic, moment-to-moment cacophony of systems comprises our consciousness. Yet, the weird thing is that we don’t experience the chatter going on up there as the battle rages. What emerges is a unified experience in which our consciousness flows smoothly from one thought to the next, comprising a single unified narrative. The interpreter is crafting this narrative. This specialized neural system continually interprets and rationalizes our behavior, emotions, and thoughts after they occur.
Remarkably, this view of consciousness is completely dependent on the existence of the specialized modules. If a particular module is impaired or loses its inputs, it alerts the whole system that something is wrong. For example, if the optic nerve is severed, the patient immediately notices that he is blinded. But if the module itself is removed, as in the case of cortical blindness (see Chapter 5), then no warning signal is sent and the specific information processed by that specialized system is no longer acknowledged (out of sight, out of mind – so to speak).
This view explains the phenomenon known as anosognosia, in which patients with certain brain lesions are unaware of and deny that they have clearly observable deficits. For instance, one whole side of their body may be paralyzed, yet they deny they have any problems.
This model of the physical basis of conscious experience can also explain the behavior of split-brain patients. When the left hemisphere’s interpreter does not receive input from any of the right hemisphere’s modules, then the right hemisphere and any knowledge of the right hemisphere cease to consciously exist. Thus, the split-brain patient’s speaking left brain never complains about the shortcomings it may be experiencing due to its disconnection from the right brain. It doesn’t know there are any. Some may argue that this is because the right hemisphere contributes little to cognition, but we have seen in this chapter that the right brain is clearly superior at a number of tasks, including part–whole relations, spatial relationships, spatial matching, veridical memory recollections, amodal completion, causal perception, and processing faces. The right hemisphere must contribute to conscious experience when the corpus callosum is intact; yet when severed, the right hemisphere is not missed. This observation is in synch with the idea that our entire conscious experience arises out of the moment-to-moment tussle as an untold number of specialized modules in the brain are vying for attention, while the left hemisphere’s interpreter strings them together in a coherent narrative.

Живатма – «Я» каждого живого существа: элементарной частицы, атома, молекулы, минерала, растения, животного, человека. Живая, индивидуальная, неделимая, самосветящаяся частица Рамхи, равная Ему по качеству, но не по могуществу. Как пишется в Ведах, живатма имеет размеры одной десятитысячной части сечения волоса, т.е. она меньше любой простейшей частицы. Живатму невозможно разрубить, сжечь, намочить водой, иссушить ветром; она никогда не рождалась и не погибает, когда умирает тело; она вне времени и вне пространства. Поэтому живатма духовна, а не материальна. Живатма, имеющая наибольший опыт эволюционного развития среди всех живатм какого-либо тела, становится главенствующей в этом теле и называется Живой.

Крода – обряд сожжение тела умершего человека, отправление его к Роду. Правильно исполненное и проведённое в благоприятное время кродирование, которое сопровождается направленными на помощь усопшему молитвами, способствует переходу живатм Плотского тела в Жарье тело. В противном случае живатмы возвращаются в животное, растительное и минеральное царства (когда тело идёт в пищу животным, растениям и разлагается на химические элементы).

What did our experiments suggest? It may be that our models of human behavior need to be rethought. Perhaps there is no such thing as a fully integrated human being. We may, in fact, be an agglomeration of multiple selves.

http://www.robkurzban.com/books/why-everyone-else-is-a-hypocrite
Robert Kurzban shows us that the key to understanding our behavioral inconsistencies lies in understanding the mind's design. The human mind consists of many specialized units designed by the process of natural selection. While these modules sometimes work together seamlessly, they don't always, resulting in impossibly contradictory beliefs, vacillations between patience and impulsiveness, violations of our supposed moral principles, and overinflated views of ourselves.
This modular view of the mind undermines deeply held intuitions about ourselves, as well as a range of scientific theories that require a "self" with consistent beliefs and preferences. Modularity suggests that there is no "I." Instead, each of us is a contentious "we" — a collection of discrete but interacting systems whose constant conflicts shape our interactions with one another and our experience of the world.

Chapter 1 Consistently Inconsistent
Chapter 2 Evolution and the Fragmented Brain
Chapter 3 Who Is “I”?
Chapter 4 Modular Me

In this book, I try to persuade you that the human mind consists of many, many mental processes — think of them as little programming subroutines, or maybe individual iPhone applications — each operating by its own logic, designed by the inexorable process of natural selection; and, further, that what you think and what you do depends on which process is running the show — your show — at any particular moment. Because which part of the mind is in charge changes over time, and because these different parts are designed to do very different things, human behavior is — and this shouldn’t be a surprise — complicated.

Because of the way evolution operates, the mind consists of many, many parts, and these parts have many different functions. Because they’re designed to do different things, they don’t always work in perfect harmony.
The large number of parts of the mind can be thought of as, in some sense, being different “selves,” designed to accomplish some task. This book is about all these different selves, some of which make you run, some of which make you lazy, some of which make you smart, and some of which keep you ignorant. You’re unaware of many of them. They just do what they’re designed to do, out of sight and, as it were, out of mind.
This book is about how all of these different parts of mental machinery get along or, occasionally, don’t get along, and it’s about how thinking about the mind this way explains the large number of contradictions in human thought and behavior.

In this book, I present arguments and evidence that the human mind — your mind — is modular, that it consists of a large number of specialized parts, and that this has deep and profound implications for understanding human nature and human behavior. One important part of this is that modules, because they are separated from one another, can simultaneously hold different, mutually contradictory views, and there is nothing particularly odd or surprising about this.

Part of this functional approach includes the idea that in the same way computer software that is very flexible consists of a very large number of subroutines, the human mind has a large number of subroutines — modules — designed for particular purposes. <...>
one idea that is very useful is the idea that if the mind consists of a large number of modules, then it needs one module to speak for the whole. In chapter 4, I introduce the notion that if you like the metaphor of your mind as a government, then “you”—the part of your brain that experiences the world and feels like you’re in “control”—is better thought of as a press secretary than as the president.

This is how I’ll use the word “module” for the rest of the book. It is very much like a subroutine in computing — a bit of computer code that performs a function — generally operating relatively independently of other parts of the code. The details of how subroutines operate — how they perform their function — are often “opaque” or “invisible” to other subroutines, an idea that, as we will see, has a direct analog in terms of the mind’s modularity.

Your brain might be designed to keep certain kinds of information away from other parts of it. Suppose it actually hurts the function of some module to have access to information. This idea isn’t really that crazy — and others have advanced similar ideas before — and in later chapters we’ll visit many cases in which receiving more information undermines function.
If it can actually be useful not to have certain kinds of information in some module in your brain, then selection might have acted to keep some kinds of information out of those modules. Artificial computational systems — human-made computer programs — have this property. Many subroutines are constructed in such a way that the details of their operation are made unavailable to other parts of the program through the use of locally defined variables, private subroutines, and so on. Other parts of a large program have access to only the output, not the underlying operations. This is not an accident. Encapsulating a subroutine’s procedures — putting them behind what is called an “abstraction barrier” — carries important advantages, including the ability to modify the code without having to worry what other parts of the program will be affected.

The modular view is really, really different from the view of the mind that many really, really smart people seem to have of it. Many people, in particular philosophers, think of the mind as unitary. For this reason, they worry a lot about contradictions within the mind. And, really, they can get themselves into a complete tizzy about this. In “Self and Deception: A Cross- Cultural Philosophical Enquiry”, a whole bunch of philosophers worry a lot about this problem, so much so that you can almost sense them collectively wringing their hands. In one chapter dramatically called “On the Very Possibility of Self-Deception,” the author discusses two subsystems, which he denotes S1 and S2, in the brain of a person. What if S1 believes one thing, but S2 believes another? This can’t possibly be. Why? Because “the person cannot, of course, be both S1 and S2.”
I love this, especially the “of course.” It’s not obvious — at all — that “the person” can’t be S1 and S2. If people’s brains consist of lots of modules, and talking about “John, the person” in the way that Ramachandran did is problematic, then “the person” can be — and, in fact, is — S1 and S2 . . . and S8,571, and each of those systems can have its own beliefs, and they can contradict one another. The lines can be equal in one part of the brain, and unequal in another.

The best summary of this view comes from absurdly intelligent Marvin Minsky, best known for his work in artificial intelligence, in his book “Society of Mind”. In an unpublished draft of the book from 1976, Minsky wrote:

The mind is a community of “agents.” Each has limited powers and can communicate only with certain others. The powers of mind emerge from their interactions for none of the Agents, by itself, has significant intelligence. . . . In our picture of the mind we will imagine many “sub-persons”, or “internal agents”, interacting with one another. Solving the simplest problem — seeing a picture — or remembering the experience of seeing it — might involve a dozen or more — perhaps very many more — of these agents playing different roles. Some of them bear useful knowledge, some of them bear strategies for dealing with other agents, some of them carry warnings or encouragements about how the work of others is proceeding. And some of them are concerned with discipline, prohibiting or “censoring” others from thinking forbidden thoughts.

I don’t think I could put it better than that. Society of Mind is still an excellent read two decades on. The book is both wonderfully well written and more generally just wonderful, and I like it because Minsky has a nice, terse way of putting the Buzzy problem: “The idea of a single, central Self doesn’t explain anything. This is because a thing with no parts provides nothing that we can use as pieces of explanation” (p. 50). He saw clearly how a large number of simple machines can make a big, smart machine. He is, I think, one of the smartest machines, ever.

В ходе исследований последних сорока лет выяснилось, что мозг человека содержит миллиарды нейронов, собранных в так называемые модули — локальные, специализированные сети для выполнения конкретных функций.

<...> Итак, наша децентрализация — результат обретения большого мозга и действия принципов “нейроэкономии”, позволивших ему работать: уменьшение плотности связей заставило мозг специализироваться, создавать локальные сети, автоматизироваться. В итоге наш мозг имеет тысячи модулей, каждый из которых выполняет свою собственную задачу.
Наше сознательное понимание — всего лишь верхушка айсберга бессознательной обработки данных. Ниже нашего уровня осознания находится очень активный, напряженно работающий бессознательный мозг. Нетрудно представить себе действия по ведению “домашнего хозяйства”, которые мозг постоянно выполняет для поддержания механизмов гомеостаза в рабочем состоянии, чтобы, например, сердце билось, легкие дышали, а температура сохранялась нужной. Сложнее вообразить (хотя за последние пятьдесят лет они обнаружились повсюду) мириады бессознательных процессов, которые незаметно и бесперебойно в нас протекают.<...>

<...> С точки зрения современной нейробиологии сознание не представляет собой единый, общий процесс. Становится все очевиднее, что оно включает в себя огромное количество широко рассредоточенных по мозгу специализированных систем и разобщенных процессов24, результаты которых динамично интегрируются модулем интерпретации. Сознание есть эмерджентное свойство. Разные модули и системы непрерывно соперничают за внимание, и победитель оказывается той нейрональной системой, которая обусловливает сознательный опыт текущего момента. Наши осознанные переживания собираются на ходу — по мере того, как мозг реагирует на постоянно меняющиеся стимулы, просчитывает возможные планы действий и принимает ответные меры, как ушлый ребенок.
Итак, мы вернулись к провокационному вопросу этой главы: как так вышло, что у нас есть мощное и почти самоочевидное чувство своей цельности, хотя мы состоим из несметного количества модулей? Мы не слышим тысячи гомонящих голосов, а переживаем единый опыт. Сознание течет легко и естественно от одного момента к другому в соответствии с единой, цельной и связной “сюжетной линией”. Психологическим единством, которое чувствуем, мы обязаны специализированной системе под названием “интерпретатор”, генерирующей объяснения наших ощущений, воспоминаний, действий и взаимоотношений между ними. <...>

Существует еще целый рад других методик тестирования фола на реальность. Однако в силу того, что может моделироваться в фазе любая ситуация, любые свойства и функции, они применимы далеко не всегда. К примеру, считается, что достаточно попытаться сделать что-то невозможное для реальности и, если вокруг фаза, оно себя проявит. На самом деле, могут смоделироваться законы физического мира, и тот же взлет, проход сквозь стену и телекинез могут не получаться даже в самой глубокой фазе. Также предлагается посмотреть на часы два раза подряд и в фазе они, якобы, будут показывать разное время. Но и это далеко не всегда может быть так, ведь и в фазе они запросто могут показывать одно время.
Одна из наиболее незаслуженно популярных методик проверки реальности заключается в попытке выдохнуть через зажатый нос. Считается, что если такой выдох удается, то ты в фазе. Однако в реальной практике, если есть серьезное сомнение относительно природы места пребывания, данная методика может показывать ложные результаты в трети случаев и более. То есть, даже в фазе может не получиться выдохнуть через зажатый нос.
<....>
Из всех второстепенных методик стоит выделить лишь одну, которая все-таки работает в большей части случаев: поиск различий в реальной обстановке. Хотя моделирование может на 100% касаться окружения повседневного мира вокруг практика, это происходит в полной форме очень редко, поэтому часто есть возможность понять, в фазе ты или нет, лишь внимательно разглядев комнату, в которой все происходит. Как правило, в ней будет что-то лишнее, чего-то будет не хватать, не будет совпадать время суток или даже время года и т.д. К примеру, при ложном фоле в комнате может не оказаться столика с телевизором, либо он будет, но другого цвета.
Также существует исключительно логический метод определения, в фазе находится практик или нет. Если у практика уже есть опыт, и после выхода из фазы у него возникли сомнения по поводу реальности её прекращения, то одного этого сомнения почти всегда достаточно, чтобы понять, что вокруг все еще фаза.

При развитии в фазе телепатии нужно всматриваться в одушевленные объекты с параллельным прислушиванием к окружающим и внутренним звукам и намерением услышать их мысли. Данная способность развивается с некоторыми трудностями даже у опытных практиков, но когда она появляется, существенно упрощается общение с людьми в фазе. Самое удивительно, что, обладая таким навыком, можно научиться слышать не только мысли людей, но и животных, и даже любых других предметов пространства фазы. Однако не стоит слишком серьезно это воспринимать, так как это всего лишь особенность фазы моделировать ожидаемое.

Типичные ошибки для первичных навыков:
- При попытке определить фазу, многие ориентируются только на сходства с окружающим пространством, хотя это может быть смоделировано.

Для осуществления данной техники нужно подойти к любому человеку в фазе и спросить у него, где быстро найти искомый объект. Как правило, тут же дается верный ответ, после чего нужно ему последовать. Только стоит не забывать спросить именно о том, «как быстро» это сделать, или о том, чтобы объект был «поблизости», иначе можно будет потратить много времени. Также ни в коем случае при общении с человеком не нужно сомневаться в его словах, так как это чревато моделированием ожидаемого.

Все доказанное и доступное прикладное значение фазы упирается в три главных направления: 1 – за счет свойства фазового пространства моделировать любой объект и любое пространство с любыми свойствами и функциями; 2 – контактировать с подсознанием, то есть за счет возможностей фазы добиваться получения информации; 3 – влияние на физиологию практика.

Применение за счет моделирования
Многих волнует природа фазового состояния мозга: в голове это или нет. Но в контексте применения фазы на основе моделирования не стоит об этом задумываться. Дело в том, что весь окружающий мир мы воспринимаем только нашими органами чувств. В фазе это восприятие точно такое же и даже еще более реалистичное. В итоге, нет никакой разницы по ощущениям в том, было бы все описанное далее по-настоящему или смоделировано.

Обработка объектов творчества. Если творческий практик находится в процессе реализации своей идеи, то он может в фазе предварительно смотреть, как она будет выглядеть в законченном виде. Художник может заранее разглядеть свою картину, скульптор увидеть свою скульптуру, архитектор сможет в фазе побродить по проектируемому дому. Любое творчество может быть смоделировано в фазе с самими разнообразными целями.

Применение за счет контакта с подсознанием
Если с точек зрения мистики и эзотерики получить доступ к информации в фазе выглядит естественным, благодаря различным информационным полям и другим структурам, то как быть материалисту, который в такие вещи не верит?
Допустим, фазовое состояние – всего лишь исключительно необычное состояние мозга, и все восприятие в нем не больше, чем необычная реалистичная игра его функций. Допустим, практик в фазе решил переместиться в лес. Для этого он применил технику закрытых глаз, в результате чего перед ним за пару секунд вырос лес.
Но что будет, если подробней осознать, что такое лес, из чего он состоит и откуда это все взялось? Ведь за секунды мозг человека смог создать гиперреалистичное пространство, не уступающее повседневности, которое состоит из миллионов травинок, листиков, сотен деревьев, множества звуков. Каждая травинка состоит из чего-то, а не является точкой. Каждый листик аналогично выполнен из составляющих. На коре каждого дерева вырезан естественный неповторимый рисунок. Все это, получается, смог создать некий ресурс в нашем мозге, причем за секунды.
Вдруг в лесу подул ветер и миллионы листиков и травинок, подчиняясь математической модели распространения воздушных масс, пускаются в волнообразные движения.
Получается, некий ресурс внутри нас способен не только создать миллионы деталей в нужном порядке всего за секунды, но и управлять каждой из этих деталей в отдельности.
Получается, даже если данное состояние всего лишь состояние мозга, то это не означает, что в этом нет никакого источника информации, ведь в нем есть огромный вычислительный ресурс, осознание мощности которого практически невозможно. Вряд ли на такое способен хоть один, пусть даже самый мощный, компьютер. Выходит, практик имеет возможность в фазе как-то с этим контактировать. Остается узнать, как именно это делать.
Вероятно, пространством в фазе управляет подсознание. Тогда выходит, что именно с ним мы можем контактировать в фазовом состоянии. Вполне возможно, что подсознание и в повседневной жизни подает нам какие-то информационные сигналы на основании вычислений своего огромного ресурса. Но мы это не слышим и не воспринимаем. Это происходит от того, что мы привыкли все слышать, но вряд ли подсознание в этом случае будет оперировать таким слабым инструментом обмена информацией, как слова. Осознанно общаться с подсознанием может позволить только фаза. Если все её объекты создаются и управляются подсознанием, то их можно использовать в качестве переводчиков. К примеру, разговаривая с человеком в фазе, мы слышим привычные слова, а сам объект и его знания в этот момент управляются подсознанием.
Безусловно, объяснение природы возможности получения информации в фазе вряд ли можно считать полностью доказанным и безоговорочным. Возможно, в этом замешены совсем другие ресурсы. Но это не так важно. Самое главное, точно известно, каким образом можно получать информацию в фазе.
Сам алгоритм получения информации из фазы не представляет ничего сложного. Нужно только знать техники получения информации и способы её проверки, не считая, конечно, естественных навыков пребывание в фазе.
Отталкиваясь от самого прагматичного объяснения природы фазы, как необычного состояния мозга, которым управляет подсознание, можно предположить, что получаемая в фазе информация явно имеет какие-то ограничения. Если все дело только в мозге, то он может оперировать только теми данными, которые так или иначе в него попадали за все время его существования. По факту выходит, что все когда-либо как-либо нами воспринятое любыми органами чувств запоминается и соотносится с другими данными. Причем все это касается не только наших осознанных ощущений, которые составляют всего несколько процентов от общего объема информации, а всех сразу.
Поскольку любое событие в реальности обязательно является последствием других событий, которые, в свою очередь, также являлись последствием предыдущих, то не существует никакой случайности. И если знать предварительные данные, то можно высчитать то, к чему они приведут.
В итоге получается, что, если все упирается только в ресурс подсознания, то мы можем получать информацию обо всем, что связано с нами, нашими делами, нашими близкими, делами наших близких. Мы можем узнать многое из окружающего нас мира. Можем узнать свое будущее и прошлое, и тех, кто нас окружает. В общем, чтобы приблизительно понять доступный в фазе информационный ресурс, нужно свои собственные знания умножить в 100 или даже в 1000 раз.
Невозможно узнать лишь то, предварительной информации о чем просто нет в наличии у подсознания. Допустим, оно не может высчитать, где купить выигрышный лотерейный билет на миллион долларов, так как нет данных, на которых можно было бы это высчитать. Также подсознание не сможет практику показать, как выглядит любая случайная улица в каком-либо маленьком городе на другом краю Земли.
Однако не стоит пытаться самостоятельно оценить, о чем есть информация в подсознании, а о чем нет, так как можно легко ошибиться. К примеру, если человек никогда не был в Париже и не видел Эйфелевой башни, то он может подумать, что его подсознание ничего об этом тоже не знает, хотя за всю жизнь оно уже получало огромное количество информации из картинок, фотографий, рассказов, видео, книг и т.д.
Существует три основных техники получения информации в фазе. Каждая из них обладает своими преимуществами.

Но вот что это? Правда ли это Бог? Это уж ваше дело. Один практик скажет, что это моделирование подсознанием, которое всем управляет в этом состоянии. Другие скажут, что это параллельный мир и там много богов. Третьи скажут, что это и был тот самый Господь, о котором все говорят. Тут уж каждый интерпретирует во что горазд. Однако возможность увидеть в этом состоянии кого угодно, даже несуществующих персонажей мультфильмов, весьма настораживает. Также настораживает, что если у тебя нет стереотипов, ты можешь там с этим Богом сделать что угодно. Скорей всего, в отношении подобных явлений ни о каком реальном Боге речь не идет. Он может и есть, но в этих случаях это нечто иное.

Интересный факт – Ален Даллес – будущий глава ЦРУ после войны отправил доктора Дональда Камерона в Нюрнберг обследовать Гесса. Формально, для того, чтобы посмотреть в каком состоянии Гесс находится. Даллес считал, что Гесса в живых уже нет, что в Нюрнберге сидит его двойник, а реального Гесса убили не то в 1941-м, не то 1942-м году по приказу Черчилля. Он отправил Камерона посмотреть на него. Журналисты сначала думали, что речь идет вот о чем. Даллес прекрасно знал, что у Гесса были шрамы от ранений во время Первой мировой войны. Если у него этих шрамов нет, то, значит, это двойник. Однако британцы не пустили Камерона осматривать Гесса.
Здесь есть еще одна вещь и очень интригующая. Дело в том, кто такой Камерон? Камерон – это был специалист номер один в Соединенных Штатах по промывке мозгов и переформатированию личности. Он затем станет президентом Американской психиатрической ассоциации, первым президентом Мировой ассоциации психиатров. Самое главное, это человек уже тогда владел техникой, технологией переформатирования личности, стирания памяти.
Журналисты и аналитики полагают, что Камерона Даллес отправил не случайно, потому что если некий человек сидит под видом Гесса, то просто так этот человек не может сидеть. Значит, ему стерли память, переформатировали личность и его убедили, что он – Гесс. Сейчас это делается элементарно с помощью психотропных средств. Мозг человека – это жесткий диск, на который можно записать от 20 до 40 личностей. Естественно, в конце 30-х – в первой половине 40-х годов, это делать было труднее, но это умели делать уже тогда. Кстати, впоследствии Камерон прославится в знаменитой акции ЦРУ «МК ультра» по промывке мозгов и переформатированию личности, по распространению наркотиков в кампусах, то есть человек он был не случайный.
Отправлять смотреть есть ли шрамы у Гесса можно было кого-то другого. Нет, по-видимому, журналисты правы. Камерона отправили, чтобы он посмотрел, не человек ли это с промытыми мозгами и переформатированной личностью – это Камерон мог вполне легко определить и британцы его не пустили. О финале Гесса я уже сказал.

Dissociative Identity Disorder
Diagnostic Criteria 300.14 (F44.81)
A. Disruption of identity characterized by two or more distinct personality states, which may be described in some cultures as an experience of possession. The disruption in identity involves marked discontinuity in sense of self and sense of agency, accompanied by related alterations in affect, behavior, consciousness, memory, perception, cognition, and/or sensory-motor functioning. These signs and symptoms may be observed by others or reported by the individual.
B. Recurrent gaps in the recall of everyday events, important personal information, and/or traumatic events that are inconsistent with ordinary forgetting.
C. The symptoms cause clinically significant distress or impairment in social, occupational, or other important areas of functioning.
D. The disturbance is not a normal part of a broadly accepted cultural or religious practice.
Note: In children, the symptoms are not better explained by imaginary playmates or other fantasy play.
E. The symptoms are not attributable to the physiological effects of a substance (e.g., blackouts or chaotic behavior during alcohol intoxication) or another medical condition (e.g., complex partial seizures).

Однако мне кажется полезной (хотя и несовершенной) еще одна аналогия: мозг как крупная корпорация. В этой аналогии есть гигантская бюрократия и строгая иерархия, а также потоки информации между различными офисами. Но вся важная информация в конце концов оказывается в центре управления — у генерального директора. Именно там принимаются окончательные решения.
Если сравнение мозга с крупной корпорацией имеет право на существование, оно должно объяснять некоторые интересные свойства мозга:
• Большая часть информации находится в «подсознании», т. е. генеральный директор, на свое счастье, понятия не имеет о полноводных потоках информации, непрерывно циркулирующих по бюрократическим каналам.
Более того, лишь крохотная часть информации в конце концов попадает на стол высшего руководителя, которого можно сравнить с префронтальной корой. Генеральный директор знакомится только с теми данными, которые достаточно важны, чтобы заслужить его внимание; в противном случае его деятельность была бы парализована лавиной лишних сведений.
<...>
• «Эмоции» — это быстрые решения, рождающиеся самостоятельно на низком уровне. Поскольку на рациональные мысли уходит много времени, а в критической ситуации нет времени на обдумывание, низкоуровневые области мозга должны быстро оценить ситуацию и принять решение (породить эмоцию) без разрешения сверху.
<...>
• За внимание руководителя идет постоянная борьба. Но не существует единственного гомункулуса, ЦПУ или процессора Pentium, принимающего решения; вместо этого различные локальные центры в составе руководства постоянно соревнуются друг с другом за внимание директора. Поэтому мысли не идут гладкой непрерывной чередой; всевозможные обратные связи конкурируют между собой, порождая настоящую какофонию. Концепция «Я» как единой цельной сущности, непрерывно принимающей все решения, — лишь иллюзия, порожденная подсознанием.
Сами мы чувствуем, что наше сознание едино, что оно непрерывно и ровно обрабатывает информацию и полностью контролирует все наши решения. Однако сканирование мозга дает совершенно иную, и объективную картину.
Профессор Массачусетского технологического института (МТИ) Марвин Мински, один из отцов-основателей Лаборатории искусственного интеллекта, рассказал, что человеческий разум больше похож на «общество разумов», состоящее из подмодулей, которые постоянно борются между собой.

Starting with the original characterization that surgically disconnecting the two half brains resulted in someone with two minds, all the way to today’s counterintuitive view that each of us actually has multiple minds that seem to be able to implement decisions into action, split-brain research has revealed and continues to reveal some of the brain’s well-kept secrets. Nonetheless, what magical tricks the brain uses for taking a confederation of local processors and linking them to make what appears to be a unified mind, a mind with a personal psychological signature, is still a big unknown and the central question of neuroscience.
Discovering that a simple surgical intervention could produce two mental systems, each with its own sense of purpose and quite independent of the other, was the first shocker back in 1960. Gradually realizing that mind left and mind right were each aggregators of still other mental systems, dozens, if not thousands of them, focused our attention on how these systems interact.

<...> within a half brain hundreds to thousands of modules interact to produce that half brain’s mind. <...>

https://ifs-institute.com/store/33
In Many Minds, One Self, Richard Schwartz, the developer of Internal Family SystemsSM, and Robert Falconer challenge the notion that we each have one mind from which emanate various thoughts, emotions, images, impulses, and urges. Although we were all raised in this mono-mind paradigm, it is an illusion because the mind is naturally multiple, containing an inner family of sub-personalities.
Evidence for this comes from a wide variety of sources from thousands of years ago to the present. Each of us also contains an undamaged healing essence — the Self, which virtually every spiritual and shamanic tradition has discovered. Schwartz and Falconer chronicle this widespread evidence and present a compelling argument for the potential of this groundbreaking paradigm shift to bring harmony, connection, and positive leadership to the distresses of our planet.

The Thousand Brains Theory of Intelligence proposes that rather than learning one model of an object (or concept), the brain builds many models of each object. Each model is built using different inputs, whether from slightly different parts of the sensor (such as different fingers on your hand) or from different sensors altogether (eyes vs. skin). The models vote together to reach a consensus on what they are sensing, and the consensus vote is what we perceive. It’s as if your brain is actually thousands of brains working simultaneously.

A Wide Range of Backup and Support
Importantly, the two authors of this book are most certainly not the only ones who have ever mused over the mechanisms of managing multiplicity as a means to more healthful and successful living. In fact, many thinkers, authors, and artists have made inquires into their own multiple minds, or have reflected on the different selves they’ve seen in others. In coming chapters you will come across supporting ideas and themes from the following wide variety of sources:

philosophers, including Plato, David Hume, Bishop Butler, Friedrich Nietzsche, and Alfred North Whitehead

psychologists, including Jean-Martin Charcot and Pierre Janet, two pioneering nineteenth-century French thinkers; William James (the father of American psychology); Sigmund Freud; Alfred Binet (creator of the well-known IQ test); Carl Jung; and many others

religious thinkers, including writers on Judaism, Christianity, ancient Egyptian religion, Hinduism, Pagan religions, and the Hmong

novelists, essayists, poets, and other writers, including Lewis Carroll, Ralph Waldo Emerson, Kahlil Gibran, Hermann Hesse, Anaïs Nin, Marcel Proust, Salman Rushdie, Robert Louis Stevenson, and Virginia Woolf

scientists — cognitive psychologists and others — many of whom come to conclusions similar to ours but through very different means, including Douglas Hofstadter, Marvin Minsky, Robert Ornstein, Dan Siegel, David Eagleman, and others

twentieth- and twenty-first-century spiritual and self-development teachers, including Sri Aurobindo, G. I. Gurdjieff, Roberto Assagioli, and Jean Houston

contemporary accounts addressing healthy normal multiplicity — an awareness of healthy selves seems to be picking up lately, with at least one excellent overview book published in 2015 (On Multiple Selves by David Lester) and one in 2016 (Parts Psychology by Jay Noricks)